песенка спета, моя джульетта

Проходит несколько недель. — Ты изменилась, — говорит Кате Коля в один из вечеров в обнимку с пирожками, — вся такая независимая стала. — И в чём это проявляется? — хмыкает Катя. — По глазам прочитал или по новой причёске? — Ну, такими локонами вполне можно хлестать обидчиков, — соглашается Зорькин. — Но не знаю. В общем что-то. Я ж не поэт, описывать тебе тут. — Конечно, не поэт. Стихи — это удел всяких там Пушкиных, а ты у нас император. Не царское это дело — умные слова знать. — Я же говорю, — Коля растягивается на диване, совсем как кот, а никакой не царь, — ты стала язвой. У Александра своего научилась? — Нет, — смеётся Катя, — я сама по себе такая. Просто надо было отдохнуть и встряхнуться. — И сексуальную жизнь наладить… — А не твоё дело, между прочим. — Конечно, не моё — особенно после того, как вы даже не удосужились при разговоре со мной подняться из постели. — Ну тогда и вопросов не задавай. Всё же и так понятно. — И как? Это была единоразовая акция или роман с продолжением? — Без продолжения, — Катя отрешённо смотрит в стену. — Секрет хорошего романа прост: этот роман короткий. — Это Александр тебе сказал? — улыбается Зорькин недоверчиво. — Типичная логика кобеля. Всё в этой жизни должно быть коротким — кроме самого драгоценного мужского места. И это я сейчас не об эго. — Так говоришь, будто ты не мужчина. — С тобой, моя дорогуша, я прежде всего лучший друг, — приобнимает подругу Коля, — и только уже потом мужчина. — Не знаю, как жила без тебя эту неделю, — Катя усмехается и утыкается лбом в надёжное плечо. — Ты бы отлично разбавил нашу компанию. — Конечно, без меня очень сложно, — с важным видом кивает Зорькин. — А с Сашей я сама попрощалась. Меньше всего хочется прийти к моменту, когда очарование пройдёт. У меня уже было так с Андреем — это больно. — А чего ты, собственно, хочешь? Очарование же всегда проходит, — философски замечает Колька. — Просто с Андреем был негативный случай, потому что он — трус и подлец. Но если ты хочешь семью и детей в будущем… и не смотри на меня так, ещё б ты не хотела!.. То ты же понимаешь, что на одной эйфории не продержаться. Сложно быть очарованным, например, двадцать лет подряд. По мне, очарование это вообще — противоположность знанию. А знание — это и есть настоящая любовь. — Слушай, — Катя поднимается и осматривается, принюхиваясь, — что мама сегодня положила в пирожки? — Затем проверяет книжную полку: — Да нет, Шопенгауэр на месте. А я уже подумала, мама его натёрла в фарш, и поэтому ты стал таким мыслителем. — Затем снова садится и ласково треплет друга по волосам: — И откуда что взялось? — Любовь к Вике вынуждает меня философствовать, — мрачнеет Зорькин, — ничего другого не остаётся. — Да ладно тебе, — Пушкарёва толкает друга в плечо, — какая любовь? Если следовать твоей логике, то всё это — пшик. Ты же Клочкову вообще не знаешь. — А вот и знаю! Я знаю, что она корыстная, и её мало волнуют чувства других людей. Никакой очарованности. И это не мешает мне думать о ней. Но Катя слишком хорошо помнит Костины слова про надежду. Коля продолжает надеяться — что, встретившись с ним, Вика могла бы измениться. Могла бы вдобавок к его деньгам полюбить ещё и его самого. Нормальное желание. Каждый в своей жизни хоть раз надеялся кого-то изменить. Так уж устроен человек — туда, где легко и просто, и полное совпадение, ему не видится и не хочется. — Бедный ты мой, — теперь Катя сама обнимает Зорькина. — Ну ничего страшного, к «Зималетто» мы теперь никакого отношения не имеем. Я тебе честное слово даю: ты выкинешь её из головы. Я же Жданова смогла. — Ой ли? — с насмешкой косится на неё Колька. — До Питера ты была похожа на живого трупа. Что там с тобой делали? В Неве какая-то целительная вода? Или нет, подожди, ты просто грибов у этого Кости объелась, и всё перепуталось. — Костя не принимает, — улыбается Пушкарёва, осознавая, как же её всё-таки поменяла эта неделя, — и тебе, кстати, стоило бы к нему съездить. Коля ревниво фыркает. — У меня просто не осталось никаких надежд в отношении Андрея. На самом деле, — Катя, грустно посмеиваясь, качает головой, — на самом деле, моя любовь к нему начала умирать в тот момент, когда я прочитала инструкцию. Сначала она долго билась в конвульсиях — потому что я надеялась, что он хотя бы раскается и признается мне… А потом она, наконец, затихла. Питер, конечно, стал мощным толчком — но всё началось задолго до него. Некоторые вещи невозможно забыть. А когда невозможно забыть — приходится отпускать. И у тебя, — ободряюще говорит она, — тоже всё будет хорошо. Сколько ещё красивых девушек ходит по свету? Так мало того, что красивых — ещё и неглупых?.. Зорькин, прифигевший от такой пламенной речи, лишь поглядывает на книжную полку: Шопенгауэр на месте, Катя его не проглотила — значит, набиралась мудрости где-то в другом месте. *** Всё и так складывается более чем благополучно. Катя учится жить заново; и, судя по всему, получается у неё неплохо. Работа интересная, задач много, Юлиана — подарок судьбы. Пушкарёва с уверенностью может сказать: одно из самых лучших и исцеляющих знакомств в её жизни. Наверное, их даже можно назвать подругами. Катя рассказывает ей про всю ситуацию с Андреем, уже выучив все тезисы наизусть, и Юлиана её не осуждает. Наоборот, поддерживает и радуется, что у Кати получилось начать с чистого листа. Пушкарёва даже не знает, чем заслужила такое хорошее и человеческое, что ли, отношение. Неужели только лишь своим умом? В «Зималетто» это почему-то не было весомым аргументом. Пора понимать, Катя, говорит она себе, что жизнь выходит за пределы «Зималетто». Есть ещё весна и осень — как бы сказал Саша. Есть целая жизнь и бесконечное многообразие дней — холодных, жарких и по-приятному прохладных. Как будто после Питера всё пошло по накатанной, но только вверх, если такое возможно. Москва не кажется такой грозной. Всё идёт как надо, и чувство светлой грусти, которое сопровождает фоном, совсем не мешает. Только иногда — чуть-чуть — сеет мелкие крупицы непонятных сомнений. Как будто она упустила что-то очень важное. Иногда хочется взять и позвонить Александру — ни с того, ни с сего, без всяких на то причин. Его номер Катя так и не смогла удалить; и бумажка с ним всё так же хранится в старом пальто, которое она уже не носит. Рассказать обо всём, что успело произойти. О новой работе и о том, какая её начальница замечательная. О безответственной, но прикольной секретарше Виноградовой, которая сидит с Катей по соседству, и о новых перлах Николая Первого. О том, что призраки прошлого уходят всё дальше. О том, что Москву стремительно и внезапно настигла весна — хотя об этом Саша знает и без неё. Останавливает то, что это будет глупо и непоследовательно. Да и не факт, что о ней есть кому вспомнить. Что, впрочем, не мешает Пушкарёвой вести мысленные переговоры с Воропаевым. Она прекрасно может представить, что бы он мог ей ответить на каждую её реплику. Юлиана ненавязчиво помогает сменить имидж. Ходит с Катей по магазинам, помогая выбирать одежду не только чёрно-белых цветов. — Мы же пока не умираем, — подавая Кате очередное платье, ухмыляется Виноградова, — в рай не собираемся, в ад — тем более, чтобы носить на себе шахматную доску. Так что добавь цветов, детка. Ещё поживём. — Ну вообще я бы не стала сметать рай со счетов, — занудствует Пушкарёва, скрываясь за занавеской, — после смерти хотелось бы отдохнуть в хорошем месте. Думаю, мы это заслужили. — Не знаю, Катюш, не знаю, — Юлиана хихикает, — лично я бы хотела нечто среднее. В раю — слишком стерильно. Вот если бы туда добавить какого-нибудь симпатичного загорелого чёрта, то в самый раз. — Чем тебя не устроили ангелы? — Ангелы явно не знают, что такое секс без обязательств. Скучно. — О, так я знаю, куда тебе надо, — доносится из примерочной кабинки, — в «Зималетто», к товарищу Малиновскому. Тот ещё ад и тот ещё чёрт. — Ну нет, — смеясь, мотает головой Виноградова, — там я уже была. — Где? В «Зималетто» или с Малиновским? Точнее, про «Зималетто» я в курсе. — И там, и там. Катя с ошалелым интересом высовывает голову из кабинки. — В смысле?.. — В самом прямом. — Юлиана улыбается, довольная произведённым эффектом. — Нет, ну четвёрочку с маленьким плюсом он, конечно, заработал. — А почему не пять? — ошарашенно спрашивает Катя. — В смысле… Все от него обычно без ума. — А потому что — это Роман Малиновский. И этим всё сказано. Как чувствовала, что он способен на большую подлость. — Так-то оно так, — Катя, наконец, надевает на себя нежно-кремовое платье и придирчиво осматривает себя в зеркале, — но что мне уже до этих подлостей? Андрея простить было гораздо сложнее — потому что он слишком хорошо изображал влюблённого. И потому что мне было не всё равно. А Роман — он подонок и даже не думает прикидываться. Ну, назвал он меня «мисс Железные зубы». Ну, сказал, что в постель со мной можно лечь только под допингом. — Пушкарёва улыбается собственному отражению, такому далёкому от прежней Кати. — Ну и дурак! Я-то теперь знаю, что нет, не только. Великодушие прямо-таки распирает Екатерину Великую; хранить в себе обиды — значит, признавать чужую правоту. И хотя желание проехаться кулаком по смазливой физиономии никуда не исчезло, Катя решает отпустить и забыть. В чём может быть прав Роман Дмитриевич Малиновский? Какая из этих проклятых строчек, сочинённых им, может достоверно описать настоящую Екатерину Пушкарёву? — Тогда… — голос Виноградовой становится крайне загадочным, — ты не будешь в обиде, если мы с этим неблагонадёжным товарищем пересечёмся ещё раз? Катя снова, ничего не понимая, высовывается из кабинки. — С Малиновским — ещё раз? Я сейчас правильно услышала? — Просто он никак не может забыть эту четвёрку с плюсом, — с ласковой ехидцей говорит Юлиана. — Самолюбие задето. — И в отличники, я так понимаю, ты его переводить не собираешься? — Катя расплывается в улыбке. — Нет, конечно, — Виноградова легко и беззаботно машет зонтиком, — пусть старается. Будет мотивация следить за качеством. Он мне за всё ответит — и за тебя, и за остальных женщин Москвы, и за то, что Каин убил Авеля. Вообще за всё. — Страшная ты женщина, — восхищается Катя. — А влюбиться не боишься? — В кого? — фыркает страшная (в самом восхитительном смысле) женщина. — В Романа? Да боже тебя упаси. Лучше уж на самом деле в чёрта. Секрет, Катенька, в том, что я чётко разделяю потребности души и тела. Душу я пока что могу удовлетворить наедине с собой, а вот тело — это надо постараться. — Юлиана тычет зонтом в Пушкарёву: — Ну так ты показываться, в конце концов, собираешься или нет? Катя смущённо выходит, одёргивая и оглаживая платье с обеих сторон. — Может, лучше то, чёрное, которое я примеряла до этого? Это какое-то слишком откровенное. И неудобное. Юлиана, посмеиваясь, лишь качает головой. — Ладно уж, сегодня твоя взяла. В конце концов, маленькое чёрное платье украсит любую женщину. Кто знает, с какими чертями тебе ещё предстоит встретиться. Надо быть во всеоружии. *** «С какими чертями тебе ещё предстоит встретиться», — звенит в голове. Очевидно, Юлиана что-то знала. Или она ведьма. На винной дегустации, ради которой они столько времени выбирали Кате наряд, появляются и представители «Зималетто» — Андрей Жданов и Кира Воропаева. Целуются и мило воркуют перед камерой. Пушкарёва продолжает стоять и даже никуда не падает; ноги не подкашиваются; к встрече она не была готова, но понимала, что работая в пиар-агентстве, всё равно, рано или поздно, однажды столкнётся с Андреем. Лучше бы, конечно, поздно. Но что есть, то есть — Катя спокойно наблюдает за парочкой и ощущает, как внутри слабо шевелятся остатки застарелой боли. Она почему-то даже не сомневалась, что Андрей пойдёт по пути наименьшего сопротивления. Вернётся к невесте, и всё у них будет как раньше. Измены, скандалы, примирения. Измены, скандалы, примирения. И так далее. Вот, фотографы отошли, и они снова переругиваются. Ничего не изменилось, и вряд ли изменится. Что ж, каждый выбирает по себе. Пушкарёва вполне готова смотреть в лицо новой реальности. Правда, есть соблазн прикрыться от этой самой реальности папкой с документами и тихонько слинять с мероприятия — но Катя удерживает себя от этого малодушного желания. В конце концов, и Андрей, и Кира стоят поодаль — не факт, что они вообще посмотрят в её сторону. А спасаться позорным бегством больше не хочется. Ощущения небольшого такого хука справа, тем не менее, присутствует — Катя ищет взглядом Юлиану, чтобы выяснить, знала ли та о гостях из «Зималетто» или нет. Но Юлиана, как назло, куда-то запропастилась — вместо неё прилетает другой хук. Теперь уже слева. Или сзади, если есть такое понятие. Сразу в затылок. — Привет. Катя спешно оборачивается и смотрит на новоприбывшего гостя, как на икону Божией Матери и на дьявола одновременно. — Привет?.. Саша стоит перед ней в сером костюме и ярко-розовой рубашке. Нагло и невыносимо ухмыляется. Его тёмно-рыжие волосы кажутся светлее под многочисленными лампами, а, впрочем, это вообще неважно. Важно вот что: — Что ты тут делаешь? — Я, вообще-то, частый гость на светских мероприятиях, — пожимает плечами Воропаев, улыбаясь. — Это не стало исключением. — Это же не совпадение? — спрашивает абсолютно деморализованная Катя. — Не бывает столько совпадений. Ты знал, что я буду здесь? — Однако, сколько в тебе самомнения, — Саша подходит ближе, и Пушкарёву кидает в опасный жар, пока он шепчет ей на ухо: — Но в этот раз ты права. Я всё знал. — Откуда? — Хотел бы сказать, что у меня после нашей поездки открылся третий глаз. Но нет, я просто знаком с нужными людьми, которые быстро нашли мне номер Юлианы. А Юлиана, в свою очередь, оказалась очень сговорчивой и подсказала, где тебя можно ловить. Виноградова, как по мановению волшебной палочки, тут же материализуется из воздуха и с улыбкой Чеширского кота проплывает мимо: — Катюш, я прошу тебя, только не тупи. И снова испаряется. В самом деле, весёлый котёл с чертями. — Но мы же договорились, — слабо говорит Катя, не в силах сдвинуться с места, — что всё закончилось. — Закончилось, — кивает Саша. — В Питере закончилось. А в Москве началось другое. Чем плохо? — Саш, — Пушкарёва смотрит в тёплые карие глаза, которые сканируют её с жадностью, и теряет все аргументы. — Как дела?.. — Дела? — смеётся Воропаев. — Неплохо. Отец вытолкал меня взашей, так что я долго не горевал и пошёл к дяде на министерскую службу. Оттуда меня точно никто вытолкать не сможет. Всё стабильно. А у тебя? — И у меня тоже… стабильно. Работаю, гуляю по парку, сижу дома. Научилась готовить пирог с яблоками. — Что, так скучно? — Иди ты, — фыркает Катя, ощущая привычный мандраж от пикировки. — Лично я не жалуюсь. Пирог — вкусно, яблоки — полезно, родители и Коля — в восторге. — Рад же будет кто-то взять тебя замуж, — Саша, ухмыляясь, кивает на стоящего поодаль Жданова: — Шнобель аж через весь зал заметен. Ну и вкусы у тебя, конечно. Впрочем, он, судя по всему, брать тебя замуж точно не собирается. — Саш, — вновь с духом собирается Катя, уговаривая себя не терять голову от всей абсурдности ситуации, — зачем ты здесь? Она встаёт не рядом с ним, а перед ним. Чтобы отследить любые изменения в лице. Ехидная насмешка никак не желает уходить с объекта наблюдения. Она его защищает, как может. — Соскучился. Неужели непонятно? — Воропаев. — Пушкарёва выставляет руку вперёд и мотает головой; а затем подходит близко-близко, нервно наклоняя Александра к себе, потому что больше не знает, что ещё можно сделать: — Когда я говорила, что нам не надо больше встречаться, это была не какая-то тупая блажь. Неужели непонятно?.. Ты чего хочешь? Хотя я знаю, чего — секса и беззаботности, как было в Питере, да? Нам же было хорошо друг с другом, да, очень хорошо! Знаешь, я даже была бы не против, если бы относилась к жизни так же, как и ты. — Она смотрит в глаза, которые, наконец, начинают оттаивать, отдаляется и беспомощно разводит руками. — Но что мы будем делать, когда тебе снова станет скучно? Когда ты найдёшь себе новое увлечение? Точнее, что я буду с этим делать? Ты-то уйдёшь и забудешь — а я не хочу снова после Жданова испытывать боль от новой нелюбви. Я, Саш, не хочу нелюбви. Даже несмотря на то, как нам весело было вместе. Глаза смотрят на неё с нежностью и гневом одновременно. — Я хочу только любовь. Поэтому спрашиваю ещё раз: что ты здесь делаешь? Саша быстрым движением притягивает Катю к себе и прижимается носом к носу. Становится невыносимо жарко, и ещё появляется какая-то тупая надежда. — Пушкарёва, чёрт! Нам без слов никак не обойтись? — мрачно спрашивает он. — Ну хорошо. Хорошо. Я понял, что скучаю по тебе.— Щёки опаляет горячее дыхание. — Как только эта тарантайка с вокзала отъехала, начал скучать. И до сих пор!.. — Это просто недосказанность, — упрямо мотает головой Катя, зажмуриваясь. — Ты как была феерической дурой, так ей и осталась! — тихо шипит Александр. — Красоты стало больше, а ума — ещё меньше. Какая недосказанность? Я получил от тебя всё, что хотел — а мне без тебя всё равно тошно. Понимаешь ты это или нет? — Временное помутнение, — Пушкарёва осторожно приоткрывает глаза. — Катя, — Юлиана тем временем неуловимо проплывает в обратном направлении, — не руби с плеча. — Да когда б она слушала умных людей, — с досадой говорит Воропаев. — А, зачем я вообще что-то говорю. И целует Пушкарёву — глубоко и напористо. Так, что Земля уходит из под ног, небо обрушивается вниз, а поезда едут обратно в Санкт-Петербург задним ходом. — Катя, — после общего помутнения говорит Саша, не отпуская её от себя. — Я устал задавать вопросы. Мне нужно было знать хотя бы один ответ. И я узнал у самого себя. Мне не хочется, чтобы ты уходила. Я не хочу снова чувствовать себя неприкаянным и потому жалеть себя. Не хочу упустить что-то очень важное и потом говорить, что мне не повезло. Понимаешь ты меня или нет? Я считаю, что, наоборот, очень повезло. С тобой любому бы повезло, но… Ты здесь и только попробуй, — хмыкает он, — куда-то вырваться из моих рук. Песенка спета, моя Джульетта. Произнесённое действует так, что ни сил, ни желания сопротивляться нет. Последний — и единственный — бастион со страшным треском падает. Вряд ли он был слишком крепким. — Да никуда я не вырываюсь, — шепчет Пушкарёва, расплываясь в сумасшедшей и глупой улыбке, — если тебе это так необходимо… — Можно подумать, одному мне. — Так и быть. Я буду рядом. Сколько захочешь. Только ноги не ломай. — Ты тоже будь осторожнее с бутылками, — тут же расцветает Воропаев, возвращая себе прежнюю самоуверенность и гордо выпрямляясь. Мальчишка! — А то я тебя знаю. — Даже страшно представить, насколько знаешь. Чертей и котлов не остаётся — весь ад её жизни отплывает куда-то на второй план. Если Катя в нокауте, то она готова ежедневно получать хуки от судьбы. Рядом тот, кого ей не хватало. Запах знакомого парфюма, ткань рубашки — всё здесь, с ней, и не зависит от места. Что в Питере, что в Москве. Огненный шар снова окутывает с ног до головы — он, наверное, действителен в любых часовых поясах. — Ребятки, — закашливается рядом Юлиана, которая, наконец, обрела точку опоры в таком большом пространстве, — а вас, кажется, узнали. Тебя, Кать, так точно. Катя, смеясь, целует Сашу в уголок губ. Такой привычный жест. Она действительно чувствует два направленных на них взгляда из прошлой жизни — но ей отчаянно всё равно. Это уже совсем другая история.