Всё исправить

      Платон выключил будильник и сел на кровати. Что-то не так. Он понял это, едва открыв глаза. Он чувствовал себя как-то иначе. Хуже. Хотя куда уж хуже?       Платон прошёл в ванную, открыл воду и поплескал ею в лицо, чтобы проснуться. Потом набрал полные ладони и втянул воду губами, зайдясь в кашле. Он долго надрывно кашлял, лицо покраснело, на глазах выступили слёзы, за грудиной стало горячо.       Как только приступ закончился, Платон попытался произнести вслух несколько слов. Голос сипел и был почти не слышен. Звуки, вылетающие изо рта, сложно было назвать голосом: какое-то жалкое подобие прежнего чуть низковатого тенора. Вчера он всё-таки сорвал голос. Однако работу никто не отменял, да и вообще сейчас она должна была стать спасением. Кто может запретить ему брать дополнительные смены?       При встрече с коллегами удавалось молчать: он просто кивал и пожимал руки. А вот на пятиминутке возникли проблемы. Савина по обыкновению посвящала коллег в планы на день.       — Коллеги, сегодня к нам поступит пациентка. Пациентка… проблемная, скажем так.       — Очередная шишка? — спросил Дыбенко.       — Вы ей так не скажите, Андрей Васильевич. Да, это жена мэра, но дело не только в этом. У неё было три попытки ЭКО. Это четвёртая. Роды предстоят первые.       — Так что тут такого? Сделаем кесарево без проблем, — заявил Любавин.       — Всё не так просто. Она настаивает на естественных родах. Наша с вами задача убедить её в необходимости кесарева.       — А если не выйдет? — встряла Полупанова.       — Тогда мы должны быть в полной боевой готовности и любой ценой спасти ребёнка.       Врачи принялись выспрашивать подробности, а также активно обсуждать пути убеждения строптивой будущей мамочки. Земцов молчал. Поначалу он ещё прислушивался к общей беседе, но постепенно мысли вернулись к вчерашнему прощанию с сыном. Он раз за разом прокручивал в голове свои последние слова. Как же сухо и безлико они звучали!       — Платон Ильич, — донёсся до разума голос Савиной. Он поднял взгляд, соображая, о чём шла речь. — Платон Ильич, а вы почему молчите? Вопрос касается всех.       Платон поднялся из-за стола:       — Я слушаю, — просипел он.       Все взгляды, подобно иглам, вонзились в него.       — Что с вами? Вы заболели? — спросила Марина.       — Сорвал голос.       До конца пятиминутки Савина его больше не трогала, лишь коллеги изредка бросали исподтишка недоумённые взгляды. Не на рок-концерте же был вчера Земцов.       Весь день Платон как ни в чём не бывало принимал пациенток, правда, общаться приходилось при помощи бумаги и ручки. Ему же по закону подлости досталась та самая «проблемная пациентка» — Эсперина Ангелина Вадимовна. Тщательно пообщавшись с ней, он нашёл решение. Он знал, как убедить её. Осталось лишь дождаться, пока вернётся голос. И в остальном день был бы обычным, но в тот день он впервые увидел Лизу.       Она стояла у ресепшена и разговаривала с медсестрой. Земцов спускался по лестнице. Рядом шли Дыбенко и Заболотин. Они обсуждали УЗИ одной из пациенток. Платон лишь молча слушал, пока взгляд не зацепился за светловолосый затылок. Он замер на ступенях и вперился взглядом в Лизу, не веря своим глазам.       Она развернулась и направилась к выходу. Платон всегда считал, что любое чувство можно контролировать. Он говорил себе, что это бред, что Лиза не может быть здесь, но ноги уже несли его к ней, а сердце против воли сладко замирало в груди. Дыбенко и Заболотин удивлённо смотрели ему вслед, так неожиданно Земцов замер и так же неожиданно сорвался с места.       Лиза уже дошла до дверей, когда рука Платона схватила её за запястье. Она обернулась.       — Извините, пожалуйста. Я принял вас за другого человека, — Платон отпустил женскую руку, помимо воли часто моргая.       — Ничего страшного, — женщина улыбнулась и вышла.       Земцов вернулся к коллегам, пытаясь понять, что только что произошло.       — Платон Ильич, что случилось? — спросил Заболотин.       — Девушка платок обронила, — прохрипел Земцов, чувствуя, как заколотилось в груди сердце.       — Платон Ильич, вы себя хорошо чувствуете? — спросил Дыбенко, заметив вмиг покрасневшее лицо коллеги.       — Нормально, — кивнул Платон и, развернувшись, ушёл.       Уже дома он почувствовал, что на нервной почве поднялась температура. Измерил. Тридцать семь с небольшим. Конечно, не критично, но самочувствие сильно страдало. Он лёг в постель и практически сразу забылся тревожным сном.       Ночью температура поднялась выше, и распалённое жаром сознание изощрялось и подкидывало кошмар за кошмаром в и без того беспокойный сон. Он видел Артёмку, который тянул к нему ладошки и плакал, но какая-то невидимая сила оттаскивала мальчика всё дальше. Потом появилась белая вспышка, и картинка сменилась — теперь перед ним стояла Лиза. Она звала его, но невидимая преграда не позволяла коснуться её. Лиза кричала всё сильнее, он чувствовал, как надрывается её голос, однако не слышал ни звука. Потом её лицо вдруг изменилось, становясь далёким и совершенно чужим. Сон резко оборвался, Платон вздрогнул, но не проснулся.       Жизнь катилась в какую-то бездонную пропасть, а самоконтроль летел к чертям. Его то и дело мучили видения, и они становились всё чаще и реальнее. Как он ни старался, изматывая себя сверхурочными дежурствами, сознание с настойчивостью точащей камень капли измывалось над ним, предпринимая всё новые попытки свести с ума.       Однажды он зашёл к Савиной с отчётом, но вместо Марины Станиславовны за столом сидела Лиза. Она подняла на Платона глаза, но почему-то не улыбнулась. Он всё ждал, что вот-вот уголки губ дрогнут в смущённой улыбке, но вместо этого Лиза вдруг заговорила чужим голосом.       — Платон Ильич? Платон Ильич! Что вы хотели? — черты лица Лизы стали преображаться: волосы оказались чёрными и длинными, а глаза тёмными и холодными.       Он вздрогнул, выходя из оцепенения и понимая, что перед ним Марина Станиславовна Савина, а вовсе не Лиза.       — Платон Ильич, с вами всё в порядке?       — Да, — коротко ответил он.       — Мне кажется, что вы слишком перегружаете себя. Так ведь нельзя, Платон Ильич. Вы же себя в могилу загоните.       — Марина Станиславовна, я сам буду решать, сколько мне работать.       — Нет, Платон Ильич, я не имею права рисковать пациентками.       — Давайте прекратим этот разговор, — жёстко прервал он. — Я принёс отчёт.       — Давайте его сюда.       Савина в полглаза просматривала отчёт, размышляя о том, что творится с лучшим, чего уж мелочиться, ординатором. Что-то в нём явно сломалось, он стал отстранённым и замкнутым, а иногда, вот как сейчас, неожиданно замирал, входя в некое подобие транса, и выпадал из реальности на несколько минут. Решения у Марины не было, была только проблема.       В другой раз он принимал роды, и в какой-то момент оказалось, что потужиться он предлагает вовсе не Ангелине Эспериной, а Лизе Филатовой. Кровь моментально прилила к щекам, хорошо, что маска скрывала добрую часть лица, а сердце бешено замолотило по рёбрам. Он непроизвольно смутился, подобно пареньку-подростку, впервые увидевшему обнажённое женское тело. Платон отвернулся к столику с инструментами, боясь смутить Лизу. Все взгляды, находящихся в родзале людей, метнулись к нему.       — Платон Ильич, что-то не так? — вполголоса спросила Полупанова. — Платон Ильич, — она легонько потрясла его за плечо, стараясь не привлекать внимание пациентки, ведь и так никто не знал, чего ожидать от жены мэра: Земцов ведь убедил её сделать кесарево, но она в последний момент передумала и теперь рожала естественным путём, так ещё и в тазовом предлежании. И насильно ведь резать не станешь. По бумагам Ангелина брала ответственность на себя, но по факту её муж первым делом разнесёт больницу, если что-то пойдет не так.       Платон вздрогнул и посмотрел на Виту:       — Что, Вита Игоревна?       — Ягодицы прорезались, Платон Ильич, всё идёт по плану, — бодро отрапортовала Полупанова, косясь на Эсперину, которая уже начала нервничать. Земцов перевёл взгляд на роженицу: Лизы и след простыл, перед ним была рыжеволосая худощавая Ангелина, раскрасневшаяся от натуги.       Весь октябрь он пытался бороться с видениями, повторяя про себя, что Лизы в городе нет, что она не может оказаться здесь по мановению волшебной палочки, но всё было бессмысленно. Если сначала видения повторялись через день, а порой и через два, то теперь Лиза мерещилась ему по два-три раза на дню. Надо было срочно что-то предпринимать, иначе он просто сошёл бы с ума. В последнюю ночь октября решение было принято.       — Что это?       — Заявление об увольнении.       — Что это вы так внезапно, Платон Ильич? — спросила Савина. — У вас что-то случилось? — она чуть насторожилась.       — Личные причины. Но это не имеет значения, — отрезал Платон, чуть суровее, чем требовалось.       — Может быть, вы ещё передумаете? Давайте так, сегодня пятница, я пока не буду подписывать заявление. Вы до понедельника подумайте, всё взвесьте, а потом поговорим.       — Дело ваше, но я не передумаю, — он резко развернулся и вышел.       Марина лишь удивлённо проводила его взглядом, понимая, что он в самом деле не передумает.       Платон переоделся и покинул больницу. Сегодня он решил пройтись домой пешком. Стоял холодный ветреный ноябрьский вечер. Улицы давно погрузились во тьму, а толпы прохожих поредели. Платон шёл по аллее, подставив лицо промозглому ветру в надежде остудить пыл разума, который сегодня целых четыре раза заставил его усомниться в собственной адекватности.       Вдруг в конце аллеи показалась тонкая фигурка. Она медленно приближалась, и по мере приближения Платон всё явственнее осознавал, что это Лиза. Она шла, улыбаясь ему и приветственно маша рукой. Он не успел подумать о том, что делает, и уже поднял ладонь в ответном приветствии, ускорив шаг. Лиза подошла ближе и остановилась. Её губы тронула горячо любимая им смущённая улыбка. Она отвела взгляд, а он шагнул почти вплотную, страшась вновь упустить её. Он нашёл глазами её правую руку. Кольца не было. «Значит, она не вышла замуж! Значит, вернулась!» — радостно думал Платон, ощущая биение своего сердца.       — Лиза, как же хорошо. Я рад, я так рад видеть тебя, — горячо зашептал он, беря её ладони в свои.       Что это? Он огляделся по сторонам, ища Лизу, которая всего секунду назад стояла перед ним, такая тёплая, такая живая, такая настоящая. Голову прострелил острая боль, Платон сжал виски руками и пошатнулся. Его повело в сторону, и он налетел на кованую ограду парка аттракционов.       Голова горела, казалось, что она вот-вот расколется на две половины и из неё хлынет поток раскалённой лавы. Он медленно сполз по прутьям ограды, замерев почти у самой земли. Платон согнулся, что было сил, и зажал голову между колен, укрыв её сверху руками.       Он застонал, жалко, натужно. А боль всё не уходила. Вокруг него собралась горстка людей. Они бесцельно суетились вокруг, но Платон не видел их. Новая волна боли накрыла с такой силой, что он широко распахнул глаза, и они тут же заслезились.       Вдруг боль отступила, так же неожиданно, как появилась. Он медленно поднял голову, боясь возвращения боли, но ничего не произошло. Платон снизу вверх посмотрел на людей покрасневшими непонимающими глазами, медленно встал и, пытаясь осознать, что случилось, пробрался сквозь группку зевак и медленно побрёл домой.       На следующий день он купил билеты в Москву, а уже в воскресенье ступил на землю столицы нашей огромной страны. Платон никого не предупредил ни о своём отъезде, ни о своём приезде, хотя о приезде предупреждать всё равно было некого. Он твёрдо знал, что надо делать, и без промедления направился в небольшой офис MSF.