Воздушные замки

Они едут на восток – наперегонки с осенью – размышляет Джесс, наблюдая за швыряемыми на лобовое стекло желтыми листьями. Дует холодный западный ветер, и пейзаж вокруг из сочно-зеленого становится красно-коричневым, а местами почти черным из-за мокрой, размякшей от дождей земли. Джесс зачеркивает числа в маленьком карманном календарике, ожидая первых дней сентября. Ник ворчит, глядя на запотевшие стекла машины, каждые пятнадцать минут останавливаясь, чтобы поработать тряпкой, и возвращаясь в салон, приносит с собой облака пара из дождевых капель, а Джесс шутливо кричит на него, отстраняясь и хохоча. Она счастлива, впервые по-настоящему счастлива в этом бесконечном пространстве полей, где границы между штатами зыбки и неопределенны, а дорожные указатели давно полиняли, и названия на них можно разобрать лишь спустя десять минут после внимательного чтения. В один из последних дней августа Ник просыпается, чувствуя, как что-то теплое и пушистое приятно обволакивает шею. Шарф. Вязаный шарф ярко-красного цвета из мягкого мохера. Один из тех, что продаются (продавались, мысленно поправляет он себя) на каждом углу по пятнадцать долларов за штуку. Подобные дарят на рождество надоедливые тетушки из пригорода, заворачивая подарок в аляповатую упаковку. Джесс сидит рядом, сосредоточенно разглядывая поле за окном. Ник ничего не говорит, но на следующее утро Джесс будит запах чего-то терпкого и сладкого. Рядом с ней лежит пучок полевых цветов, перевязанный аптечной резинкой. Она смеется и, не в силах сдержаться, начинает обрывать лепестки – один за другим, что-то шепча себе под нос. - Джесс, что ты делаешь? – спрашивает Ник потрясенно, наблюдая за ней в зеркало заднего вида. - Гадаю, - отвечает Джесс смущенно, и щеки заливает предательский румянец, - ну, знаешь. Любит – не любит. Он просто смотрит на нее, не говоря больше ни слова, и у Джесс начинает сладко ныть сердце, а еще почему-то хочется плакать. До Чикаго остается около двадцати миль, когда у них заканчивается последний бензин, и машину приходится оставить на обочине. Джесс долго жалостливо водит по потертым кожаным сиденьям, не желая уходить, но Ник злится. - Это не гребаная «импала» - нетерпеливо ворчит он, - идем, ради бога. Они продолжают путь пешком, ища укрытия на ночь, и наталкиваются на свалку старых железяк, среди которых выделяется насквозь проржавевший железнодорожный вагон. После беглого осмотра Ник решается заночевать в нем, и Джесс лезет следом в неприветливое мрачное пространство, напоминающее пасть какого-нибудь хищника. Пол холодный, скользкий и сырой, и Ник с Джесс долго нащупывают его ногой, держась за торчащие из стен железки, прежде чем сделать еще один шаг вперед. В вагоне пахнет старой кожей и сиренью. Тонкие ветки просачиваются коричневыми нитями сквозь оконную раму, давно оставшуюся без стекла, придавая тесному пространству слегка сюрреалистичный вид. Где-то слышен стрекот птиц. Огни какого-то далекого города маленькими светлячками маячат в выбитом окне, словно гигантская декорация театральной пьесы. В кабине темно, свет почти не проникает сквозь паутину веток, и Джесс почти ощупью находит руки Ника. Она тянет его вниз, на скользкий пол, и зарывается лицом в его рубашку. Он вдыхает запах ее волос - смесь фруктового шампуня и мятной жвачки - и счастливо вздыхает. Заправляет за ухо непослушный, прилипший к щеке темный локон. Что-то успокоительно шепчет, прижимая к себе все крепче. Джесс и сама не замечает, как щеки становятся влажными. И виной тому вовсе не холодные капли начинающегося дождя, падающие с потолка с тихим стуком. Слезы появляются словно из ниоткуда, и текут не переставая, а она даже не пытается что-то с этим сделать. - Я боюсь, - говорит она наконец, и ее губы щекочут Нику шею. Он пытается разглядеть в темноте ее глаза, скрытые под густой челкой. Ему хочется сказать Джесс, что ничего страшного с ними не случится. Что он любит ее так сильно, как это только возможно. Что если это уйдет, то зачем же вообще тогда жить. Но слова никак не выплескиваются в шум дождя, каплями растекающегося по разъеденным ржавчиной обломкам железа, и он лишь сильнее притягивает ее к себе. Из какой-то старой потрепанной книги Ник помнит, что любовь может прокиснуть, как оставленная на столе бутылка молока с потерянной крышкой. Белая жидкость постепенно затягивается тонкой, почти кисейной, корочкой, а затем сворачивается сплошным кусочком, чтобы легко сняться под нажимом металлической ложки. Еще он помнит, что любовь может потускнеть, как пламя свечи, колеблемое штормовым ветром, не спасшееся от брызг воды. И, наконец, что любовь может умереть – тихо, неслышно, как старая кошка, притаившаяся на чердаке за коробкой с хламом в свой последний час. Ник поправляет растрепавшиеся волосы Джесс, нежно перебирая спутанные пряди. Нет, это не о них. Его чувство не загнется под тяжестью быта и скуки. Он просто не позволит. Не то время – никто не знает, сколько еще отпущено им наверху, не то место – ржавый полуразвалившийся вагон. Не те персонажи – вряд ли бы из них вышли герои «Даров волхвов», но ведь и Джесс теперь не носить плиссированных юбок до колена приглушенных расцветок, не водить старенький Вольво и не преподавать литературу в одном из скучных колледжей для девушек, то и дело поправляя кружевной воротничок своей хрусткой блузки. Как и Нику не покупать только экологически чистые продукты, придирчиво рассматривая каждый фрукт или овощ чуть ли не по двадцать минут, и не гулять с собакой после шести – белым лабрадором в кожаном ошейнике (ошейник куплен со скидкой на распродаже). - Джессика, - говорит Ник почти беззвучно в надвигающуюся темноту, - Джесс… - Ник, что ты бормочешь? – Джесс дышит ему в шею, и отчаяние немного отступает. - Ничего, Джессика, - шепчет Ник в ответ. – Ничего. Когда Джесс исполняется пять, родители дарят ей красные лаковые туфельки с позолоченными пряжками. Как у настоящей принцессы. Джесс полвечера проводит перед зеркалом, кружась и пританцовывая в новых туфлях, и ложась спать, ставит их возле кровати, чтобы утром снова одеть, как только встанет. Конечно, она уже достаточно взрослая, чтобы верить в принцесс, но слишком маленькая, чтобы перестать верить в чудеса. А потому засыпая Джесс мечтает о теплом ветре, который подхватит ее высоко-высоко и унесет в сказочную страну жевунов, как Дороти из Канзаса. Джесс пройдет по дороге из желтого кирпича в своих новеньких туфельках, непременно встретится с великим Гудвином, и попросит у него самое вкусное мороженое на свете. И еще котенка. Когда Джесс исполняется десять, туфли становятся безнадежно малы, и она засовывает их в дальний угол ящика в родительской спальне. Носы облупляются, и вера в чудеса несколько тускнеет вместе с золотыми пряжками. С первым осенним листопадом Боб Дей покидает дом, чтобы больше не вернуться. Джесс помнит стук пустых вешалок в родительском шкафу так же хорошо, как холод слез на щеках под сентябрьским ветром. - Не плачь, принцесса, - шепчет мама, прижимая ее к себе, - жизнь продолжается. Мы справимся. И Джесс хочется крикнуть, что вовсе она не принцесса, а маленькая Дороти без Тотошки, потерявшая дорогу в свой Изумрудный город. Но она лишь продолжает всхлипывать, уткнувшись в мамину блузку. Когда Джесс исполняется двадцать два, она влюбляется. Возможно, ее жизнь может сложиться по законам сказки – добрый принц по имени Спенсер мило улыбается ей на паре между английским и латынью. Спустя два года Джесс возвращается домой слишком рано для того, чтобы приготовить утку в честь дня благодарения, но слишком поздно для того, чтобы не увидеть высокую тощую девицу на коленях Спенсера. Девица имеет поразительное сходство с водяной крысой. - Джесс, это Рашель! – мямлит тот, кто еще недавно был ее принцем, вскакивая со стула. – Я давно хотел тебе сказать… И вера в чудеса разбивается на сотни маленьких осколков, как кружка с утенком – подарок тети Банни на совершеннолетие. Когда Джесс исполняется двадцать четыре, она устраивается на работу в школу, и с понедельника по пятницу лавирует между партами с карандашом в одной руке и коробкой с красками в другой. Дети галдят со всех сторон «мисс Дей, посмотрите у меня! Мисс Дей!», и жизнь постепенно возвращается в нормальное русло. Рисунки летят на нее со всех сторон – мелки, фломастеры, гуашь и пастель смешиваются в безумный многоцветный кокон из зайчиков, белочек, котят и щенков. Джесс смеется, грустит и удивляется вместе с детьми, разглядывая пестрые картинки – яркие, сочные, но одномерно-плоские, приторно-сахарные в своей красочности. Дети покидают ее с последним звонком, а Джесс рисует в тетрадке девочку с хвостиками – простым карандашом, и никаких красок. Затем вокруг тонкими штрихами черной акварели изображает дождь. И его нити перечеркивают хрупкую фигурку, так похожую на нее саму. Когда Джесс исполняется двадцать семь, она переезжает жить на новую квартиру, и встречает Ника. А спустя год случается зомби-апокалипсис, и мирное существование летит к чертям. Джесс Дей двадцать восемь, и она спит на плече Ника Миллера в грязном железнодорожном вагоне где-то в степи посреди штата Айова, слушая стук дождя по ржавой крыше. Она никогда не была принцессой. Но почему-то сейчас ей кажется, что дорога из желтых кирпичей совсем близко – стоит только протянуть руку и она появится, пусть волшебные туфельки давно стоптаны и забыты. Солнце проглядывает сквозь тучи, просачиваясь лучом в темный вагон, и Джесс улыбается – она снова начинает верить.