Воздушные замки

Они лежат на капоте, вдвоем, сцепив руки. Солнце снова палит, и небо похоже на куриный белок, пролежавший три недели в известковой воде – синее, с чернильными низкими тучами. Прошел месяц, как они потеряли Сиси, и два после гибели Уинстона. Теперь их двое, только двое, и над ними нависает небо с ярко-оранжевой таблеткой солнца, вспарывающей тучи своими лучами. Они направляются в Чикаго, в самый эпицентр кошмара, и это противоречит всякой логике. Но Ник устал от логики, ему просто нужно вернуться домой, даже если дом – это кучка обломков, покрытых серой пылью. Джесс спит, положив руку под голову, по-детски приоткрыв рот. Ник лежит рядом, и старается не смотреть на нее. У него не получается: взгляд снова и снова возвращается к растрепанным темным кудрям, текущим по плечам водопадом, сочным пухлым губам в форме чуть приплюснутой буквы «о», пушистым ресницам, выгоревшим на солнце. Он понятия не имеет, что за сны она видит, но почему-то Нику кажется, что все они о прекрасных принцессах в пышных платьях, счастливо живущих в своих королевствах, посещающих балы, танцующих до упада и флиртующих с прекрасными принцами. Ник усмехается, и вспоминает шахматные партии из далекого детства: черные и белые фигуры валяются вокруг доски, убитые противником, на поле остались только жалкие пешки и беззащитные короли. Жизнь так похожа на шахматную доску – бог или кто-там-есть-наверху просто убирает неугодные фигуры. Он не ферзь, не ладья, и даже не боевой конь – он всего лишь пешка, которой никогда не пересечь поле и стать кем-то еще, более значимым, и защитить свою королеву. Но Джесс нуждается в нем, и он постарается, он очень постарается переиграть партию и исполнить роль джокера в рукаве. Джесс рядом сонно бормочет, и Ник поворачивается к ней. Когда-то давно, еще в той, нормальной жизни, он мечтал остаться с ней наедине навсегда, ругаясь по пустякам и валяясь на диване. И вот они одни, она так близко, и его любовь к Джесс не увяла, но потускнела от горечи утрат, смешавшись с чувством тоски и боязни потери. Иногда он думает, что лучше бы он остался один – каждый раз проверять магазин пистолета, зная, что однажды он просто не успеет выстрелить раньше, чем она пострадает – невыносимо. - Ник? – Джесс открывает глаза и улыбается. – Такое яркое солнце. - Я не люблю солнце. - Отвечает он со своим знакомым черепашьим выражением на лице, и Джесс смеется, легонько толкая его в бок. - Я – Ник, я ненавижу солнечный свет! – кричит она, отчаянно фальшивя. – Зачем оно вообще светит, кто его придумал? - Я люблю электричество. – Защищается Ник, невольно втянутый в знакомую игру. – Фонари, огни. Свечи. Хорошее уличное освещение в девять вечера. Особенно в ночную смену. - А я люблю звезды, - возражает Джесс, - луну. И читать «Бриджит Джонс» на крыше. - И «Грязные танцы» - подсказывает Ник, - ты смотришь «Грязные танцы» по семь раз в день. - Никто не загонит Бэби в угол, - хохочет Джесс, - никто не заставит сидеть ее в углу. Это ненормально. - Ненормально устраивать парфюмерную лавку в ванной. - Парирует Ник. – У Жана Гренуя не было стольких склянок. - Это не мое все! - Вопит Джесс. - Как минимум половина принадлежит Шмидту. Его джелато… Осечка. Имя повисает в воздухе, Ник отворачивается. - Ненормально… - шепчет Джесс растерянно, пытаясь все исправить, - ненормально, когда… Ник не отвечает, и она прикусывает губу, чтобы не заплакать. На какую-то долю секунды Джесс показалось, что они снова прежние – сидят на крыше ее старенького седана, смеются, и рассуждают о том, что жизнь – отстой. Как тогда в сентябре, когда она потеряла работу. Но нет. Они еще долго лежат на капоте, спиной друг к другу, и в голове Джесс почему-то настойчиво стучит мысль о воздушных замках – легко возвести, но тяжело разрушить – и она отчаянно пытается вспомнить автора. Невесть откуда взявшаяся пчела кусает Джесс за мочку уха, оставляя маленькую ранку, и вспышка боли озаряет имя – Бисмарк. Воображение услужливо подсовывает ей портрет сухонького старичка в сбившемся на бок парике, с лицом, забитым пылью и пудрой. Джесс хочет крикнуть этому болвану (Отто? ведь кажется, так его звали) - ее воздушные замки не развалятся, она уверена – просто разрушать больше нечего. Машина припаркована у обочины, Ник сосредоточенно копается в дымящемся двигателе, тщетно пытаясь хоть что-то понять в перепутанных проводах и схемах, а Джесс стоит рядом, пиная колесо. Они нападают внезапно – черная туча появляется из ниоткуда, словно злой волшебник кинул щепотку заколдованного зелья прямо с небес, и она, ударившись о землю, обернулась демонами. Ник чувствует, как кто-то сбивает его с ног, и нет, это ни черта не похоже на киношные апокалипсисы. Страх – липкий, противный, давящий комком под ребра, парализует его, и спустя секунду Ник глупо извивается под массой серо-зеленого нечто, чувствуя себя жучком, приколотым на булавку. В голове мелькают кадры черно-белой кинохроники – нарезки из старых ужастиков, где герои бегут навстречу опасности, а Ник снисходительно орет «вот идиоты!», плюясь попкорном в экран. Теперь он прекрасно их понимает. Где-то далеко, как сквозь вату, он слышит полный ужаса крик Джесс, и страх, съеживаясь, отступает. Нет, он не хочет умирать. Слишком рано, слишком глупо. Слишком неправильно. Пусть он не рыцарь в сияющих доспехах, но сейчас ему нужно играть эту роль до последнего. Для нее. Пистолет вываливается из кармана, и Ник стреляет, чувствуя, как гниющие куски существа над ним разлетаются в стороны. Он вскакивает, и видит Джесс, из последних сил отбивающуюся от зеленой твари. - В голову! – вспоминает Ник отчаянно. – Нужно целиться в голову. И он стреляет снова. Тварь мешком падает под ноги, а Джесс остается лежать на земле, прижимая ладонь к куртке на предплечье. - Джесс! – Ник в ужасе склоняется над ней, чувствуя, как стучит в груди сердце. – Ты не…? Договорить он не в силах. В синих глазах Джесс плещется испуг, она по-прежнему не отнимает руку от ткани. - Джесс, - говорит он мягко, - пожалуйста. Нам нужно проверить. - А если… - шепчет она отчаянно, - если там…то ты… Он сглатывает. - Нет, - голос Ника дрожит, - я не буду стрелять. Я не могу. - Но я же тогда стану как они! – Джесс почти кричит. – Если там рваная рана, ты должен, ты обязан… - Заткнись! – орет Ник. – Заткнись, и сними свою долбаную куртку. И она отдергивает ткань. Тоненькая царапина пересекает предплечье, утекая в локтевую ямку. Больше ничего. - Господи! – выдыхает Джесс. – Слава богу. Слава бо… Ник не дает ей договорить, набрасываясь на нее, как хищный зверь, и вновь прижимая к асфальту. Он целует ее – губы, щеки, волосы, и обнимает так крепко, что Джесс чувствует, как хрустят ребра. Она отвечает – и эти поцелуи не имеют ничего общего с ее любимыми кадрами из старых фильмов, где губы влюбленных, едва касаясь друг друга, кажутся почти черными из-за монохромной пленки. Нет, это совсем по-другому, и должно быть неправильно, до жути неправильно: пейзаж вокруг напоминает декорацию малобюджетного ужастика, в спину впиваются камни, во рту осела пыль, и они двое распластаны на обочине дороги богом забытой дыры, отчаянно вцепившись друг в друга – не самое романтичное место, не самое подходящее время. Джесс не так представляла себе их первый поцелуй (в ее фантазиях это произошло бы в лофте, непременно в лофте, в тесном коридорчике между дверями их спален, ведущем на кухню. Они долго бы смотрели друг на друга не веря в случившееся, еще месяц бы не разговаривали, и потом решились бы на красочный one night stand, переросший в нечто большее – чем не сценарий для ситкома?), но сейчас, чувствуя щетину на своей щеке, она мысленно плюет на все ожидания и мечты. Ник вдавливает ее в асфальт, наваливаясь на нее всем телом, и Джесс думает, что плещущийся в венах адреналин – превосходный афродизиак, и в прежнее время она непременно написала бы об этом в Космополитен.