Профессиональная попаданка: Государственный алхимик

      Фредерика совершенно не умела пить.              К этой неутешительной мысли я пришла не с бухты-барахты, а после того, как в пять утра отправилась в гости к белому другу, которого так и не смогла покинуть. Нет, серьёзно — я выпила два бокала шампанского. Но, как говорится, водитель сказал, что всех развезёт — и всех развезло. Я проснулась на полу ванной комнаты примерно в восемь, пожалела, что я не змея, и пошла на кухню. Пришлось ещё зайти к себе за халатом, потому что время было такое, когда люди в нашем доме могли начать просыпаться. Если они, конечно, были дома. Впрочем, если про Харая и Катрину я не знала наверняка, то Франкен довольно художественно храпел в своей спальне. Я бы даже назвала его храп музыкальным, если бы моя голова не взрывалась при любом звуке громче тридцати децибел. С трудом спустившись, я налила себе графин воды и растеклась за столом. Я клевала носом, но не могла ни уснуть, ни толком проснуться. На улице было ещё темно, так что я как-то зажгла себе свечу. Почему не верхний свет? Потому что от него было ощущение, что мне большими пальцами выдавливают глаза, предварительно швырнув в них песка. Не то чтобы со мной когда-либо подобное происходило, но мне казалось, что ощущения должны именно такими.              Вскоре после того, как часы наверху пробили девять, шуму прибавилось. Со двора донеслись весёлые и очень бодрые голоса Харая и Катрины — похоже, они только вернулись из общины. И непонятно было, то ли у них ещё вчерашний день длился, то ли это они с утра такие свежие и радостные. Потом раздался грохот сверху. Ну, как грохот — шаги. Через пару минут в кухню вошёл Франкенштейн и зажёг верхний свет. Я прикрыла глаза ладонью.              — Доброе утро, — поздоровался он.              — Иди к чёрту, — хрипло ответила я. — И, если можно, потише.              — Что это с тобой? — пойти он, конечно, никуда не пошёл, но громкость сбавил.              — Похме…              — С новым годом! — в кухню ввалились Харай и Катрина, столь же громкие, сколь и радостные.              — Уй… — я сжала голову руками.              — С новым годом, — мягко и, что примечательно, негромко ответил им Франкен. — Если вы по ишварской традиции ещё не ложились, то самое время пойти.              Последовала кратковременная суета и толкотня, шарканье ног и зевки. Минут через десять они ушли. Не все, разумеется — Франкен остался. Что-то же привело его на кухню. И уж точно не моя скромная персона — скорее всего, хотел кофе выпить и позавтракать.              — Ты выпила два бокала шампанского, — я не могла видеть лица, но была почти уверена, что он нахмурился.              — Я прекрасно знаю, сколько я выпила, — тихо ответила я. — Фредерика совершенно не умеет пить.              — Почему не смешаешь себе свой алказельцер? — как будто скептически поинтересовался он.              — Я не могу, — я всё ещё сидела закрыв глаза ладонью. — К тому же, я знала, на что шла. Это закономерное наказание.              Я говорила кряхтя, хрипя и периодически мучительно постанывая. Ну, хотела я говорить нормально, но у меня не было никаких шансов сделать это.              — Тебе совершенно не обязательно его выносить, — изрёк Франкен. Я приподняла ладонь и хмуро посмотрела на него слезящимися от боли глазами. — У-ух…              Глаза его слегка расширились, и он выронил из рук турку с водой. Её грохот отозвался в моей голове набатом, и я болезненно сощурилась и поморщилась.              — Обязательно, — просипела я. — Чем отвратительнее сегодня, тем приятнее кажется вчера.              — Понятно… — протянул Франкен.              Я услышала, как он затёр лужу, а затем удалился. Моя голова слишком сильно звенела, чтобы думать о том, а чего он, собственно, не стал пить кофе. Когда эта мысль медленно пробралась в моё сознание, я честно попыталась встать, чтобы сварить ему, и у меня даже получилось. Впрочем, для начала только встать. Медленно, как одноногая черепаха с переломом я доковыляла до плиты и трясущимися руками наполнила турку. Какой-то магией мне даже удалось включить газ. Казалось, если дыхну на спичку, будет прямо дыхание дракона. Но на этом моя удача и кончилась: при попытке переставить турку на плиту я пошатнулась, и рука моя ослабела.              — О-оп, — Франкен сжал турку моей рукой и поставил её на огонь. — Сидела бы себе и страдала. Зачем было?              — Не важно, — я отвернулась и отошла на полшага.              — Так, пей, — он сунул мне в лицо стакан так, что не оставил мне выбора — пришлось пить.              — Что это? — сипло спросила я, сделав последний глоток. Пойло было ещё то.              — Это твоя смесь — я прочёл некоторые разделы твоей работы, — Франкенштейн изогнул бровь. — Должен признать, стиль у тебя есть.              — И зачем? — скисла я.              — Что значит — зачем? — он нахмурился. — Мне нужно было смотреть, как ты страдаешь?              — Сказал бы — я бы уползла страдать к себе, — состояние моё стремительно улучшалось и речь, соответственно, восстанавливалась.              Он вздохнул, нахмурился и поджал губы. Пару секунд он сверлил меня взглядом, а потом его внимание привлекла турка начавшим подниматься кофе. Я подумала улизнуть, пока он занят, но моё состояние ещё недостаточно пришло в норму, чтобы я смогла сделать это незаметно. Так что пришлось остаться и наблюдать за Франкеном. Он весьма сосредоточено следил за тем, чтобы пенка не перелилась через край, и я вспомнила, что ещё месяц назад собиралась «изобрести» кофеварку. Даже если не для массового производства, а для личного пользования. В конце концов, множество открытий были сделаны ради личного удобства, а вовсе не из желания сделать лучше жизнь каждого. Мой взгляд буквально прилип к кистям Франкенштейна, пока в голове медленно ворочались мысли об устройстве капельной и гейзерной кофеварок. Вроде бы мне удалось вспомнить и то, и другое. Между напитками, которые в них получались, я лично особой разницы не видела, поэтому не придумала ничего умнее, как спросить:              — Гейзерная или капельная?              — Прости, что? — Франкен озадаченно повернулся ко мне, и я только теперь перевела взгляд с его рук на его лицо.              — Кофеварка, — пояснила я. — Какая, по-твоему, лучше — капельная или гейзерная?              — М… — он задумчиво поднял глаза к потолку. — Без разницы. Хотя, в капельной можно сварить больше за один раз. И ещё в ней можно делать пенку.              — Точно, — эту деталь я как-то упустила. — Мне нужно немного разных металлов, и я её сделаю.              — Ты знаешь, как она устроена? — удивился Франкенштейн.              — А ты — нет? — не меньше удивилась я.              — Нет… — протянул он. — Никогда не задавался вопросом, как эти штуки работают, если они дают мне приличный кофе.              — В этом есть своя логика, — кивнула я. — Хотя от тебя не ожидала, если честно.              — А ты откуда знаешь?              — Я просто внимательно читала инструкцию — там есть раздел об устройстве, — я пожала плечами. — Дай-ка, я сама сварю себе кофе. А потом надо провести расчёты и сделать это.              Франкенштейн моё желание пресёк, предложив сразу приступить к расчётам. Откровенно говоря, это было не так просто. Скорее, даже наоборот. И не потому что требовалось что-то невероятное — просто я ещё туго соображала. После кофе и хлеба с маслом дело пошло лучше. Настолько лучше, что уже к вечеру на нашей кухне блестела хромированной поверхностью преобразованная мной кофеварка. Вообще, она бы вписалась в общую картину кухни, если бы была похожа на что-то вроде самовара. Но у меня вышло нечто довольно хайтековское, так что смотрелось оно как слон в балетной пачке. Да и не важно, как смотрелось — главное, как работало. И я немного побаивалась проверять.              — Ну что? — спросил Франкен, глядя на то, как я гипнотизирую шайтан-машину.              — Не знаю, — я дёрнула плечом. — Почему-то боюсь включать.              — Я перепроверил твои расчёты — всё должно быть нормально, — улыбнулся он. — Ты её заправила?              Я кивнула, и он решительно повернул рычаг на варку кофе. Поначалу ничего не происходило, а потом послышалось характерное гудение возрастающего давления. Ещё примерно через минуту в кружку потекла чёрно-коричневая жижа, от которой во все стороны расходился пар и запах кофе. Ничего особенно потрясающего в этом зрелище не было, но меня оно почему-то заворожило. Стоило кофеварке утихнуть, и я потянула лапки снять пробу. Франкенштейн, разумеется, оказался проворнее и выхватил чашку почти у меня из рук. Не успела я и слова сказать, как он сделал довольно большой глоток.              — Как и ожидалось — кофе из кофеварки, — констатировал он.              — Это хорошо? Плохо? Никак? — уставилась я на него.              — Это очень хорошо, — Франкенштейн улыбнулся. — Он вышел такой, как я привык пить дома.              Поскольку карточный долг — это дело чести, Франкенштейну предстояло принимать пациентов по субботам. Мы договорились работать по три дня, ведь со всякого рода кутерьмой в честь праздника мы закончили. И потому второго января, в понедельник, приём предстояло вести мне. Залившись с утра пораньше кофе, я ушла в смотровую, чтобы намешать там ведро «Вытрезвителя». Потому что в первые дни нового года похмельный синдром всегда самая популярная болячка. Слегка потеплело, так что красивый новогодний снег превратился в грязь. Жидкую такую. Чтобы не вымазать платье, его пришлось бы задрать до самых колен. Ну, или упрятать подол в забродные штаны — те, которые плавно переходят в сапоги. Дорога тоже раскисла — не смотря на то, что в нашем захолустье она вроде бы как была мощёной. День вообще был каким-то хмурым, как будто собирался дождь. Впрочем, он-таки собрался, и где-то после полудня заморосило. Мелко так и противно. Было сыро, и от этого промозгло становилось даже в тёплом доме. До трёх никого не было, а потом приехал некий Дитрих Йорге — его по какому-то невероятному стечению обстоятельств принимал только Франкен. Он пожаловался на невыносимую головную боль и дыхнул мне в лицо таким перегаром, что осмотр для выявления причины болезни, в общем, и не потребовался. Я оделила его частью антипохмельного пойла и отправила домой. И вот после этого к нашему дому началось натуральное паломничество. Катрине пришлось помыть пол в прихожей раз двенадцать — просто чтобы был виден цвет паркета, а не уличной грязи. В смотровой даже пришлось открыть окно, чтобы душный выхлоп перегара не застаивался.              За ужином Франкенштейн предложил мне немного модифицировать состав. Я озадаченно спросила, в честь чего это и чем плох этот, и он сказал, что текущая форма всем хороша кроме вкуса. Я вынужденно согласилась — когда пробовала, поняла, что пойло это и правда то ещё.              — Ты неправильно поняла, — кровожадно улыбнулся он. — Мне кажется, что его вкус должен быть настолько омерзительным, чтобы одна только мысль о нём останавливала руку с лишний бокалом.              — Угх… — я поморщилась. — Мысль, конечно, интересная, но как ты знаешь, травятся, как правило, печенькой.              — Какой печенькой? — Франкен озадаченно свёл брови.              — Ну как? Сначала пили вино, потом водку, потом пиво, потом коньяк, а потом отравились печенькой, — скептически пояснила я. — И конечно, лишняя была именно и только последняя. Хоть пятая, хоть пятьдесят пятая.              — Тоже верно, конечно, — он кивнул. — Но если знать, что есть хорошее средство легко и быстро снять похмелье, проще отпустить тормоза и пить до зелёных соплей, чем если средство такое есть, но вкус у него такой, что лучше бы и вовсе не пить.              — Вино-водочные проклянут меня за это, — криво усмехнулась я.              — Ну, во-первых, мы не во временах святой инквизиции, чтобы верить в подобную чушь, — хмыкнул Франкенштейн. — А во-вторых, в среднем, баланс сохранится: будут и те, которые «не буду нажираться, а то антипохмельное больно мерзкое», и те, которые «пусть антипохмельное и жуть какое мерзкое, зато нажраться могу безо всякой меры».              — Звучит рационально, — я улыбнулась. — Схожу тогда за своей работой, чтобы понять, как бы чё бы, чтоб ничё бы. Сваришь кофе?              Он кивнул, и я пошла поверх. В итоге мы шаманили над формулой почти до двух часов ночи, но нам удалось вывести такой ядрёный состав, что поставил бы на ноги и мёртвого. В смысле, мертвецки пьяного, а не устроил бы нам тут зомби-апокалипсис. Или как там было? «На кладбище разлил он волшебный эликсир» и дальше по тексту.              За пару недель Центральный город вернулся к нормальному режиму — все новогодние страсти поутихли. Гедеон Штурц оказался совершенно прав, и никаких нелепых слухов обо мне никуда не поползло. Ну, или по крайней мере, мне о них ничего известно не было. Если бы где-то кто-то что-то начал бы обсуждать, Рене не поленилась бы тут же поделиться со мной содержанием сплетен. Она в этом плане была моим неутомимым информатором. Настолько, что иногда мне хотелось предложить ей найти работу и занять своё время. Десятого числа мне пришла довольно интересная посылка — большая коробка искусно оформленных конфет «Блондинка в красном». Это был подарок от кондитера за предложенную идею, а в приложенной открытке говорилось, что шедевр сей и правда посвящён мне. Откровенно говоря, мне эти конфеты казались несколько странными — пьяная кисло-горькая вишня в очень сладком белом шоколаде. Не то чтобы они были невкусными, просто какими-то непонятными. Впрочем, оказалось, что после новогоднего вечера они стали едва ли не главной звездой его кондитерской. Ну и пусть его.              Воскресное утро пятнадцатого января тысяча девятьсот одиннадцатого года ровным счётом ничем не отличалось от любого другого. Казалось бы. После завтрака мы сидели в гостиной и предавались попыткам постичь суть вселенной, ища ответы в книгах, где их однозначно не было. Просто потому, что ещё никто не постиг эту самую суть не постиг. В дверь постучали. Мы с Франкеном переглянулись с видом крайне озадаченным, потому что никого не ждали. Более того, практически весь наш круг общения прекрасно знал, что в единственный наш выходной мы, как правило, не отличаемся ни гостеприимством, ни приятным обхождением. Дверь открыла Катрина.              — Здесь я могу найти доктора Фрэнки и доктора Фреди? — раздалось из прихожей.              — Да, сэр, но… — как будто замялась Катрина. — Но они не принимают сегодня.              — Доложи, что прибыл полковник Мустанг, — отозвался голос.              — О, вас повысили в звании, — довольно громко изрёк Франкен. — Мы не ждали гостей, но, думаю, Катрина сможет предложить нам что-нибудь к чаю. Проходите.              — У вас получилось неплохо здесь обустроиться, — произнёс полковник, входя в гостиную спустя пару минут.              Катрина быстро прошмыгнула в кухню, откуда сразу же донёсся характерный шум приготовления чая. Следом за Роем в гостиную вошла и Лиза Хоукай. Она несколько изменилась с нашей прошлой встречи — волосы отросли. Если осенью у неё была практически пикси, теперь это было ближе к каре. И я, и Франкен поднялись, быстро убирая со стола книги.              — Поздравляю с повышением, полковник, — улыбнулась я. — И вас, старший лейтенант.              — Спасибо, — улыбнулся Мустанг. — О вас много слухов ходит…              — Давайте присядем, — перебил его Франкен. — В ногах, как известно…              — Около тридцати шести процентов массы тела, — влезла я.              — Зависит от состава ног, — хмыкнул Франкенштейн.              — Туше, — признала я и уселась.              Офицеры слегка озадаченно посмотрели на нас. Ну, надо признать, во время их пребывания в нашем доме в Метсо наши с Франкенштейном отношения были на совершенно иной стадии, так что и поведение было другим. Они расположились в креслах, ещё осматривая комнату. Ёлка всё ещё стояла здесь, и я почти не сомневалась, что никуда она отсюда не денется ещё месяца два-три, а то и до самой осени. Вообще, почему бы не вывести особую породу ёлок, или пихт, которые бы просто не вырастали выше ста-ста двадцати сантиметров? Как ведь было бы удобно… Но эту вот надо будет обязательно вывезти к лесу и высадить. Ну, или на худой конец хотя бы перед домом в палисаднике.              — Итак, что вас привело к нам сегодня? — поинтересовался Франкен, переплетая пальцы перед лицом.              — Какими исследованиями вы сейчас занимаетесь? — улыбнулся полковник.              — В данный момент — частными, — пугающе мягко отозвался «брат». По его тону было ясно, что он на эту тему больше не скажет ни слова. И скорее придушит меня, чем позволит мне говорить об этом.              — Вот как… — Мустанг подхватил участие в конкурсе ехидных хитрых рож. — Понятно. Я был у полковника Кессера. Он очень хвалил вас. Сказал, что вы — одни из немногих алхимиков, кто подал больше одной работы за год. И единственные, кто сделал это так быстро.              — Полковник говорил мне то же самое, когда я привезла их ему, — я пожала плечами — ничего нового в словах Мустанга не было.              — Ещё он обмолвился, что они завершили клинические испытания «Фредициллина» и направили на его изготовление все имеющиеся мощности, — он улыбнулся. — Я вкратце ознакомился с отчётом. Массовый выпуск подобного препарата — это весьма хорошо.              — Это плохо, — мы с Франкенштейном переглянулись. — Я бы даже сказала, очень плохо.              — Что вы имеете в виду? — удивился полковник. — Почему это плохо?              — Основное действующее вещество препарата позволяет эффективнее бороться с заболеваниями бактериального характера, — я протяжно выдохнула. — Такими, как, например, газовая гангрена или сепсис. А это болезни фронта. И в своей работе я… — меня бросило в холод. — Я писала о том, что из больных этими недугами мне удавалось спасти не более трёх из десяти, а этот препарат диаметрально поменял бы статистику… Если они делают его в больших количествах… — мне стало жутко, и я обхватила плечи руками. — Что я наделала?..              Меня затрясло. Конечно, было несколько высокомерно думать, что из-за меня могла произойти война, однако моё сознание почему-то упорно твердило об этом. Прямо истерически орало о том, что если бы не моя тяга к прогрессорству, никому бы и в голову…              Франкенштейн сжал меня за плечи и слегка растёр их, как делают, когда кто-то замёрз. Меня, откровенно говоря, и правда потряхивало от озноба, вот только я бы вряд ли согрелась, даже если бы залезла в лаву. Ну ничего, черти в аду найдут мне подходящий котёл.              — Это не твоя вина, — тихо произнёс он. — Ты никого не отправляла умирать.              — Оппенгеймер тоже не сбрасывал бомб на Хиросиму и Нагасаки, — резко дёрнулась я.              — Ты сказала это на корейском, — у Франкенштейна вытянулось лицо, и он ответил мне на том же самом языке.              — Не знал, что вы владеете языком империи Синг, — вернул нас к реальности голос Мустанга. — Хотя я сам не говорю на нём, но слышал его.              — Это не язык Синг, — повернулся к нему Франкен, мгновенно нашедший решение. — Мы с сестрой придумали этот язык в детстве — боялись, что кто-то узнает наши тайны и украдёт наши изобретения. Не думал, что ты его ещё помнишь, — он посмотрел на меня.              — Я никогда его не забывала, — мрачно констатировала я, подхватывая игру. — Даже некоторые письма писала тебе на нём. Только не отправляла. Удивлена, что ты помнишь.              — Если вы полагаете, что это может быть связано с обострением на севере, то это бы случилось в любом случае, — сообщил Мустанг. — Однако ваше открытие сократит потери.              — Н-да… — протянула я. — Оптимизм так и прёт…              Пришла Катрина с чаем. Вообще, она уже вполне освоилась и привыкла к тому, что дом у нас как проходной двор. Ей часто приходилось открывать двери пациентам и провожать их в смотровую или гостиную, и она достаточно уверенно чувствовала себя с незнакомцами. Правда, только в том случае, если кто-то из остальных обитателей дома был где-то недалеко. Она аккуратно и почти бесшумно расставила чашки с ароматным чаем, а в центре стола оказались яблочное повидло, малиновое варенье, мёд, печенье и бриоши. Задерживаться она не стала, и ушла через кухню в свою комнату.              — Как идут дела у вашего не обременённого моралью приятеля — Шу Такера? — сменил тему Франкенштейн.              — Он увлёкся какой-то новой идеей, — отозвался Мустанг. — Утверждает, что находится на пороге весьма интересного открытия. Очень просил передать вам благодарность, хотя я и не совсем понял, что это такое вы ему дали.              — Мы ему дали круг преобразования, которым он не сможет воспользоваться, пока не поймёт, как это работает, — улыбнулся Франкен.              — Ты дал, — поправила я. — И назвал литературу, которую ему стоило бы почитать.              — Детали, — отмахнулся он. — Но вы так и не ответили на мой самый первый вопрос, полковник. Что вас привело? Явно же вы здесь не за тем, чтобы рассказать нам новости от Кессера.              — Да, это верно, — кивнул Мустанг. — Майор Армстронг и Шу Такер говорили, что я должен рассчитаться с вами за помощь. Раз уж я сюда приехал, хотел узнать, какую плату вы с меня хотите.              — О, это не к спеху, — Франкенштейн улыбнулся. Жутенько так. — Пока нам от вас ничего не нужно.              — Зато у нас есть для вас кое-что, — улыбнулась я.              Дело было вечером, делать было нечего. Почему-то вся самая лютая дичь обычно именно с этого и начинается. Ещё в декабре в один из вечеров мы с Франкенштейном сидели на кухне и пили молоко с тёплым печеньем. Вечер плавно перетекал в ночь, когда мой язык решил озвучить мою мысль без всякого на то моего желания. Я спросила, верно ли то, что при наличии воды алхимическим способом нельзя разжечь огонь. И пока Франкен озадаченно на меня смотрел, я принялась теоретизировать о том, что если можно разложить воду на водород и кислород — что алхимически возможно — то взрывоопасность первого в области проявляется при концентрации от четырёх процентов, и ему достаточно всего одной искры. А в больших объёмах он становится опасен и при меньшей концентрации. К тому же, остаётся ещё кислород, который сам по себе является окислителем. Который в свою очередь необходим для горения — реакции окисления с выделением тепла и света. Соответственно, утверждение, что при дожде ничего нельзя поджечь, с алхимической точки зрения не может быть верным, и нужно только рассчитать правильно безопасные объёмы и круг преобразования. Всю эту тираду я выдала буквально лёжа плечами на столе и болтая остатки молока на дне стакана, как какой-нибудь вискарь, с видом философствующего алкаша. Единственный вопрос, который после этого задал Франкенштейн — хотела ли я рассчитать это сразу или можно было дождаться утра. Лицо его при этом было совершенно бесстрастным, а вот глаза загорелись. Так что тут же сразу и рассчитали. До пяти утра. Эти самые выкладки я достала с одной из полок в гостиной.              — Ты их тут намеренно оставила или забыла? — спросил Франкен, когда я передавала листы полковнику.              — Забыла, разумеется, — я пожала плечами. — Это же так, занимательная химия по факту.              — Вы серьёзно? — оторвался от бумаг полковник. — Эти принципы… Их же можно применить в изготовлении мощного оружия.              — Можно, как и вообще любые, — хмыкнул Франкен. — Или вы считаете, нам нужно было отдать их армии?              — Но вы ведь и отдаёте их армии, — нахмурился Мустанг. — Мне.              — Ага, — криво усмехнулась я. — И это уже будет к вам вопрос, как этим распорядиться. Видите ли, эти бумажки не скрывают ничего нового — лишь дают алхимический метод преобразования воды в огонь. Только должная фантазия породит из этого…              — Нечто, — Франкен закрыл мне рот ладонью. — Или не породит.              — И с чего такой подарок? — сощурился полковник.              — С чего вы взяли, что это подарок? — скептически поинтересовался Франкен, убирая руку от моего лица. — Просто ваш долг в нашем равноценном обмене станет немного больше.              — А если я всё же передам их? — Мустанг посмотрел на меня крайне пристально.              — Тогда я буду крайне разочарована, — вздохнула я.              — Да, — протянул Франкенштейн. — Тогда сестре придётся начать строить политическую карьеру. Сейчас среди публичных фигур, насколько мне известно, она пользуется наибольшей симпатией как в армии, так и среди гражданских.              — Вы же не хотите получить марионеточное правительство с этим вот кукловодом? — я ткнула пальцем в «брата».              В этот момент к моему заметному удивлению рассмеялась старлей. Ну, возможно, если бы я не знала Франкенштейна достаточно хорошо — по крайней мере, мне иногда казалось, что я его знала, то я бы тоже решила, что это он так пошутил. Нет. Это была не шутка. Я была уверена, что при удобном случае он вполне способен запихнуть кого-нибудь на табуретку императора и руководить им. Причём, этого кого-нибудь, возможно, он не стал бы даже спрашивать. А тут такая удобная я.              — Вы с самого прихода не проронили ни слова, Лиза, — я улыбнулась ей. — Вас что-то беспокоит?              — Нет, не думаю, — она тоже улыбнулась. — Я лишь сопровождаю полковника.              — А что вы думаете о том, что он может передать учёным армии некоторую работу, которая могла бы лечь в основу создания чего-то страшного? — я склонила голову набок.              — Не думаю, что полковник поступил бы столь опрометчиво, — отозвалась она. — Не в текущем состоянии страны.              — Что ж, оставим это на его совесть, — уронил в этот короб ещё один камень Франкен. — Вы к нам надолго?              — О, нет, — Мустанг мотнул головой. — Мы уезжаем в Восточный город обеденным поездом.              — Очень жаль, что так скоро, — Франкенштейн откинулся на спинку кресла, всем своим видом показывая, что нисколько не жаль. — Я надеялся провести эксперимент по этим данным.              — То есть вы сами не пробовали это проделать? — озадаченно спросил полковник.              — Нам было не до этого, — «брат» пожал плечами. — Поэтому рекомендую пробовать в лабораторных условиях и в очень малых объёмах.              — Какова вероятность неудачи? — помрачнел Мустанг.              — Что-то где-то в рамках трёх процентов, — протянула я. — Там всё написано.              — Я надеюсь услышать от вас, как оно пройдёт, — добавил Франкен.              — Непременно, — кивнул полковник. — Что ж, если вы всё ещё не намерены стрясти с меня плату прямо сейчас, мы поедем.              — Не будем вас задерживать, — Франкенштейн и Мустанг поднялись одновременно. — Надеюсь, в следующий раз вы предупредите о своём визите заранее. А то была бы погода — мы могли и на конную прогулку в чисто поле ускакать.              — Буду иметь в виду, — хмыкнул полковник.              Офицеры уехали, а мы остались. Надо было возвращаться к прерванному занятию, а я никак не могла перестать коситься на Франкенштейна, думая, сколько шутки было в шутке. Мне-то казалось, что вот прямо полнейший ноль — самый нулевой из нулей. И он бы и правда устроил так, что я, возможно, даже сама, помчалась завоёвывать политический Олимп. Но при взгляде на его бесстрастное лицо — очевидно, в книге вообще не за что было зацепиться — я начинала сомневаться. Как в том, что это была не шутка, так и в том, что я вообще хоть сколько-нибудь приблизилась к тому, чтобы узнать его.