песенка спета, моя джульетта

моя мишель - зима в сердце Воскресенье становится противным и слякотным — под стать настроению. Саша не знает, делал ли он хоть что-то в своей жизни правильно. Правильно ли то, что у Кати первый вагон, нумерация с хвоста состава, а они сейчас в самой его голове, и он радуется? Какое-никакое, а оттягивание. Жаль только, что Катя не курит — нет повода постоять на перроне ещё несколько минут. Он достиг главной цели этого небольшого путешествия: развёл Пушкарёву на секс. При этом даже нисколько на неё не надавив — она сама была только за. Они провели вместе чудесную неделю, Катя — прожила с ним целую небольшую жизнь. Может, так и не бывает, но ему казалось, что она хоть немного сумела избавиться от призрака этого самого Жданова. Не особо преображая себя, она переменилась: Воропаев смотрит на её раскрасневшееся от быстрого шага лицо, на растрёпанные волосы и думает о том, что у него что-то поменялось в анатомии глаз. Катя больше не похожа ни на нелепую, ни на смешную. И лицо как лицо; губы, спрятанные под персиковый блеск, хочется целовать и смазывать этот блеск нахрен. И даже очки милы. Про тело он вообще молчит: даже здесь, на Московском вокзале, среди множественной толпы, ему хочется запустить руки под белую водолазку и гладить шелковистую, тёплую кожу. Он бы аккуратно провёл пальцами по позвонкам, а Катя изогнулась бы ему навстречу, смеясь прямо в его губы. И было бы всё хорошо, наступило бы безвременье — никаких вокзалов и поездов. В данную секунду Саша терпеть не может вокзалы. Да, этой цели он тоже достиг: Катя стала гораздо раскрепощённее и острее. Точнее, он всего лишь вытащил на поверхность то, что и так в ней уже было. Теперь Пушкарёва найдёт себе настоящего человека, а не таких бабников, как он или тот же Жданов. Теперь она будет ценить себя больше. Теперь — она уже вряд ли будет феерической дурой; хоть Саша никогда и не скажет этого вслух. Правильно ли то, что он меньше всего на свете хочет, чтобы она уезжала? Катя показывает паспорт проводнице, протискивается в проклятый вагон; Александр за ней, ему нужно положить чемодан под сиденье. Чемодан лёгкий, но он же, в конце концов, мужчина. И это, в конце концов, ещё несколько минут. Саша ничего не знает о вокзальных ритуалах — он никогда не любил все эти провожания и встречания. Смысл встречать, если и так потом увидитесь? Смысл провожать, если нет разницы, когда говорить «пока» — сейчас или через пару часов? Сейчас почему-то разница есть. Хотя Катя его и не просила. Пушкарёва, кажется, рада возвращению домой — конечно, её там ждут родители и Николай Первый, с которым она сейчас болтает по телефону, чтобы сообщить точное время прибытия. Это весомый повод, чтобы возвращаться и устраивать сердечные встречи прямо возле поезда. Не у всех же, напоминает Воропаев себе, как у него. У кого-то есть тёплые дома с мягким жёлтым светом, задушевные разговоры на кухне и любимая мягкая кровать, которая не сравнится ни с какими отельными. Не все хотят слинять куда-нибудь подальше от дома навсегда. А Катя возвращается в свою естественную среду обитания. Может, она даже посмотрит на этого Николая свежим взглядом и поймёт: вот он, мужчина, который был с ней всю жизнь и никогда не предавал. Или найдёт себе другого, подобного — который будет примерным семьянином, исполнительным работником и, вообще, надёжным человеком. Катя, несмотря на свою лёгкость и дурашливость, очень хорошо ассоциируется с таким раскладом. Саша помог ей, чем смог, а большего — и не надо. Игра была прекрасной. — Круто, — говорит Катя, закончив созвон и присев, — кажется, я в купе одна. Раздолье! — Можешь поспать на всех полках по очереди, — хмыкает Воропаев, тоже присаживаясь на пару оставшихся минут. — По крайней мере, не придётся слушать чей-то храп, — показывает ему язык Пушкарёва, — не напомнишь, чей? — Тебе будет скучно без этого, — уверяет её Саша, — и в домино придётся играть самой с собой. — Да, — тянет Катя, смотря в окно и качая головой. — Разложу костяшки и составлю из них пасьянс. А лучше сразу лягу спать. Проснулась — и уже дома. — Соскучилась по родным? — Конечно. — А по мне скучать будешь? — спрашивает Саша беспечно. Катя переводит взгляд на него, и на секунду Воропаеву кажется, что в нём мелькает грусть. — Буду, конечно, — улыбается она, — как по такой ехидне не скучать? Саша смеётся. Шутка, а всё равно приятно. — Я тоже буду скучать. Где я ещё встречу такую дурочку с переулочка? — Кажется, прощание тоже не выйдет романтическим, — ухмыляется Катя, а затем быстро берёт Сашины руки в свои и говорит уже серьёзно: — Спасибо тебе за всё. Ты мне очень помог. Может быть, без тебя я бы уже бросилась в Неву. — И разбилась бы головой об лёд, — услужливо подсказывает Саша, которому вмиг становится неудобно от серьёзной благодарности. — Смерть вышла бы не такой красивой. — Раньше бы я пошутила, что некрасивой Кате — некрасивая смерть, — улыбается Пушкарёва одним уголком губ, — но хрен тебе. Я теперь умнее. — А я тебе никогда не говорил, что ты некрасивая, — возмущается Воропаев, а затем его внезапно настигает подобие смущения. — Всё в тебе прекрасно, Кать. Это просто я дурак. — Покаяние перед расставанием? — изумлённо веселится Катя. — Это почти трогательно. — А затем она приподнимается, чтобы крепко его обнять: — Нет, в самом деле, спасибо. Эта была прекрасная неделя. Даже несмотря на то, что мне чуть не выбило глаз. — Я тоже очень доволен, — ухмыляется Саша, вдыхая ромашковый аромат волос, — хотя нога до сих пор побаливает. — Дурак! Что ж ты не сказал? Я бы сама справилась с чемоданом. — Молчи уже, мисс Забота. Я ж не хрустальный. Катя отстраняется, чтобы посмотреть осуждающе; Саша всматривается в её лицо, как будто старается запомнить детали для будущего портрета, а затем наклоняется, чтобы поцеловать. Поцелуй затягивается — Катины губы слишком мягкие и уютные, и ещё она слишком нежно обхватывает его спину руками и слишком тихонько стонет. Воропаев напоминает себе, что он не впечатлительный школьник, но получается плохо. Снова ненадолго возвращается безвременье. — Спасибо и тебе, — говорит Александр, отстранившись и ощущая сплошной туман вокруг них. — За отца и за Аллу. И ещё за много всего. — Наш взаимовыгодный союз был очень плодотворным, — Катя трётся носом о его щёку. Саше хочется что-то сделать. Наперекосяк, вопреки себе обычному. Катя стоит перед ним такая податливая и такая привычная — из-за этого на миг кажется, что он может прыгнуть выше головы. Забрать, не отдать, не отпустить. Только вот дальше что? Ничего. Теперь Саша знает, как звучит разлука — противным громогласным голосом, который орёт «провожающие, выходим!». Катя мягко освобождается из его объятий, безвременье уходит, туман рассеивается. В прыжках Воропаев всегда был плох, ещё со времён школьной физкультуры. — Пока, — говорит она, целуя на прощание в щёку. — Надеюсь, у тебя всё будет хорошо. — Думай лучше о себе, — улыбается Воропаев, — чтобы точно поумнеть. — Провожающие, я же сказала, выходим! — вновь вмешивается в их беседу вздорный голос. — Пойду, — дёргает Саша головой, — чтобы не словить мигрень. — Иди, — кивает Катя как-то неловко. Надо сказать что-то ещё — но никто из них не знает, что. Александру кажется, что она тоже не хочет уезжать от него так спешно. Но, вероятнее всего, это только иллюзия. Всем нужно возвращаться в свою привычную среду обитания. Он бросает на неё прощальный, долгий взгляд и закрывает дверь купе. Выходит на мокрую улицу, закуривает — Катя машет ему рукой из окна. Он машет в ответ, понимая, что поезд уже движется. Поезд какого-то хрена движется и уезжает. И окно исчезает, и Катя в нём. Всё, что он так долго растягивал, вместилось в несколько мгновений. Игра сыграна, никто из них не остался в дураках. Всё действительно хорошо. Отдых пошёл на пользу. Докуривая, Саша думает внезапно пришедшую к нему мысль: как так вышло, что два опечаленных человека, которые хотели спокойно пострадать в одиночестве, смогли подарить друг другу столько веселья и счастья? *** Когда Саша скрывается из виду, Катя закрывает глаза и утыкается лицом в маленький стол. Одной ехать, конечно, хорошо — тем более домой. Но она не думала, что прощаться бывает так сложно. В момент, когда она покидала «Зималетто» навсегда, так тяжело не было; она была полна решимости. А сейчас решимости нет. Когда Александр поцеловал её, когда они обняли друг друга в последний раз, тот факт, что они знают друг друга всего лишь неделю, показался вдруг таким несущественным. Некоторых знаешь гораздо дольше; считаешь, что знаешь — и ни к чему хорошему это не приводит. Будильник ломается. Впрочем, Пушкарёва даёт себе это время — уезжать откуда-то, видимо, всегда грустно. Это просто каникулы вышли слишком хорошие. Дома и на новой работе её снова захватит рутина, и всё будет, как было. Ещё до «Зималетто», когда она работала в банке и вообще не помышляла о каких-то переменах в своей жизни. У неё получится. Чтобы это подтвердить, Катя достаёт из недр своего чёрного кошелька старую сим-карту и скрепку, чтобы открыть смартфон. Она некоторое время не поддавалась соблазнам, и сейчас не то чтобы поддаётся — просто ей хочется убедиться в том, что из-за того, что Питер остаётся безвозвратно позади, она не начнёт снова плакать по Андрею. Она вставляет симку обратно и, пока не исчезла связь, скачивает все приложения, которыми пользовалась — Вотсапп, Телеграм, Вконтакте. С Андреем они переписывались редко; чаще созванивались. Но Катя понимает, что раз Жданов не мог найти её и дозвониться, какой-то из мессенджеров наверняка не будет пуст. Её немного тошнит от волнения, но хочется поставить окончательную точку. Она не ошибается — в Телеграме диалог со Ждановым пестрит кучей непрочитанных сообщений. Катя, пожалуйста, включись Катя!!! Катюш, нам нужно поговорить Я знаю, что поступил, как последняя скотина, но я могу всё объяснить Да, мы с Малиновским всё это затеяли, потому что боялись за компанию. Но, честно, я понятия не имел, что так сильно влюблюсь в тебя. Это было по-настоящему, неужели ты не почувствовала? Катя хмыкает; даже здесь Андрей умудрился вкинуть претензию. Оправдания кажутся слишком детскими — но без прежней злости; она просто не понимает, чем среди этого текста должна проникнуться. Есть ещё множество голосовых — разной степени трезвости. В основном, они все повторяют друг друга. — Вспомни наши ночи, Катя. Неужели такое можно изобразить? Неужели такое можно сыграть? Ты думаешь, я такой талантливый актёр? Тебе ведь было так хорошо со мной, Кать. Я клянусь, что и мне с тобой было тоже хорошо. Я влюбился в тебя по-настоящему, и ты просто не представляешь, как мне потом было стыдно. Эта чёртова инструкция!.. Катюш, да я сразу как прочитал её — выкинул. Любой же адекватный человек понимает, какой бред там написан. Рома просто боялся — он думал, что смотрит на вещи более трезво. Он хотел спустить меня с небес на землю, и думал, что эти писульки на меня как-то повлияют. И, ты думаешь, он бы всполошился так, если бы знал, что я к тебе ничего не чувствую? Нет, конечно — он всё понимал, поэтому и забоялся. Это же логично, Кать. Почему ты прячешься? Я понимаю, как сильно тебя обидел, но исчезать вот так, ни ответа ни привета — тоже не выход. Нам всё равно нужно поговорить, обсудить всё спокойно… — Раньше надо было говорить, Андрей Палыч, — задумчиво отвечает Катя голосу Жданова, чувствуя, как начинает ломить затылок. — Я понимаю, что у тебя нет никаких оснований доверять мне. Но, сама посуди, зачем мне теперь искать тебя, если ты написала доверенность на управление «Никамодой»? С документами всё в порядке, волноваться причин нет. Если бы мне от тебя было нужно только это, я бы спокойно забыл про то, что в моей жизни существовала Екатерина Пушкарёва. Думаешь, что у меня и теперь какой-то корыстный интерес? Самое удивительное, что логика в словах Андрея в самом деле присутствует. Катя устала отчаянно раздумывать — возможно, всё в самом деле так, как он говорит. Игрался, влюбился, страдает. Действительно, никаких причин пытаться достучаться до неё теперь нет — а он пытается. И пороги её квартиры пьяный он не просто так обивал. Значит, что-то есть. Но почему-то Катю это так мало трогает. Как будто отрубило. — О чём мне с тобой говорить? — спрашивает она у бездушного телефона. — Ты, Андрей, молодец, конечно. Я безмерно счастлива, что ты раскаиваешься, но лучше от этого не становится. — Катя, я тебя очень, очень сильно люблю. Больше всего на свете. К сожалению, поздно. Катя сомневается, что эти слова вообще имеют что-то общее с реальностью — и не потому, что подозревает Жданова в очередной лжи; она сомневается в том, что Андрей вообще понимает, что такое любовь. Когда-то родной голос кажется самым чужим на свете. Как всё бывает просто. — А я хочу любить того, кто будет мне доверять. И хочу доверять тому, кого люблю. — Слёз нет, горечи нет, ничего нет. — Это никогда не будет про тебя. Следующее сообщение лишь подтверждает Катины мысли. Это уже тем вечером, когда Жданов узнал про воображаемого Катькиного любовника. И, конечно, он пьян в стельку — это классика. — И это ты меня упрекала в том, что я тебе вру? А сама-то, Кать? Сама-то ты чем лучше? Это ж надо было такую невинность изобразить — а я, дурак, уши… ик… развесил. Поверил! А ты… Подлая обманщица. Как, просто как ты могла? — Легко и просто могла, — морщится Катя и отключает телефон, потому что на этом сообщения заканчиваются. — Так же как и вы могли, Андрей Палыч. В конце концов, если бы он по-настоящему любил её, он бы почувствовал то, насколько она была с ним искренна. В этом предположении изрядное количество женской логики — но всё не то. Всё не так. Любовь не должна вызывать столько слёз и боли. Любовь не должна заставлять всё время оправдываться и говорить обидные слова в ответ. Любовь не должна быть настолько неудобоваримой. И, возможно, это никакая не истина — но в отношении себя Катя хочет мыслить только так. Поезд, пока она расстилает бельё и ложится, несёт её всё дальше от Санкт-Петербурга. В этот город она приехала с тяжёлой душой, а уезжает с лёгким сердцем. Никаких обид и потайных надежд в ней нет — она только что смогла себе это доказать. Как только голова касается подушки, приходят ещё свежие воспоминания. Разговоры о шнобелях и пьяные ночные слёзы, подбитый глаз и травма ноги, падение из окна и бенгальские огни, утренние разговоры на кухне Костика и ночные — в отеле. Плохой отец и хороший телефонный Зорькин. Смех и секс. Поцелуи и объятия. А она — уезжает; потому что так не может быть всю жизнь. Слишком хорошо и сказочно. А если нет?.. Ровный стук колёс не даёт додумать — усыпляет и дарит спокойствие, какое бывает только в поездах. Зима в сердце, на душе стужа, Знаю я, что ты мне больше не нужен. Эта зима мне сердце остудит, Тебя в моей жизни больше не будет Никогда.