Профессиональная попаданка: Государственный алхимик

      Мотивы маневра Франкенштейна раскрылись минут через пять. Он торжественно объявил, что пациентам нужен врач, не поражённый всеобщим недугом новогоднего помешательства, каковым я явно не являлась, так что до конца года вести приём мне не светило. Однако обрадоваться нежданному отдыху он мне не дал, ласково сообщив, что в моём кабинете на столе есть для меня занятие. Не ожидая ничего хорошего, я поднялась наверх и обнаружила там самый натуральный ночной кошмар: папку со всеми квитанциями оплаты Франкена. Это означало, что и правда наступил конец года, и нужно было посчитать все свои доходы и оплатить налоги. Государственные алхимики от этой денежной повинности были освобождены, однако за период до экзамена заплатить было нужно. Я тяжело и медленно выдохнула и уселась за стол, чтобы приступить к этой ни разу не радующей работе.              Моя папка с квитанциями тоже существовала. Однако поскольку Фреди явно не нравилось собирать все данные в последний момент, как наскипидаренной, она аккуратно вела подсчёты сразу. Я и забыла, как сама вносила все суммы в эту папку до переезда в Центральный город — вот она какая, сила привычки. Франкен этого не делал. Его бумаги содержались в порядке и были аккуратно разложены по датам, однако он их заранее не считал. И вот этим пришлось заняться мне. Без даже банального калькулятора или на крайняк счёт. Все цифры приходилось рассчитывать в уме. Ну, или столбиком, чтобы уж точно ничего нигде не потерять. Чеки и квитки, по которым он получал выплаты, пестрели разнообразием: одни были перемазаны машинным маслом, от других почему-то пахло копчёной рыбой, третьи были надушены женскими духами. Был даже один очень длинный счёт, от которого разило мужским потом. Я начинала подозревать, что он впарил мне это дело вовсе не из-за нудности работы с числами.              На расчёты налогов у меня ушла вся вторая половина среды, весь четверг и даже утро пятницы. Но я справилась, и это заставляло меня даже немного гордиться собой. Правда, праздничное настроение было уничтожено начисто, но зато никаких кошмариев на январь не переносилось. Дописав последнюю цифру, я потянулась до хруста в позвоночнике и поднялась. Часы в коридоре пробили одиннадцать, и меня бросило в холодный пот: на дворе было тридцатое число, и с полудня в наш дом должны начать доставлять продукты и прочее всякое разное для завтрашнего праздника. Занятная история произошла у нас с Рене, когда мы отправились с ней делать заказ у кондитера на конфеты. Мастер там был замечательный, и он делал самые разные конфеты, но вообще никак не упаковывал. То есть конфет его можно было поесть только в его кондитерской. И вот тут произошло явление меня кондитеру. Я предложила ему упаковывать красивые конфеты в коробки с перегородками, а без изысков — под одной в фольгу или бумагу и продавать на развес. Он быстро прикинул расходы и прибыли, и мне очень реалистично примерещились денежные знаки в его глазах. А когда я объяснила, что, собственно, меня привело, он вообще пришёл в восторг — оказалось, прежде ему и в голову не приходило собирать сладкие подарки к новому году. А ведь это, можно сказать, была золотая сезонная жила. По итогу он сделал нам беспрецедентную скидку, попросив сумму только на продукты, из которых должен был приготовить конфеты. Мешки для новогодних подарков детям из общины взялся сшить Женский клуб, и когда опять же я и Рене принесли первые образцы, кондитер заявил о том, что купит столько, сколько в клубе смогут сшить. Примечательно, что прежде никому там не приходило в голову, что они могут что-то заработать.              Я спустилась, надеясь выпить чаю перед тем, как начнётся суматоха. В гостиной пахло ёлкой, и к этому запаху хотелось ещё мигающую гирлянду и мандаринов. Но гирлянд ещё просто не было, а вот мандарины… Здесь они как-то не были так популярны в связи с новым годом, так что на рынке, когда мы заказывали продукты, я их даже не видела. На кухне нашёлся Франкен с газетой. Он читал что-то на средних листах, тогда как я могла видеть передовицу его «Ведомостей». Там красовался мой портрет над большой статьёй с заглавием «Клинические испытания нового препарата превзошли все ожидания». Сначала меня заинтересовало, откуда у газетчиков вообще мой потрёт, но присмотревшись, я поняла, что это графическая калька с фото, которое делали для личного дела после сдачи экзамена. Данные об испытаниях тоже предоставила армия. В статье говорилось о том, что открытый мной препарат, названный комиссией Фредициллином, оказался эффективен от множества заболеваний бактериального характера. Статья содержала выдержки из моей работы и некоторую статистику испытаний. Моё имя упоминалось, возможно, даже чаще, чем это требовалось, и всегда с упором на то, что я являюсь государственным алхимиком. Избежать политики? Да хрена моржового, чего уж.              — Статья о тебе довольно приличная, — заметил Франкен через газету. — Тебя очень хвалят, но не перебарщивают.              — Иначе это выглядело бы слишком приторно, — я пожала плечами. — Статья явно не про меня, а про политику. И название у препарата дурацкое.              — Нормальное название, — он опустил газету и посмотрел на меня. — Явно лучше «Вытрезвителя».              — Не поспоришь, — скривилась я.              — Почему ты считаешь, что она про политику, а не про тебя? — Франкен задумчиво свёл брови и чуть склонил голову набок.              — Потому что слишком много армии и государственного алхимика, которые ради народа вылезли вон из кожи, — я поморщилась. — Хотя меня радует, что испытания проводятся, и результаты, если верить статье, очень даже очень. Но мне кажется, что меня используют.              — Конечно используют, — он кивнул. — И меня тоже, — он потряс газетой. — Обо мне тоже здесь есть статья. О том, как сократились осложнения и сопутствующие болезни после внедрения моих принципов гигиены.              — Как бы нам с тобой это боком не вышло, — я вздохнула.              — Боишься крестьян с вилами и факелами? — усмехнулся Франкенштейн.              — Газета и статьи такие, что бояться надо не этого, — я сжала переносицу. — Ну, может, и обойдётся.              — Ты знаешь что-то, чего не знаю я? — он изогнул бровь.              — Полагаю, если мы будем обмениваться новыми друг для друга фактами, нам придётся обратиться нежитью, чтобы суметь поведать их все, — я кисло улыбнулась. — Но об этом ты знаешь — напряжение на границе с Драхмой на севере.              — Да, верно, — как-то сник Франкен. — Ты спустилась за чем-то конкретным?              — Я разделалась с любезно подсунутым тобой убийцей всякого праздничного настроения и хотела выпить чаю перед тем, как тут разверзнутся врата ада, — призналась я. — А как у тебя дела?              — Ну, в нашем с тобой общем деле я не особо продвинулся, — сообщил он. — А пациенты есть пациенты — сама знаешь. Всё, что тебе нужно будет о них узнать, в истории болезни, — он поднялся. — А пока закипает чайник…              Ну ё-моё, опять двадцать пять. Я-то думала, он уже и забыл про вальс, но вот чёрта с два. Минут пять только понадобилось, чтобы означенный чайник оказался наполнен водой и поставлен на плиту. Ещё пять ушло на то, чтобы зажечь под ним газ. И пока он грелся, я всё больше укреплялась в мысли, что натанцевалась на всю оставшуюся жизнь. Не то чтобы мне совсем не нравилось вальсировать и не то чтобы у меня был плохой партнёр, просто мне казалось, что я для такого совсем не гожусь. Никаких сомнений в том, что на меня будет направлено много внимания, у меня почему-то не возникало, и единственным утешением было только то, что достанется и Франкенштейну. Причём, утешением довольно слабым.              — Знаешь, о чём я тут подумал? — раздался надо мной голос Франкена.              — О чём? — у меня возникло дурное предчувствие.              — О том, что нам было бы проще избегать внимания, представься мы в этом городе супругами.              Я споткнулась и влетела лбом в его грудь.              — Что, прости? — сипло переспросила я.              — Не придуривайся, ты меня прекрасно слышала, — усмехнулся он.              — Это больше похоже на галлюцинации или бред, чем на то, что ты реально мог такое подумать и ещё и озвучить, — выдавила я. — Если бы мы были менее известны в Аместрисе, может, оно бы и сработало, а так — нет.              — Да, всё равно уже поздно, — Франкен пожал плечами.              Наш вальс с ним прекратился по моей вине — после его внезапного заявления у меня одеревенело совсем всё, и если бы Франкенштейн выпустил меня, я бы, наверное, рухнула на задницу. И вот именно в этот злополучный момент закипел чайник. Франкен усадил меня за стол и выключил плиту.              — У нас есть Ассам и Дарджилинг, какой тебе?              — Без разницы, — буркнула я. — Ты, пожалуйста, такие шутки мне больше не шути.              — Про чай? — Франкенштейн обернулся ко мне и насмешливо скривил лицо.              — Про чай, — отмахнулась я.              Наши с ним отношения определённо эволюционировали. Иногда мне казалось, что в сторону дружбы, а иногда, вот как сейчас, в сторону странности. Временами мне чудилось, будто я начинаю понимать его, а потом — вот как сейчас — я понимала, что только чудилось. Порой мне хотелось расставить все точки над ё, чтобы понять хотя бы, как мне самой вести себя, но вот как будто бы у меня был шанс заставить его поговорить со мной по душам. В этом плане Франкенштейн был ничуть не менее упёртым, чем я. Иногда мне казалось, что я не смогла бы даже пытками от него чего-нибудь добиться.              Я так увлеклась своими размышлениями, что, разумеется, не успела допить чай до того момента, как приехала повозка с овощами. Суета началась сразу же. При том, что я точно знала, когда они должны были приехать, как-то так вышло, что я всё равно оказалась не готова. И по этой причине металась сама и заразила этим и остальных. Как если бы мы проспали подъём перед чем-то важным — вроде и будильник заводили, и платье с вечера подглажено, но вот аукнулись пять минуточек, и ты носишься как припадочный, брыкучий осёл, которого пчёлы в филей покусали. Хотя казалось бы.              Когда тридцать первого декабря я встала в семь утра, мне вспомнился один случай, произошедший со мной как-то на новый год. Последний день года хоть и был днём сокращённым, но всё же рабочим, и начинался он, как и всегда, в девять утра. Как всякая женщина, я встала пораньше, чтобы вид мой радовал коллег, а не как обычно, а вернувшись домой около двух, как всякая хозяйка в этот праздничный полувыходной день я встала к плите. К девяти вечера я так устала, что решила пару часов вздремнуть, а уж потом вместе с семьёй загрузиться салатами, залиться шампанским и что там ещё в стандартной программе. И-и-и-и-и… проснулась в десять утра первого января. Мне говорили, что к полуночи пытались меня разбудить, но я отправила в такое экзотическое пешее путешествие, что решили не трогать. Но зато я застала полноценный световой день первого января, что во взрослой жизни удавалось мне обычно не слишком хорошо.              Одевшись потеплее, мы поехали в общину. Аделина и Рене должны были приехать туда сразу от Женского клуба, Катрина же отправилась с нами, чтобы не киснуть дома в одиночестве. Ну что ей в самом деле там делать, если никто не планировал ни обедать, ни ужинать: мы с Франкеном собирались в клуб, а Харай планировал остаться в общине. Каким-то образом он, насколько я поняла, и Катрину убедил провести там вечер. Ну и пускай.              Мне никогда не нравилось выражение, что женщины создают хаос. Я лично всегда старалась его, напротив, избегать. Фреди тоже была не из тех дам, которые разводили суету ради суеты: сначала план, в идеале прямо по секундам, потом действия строго по плану. С мужчинами, что примечательно, такое чаще работало, чем катилось к чертям. Но вот тут… В общине собрали большую общую кухню, чтобы иметь возможность приготовить еду на всех разом. Очевидно, что три женщины — я даже не собиралась в этом участвовать — никак не могли справиться с такой задачей, поэтому на помощь к ним пришли ишварки. В их числе была и Карсия, которая отлучалась лишь покормить своего месячного малыша, оставленного на попечение отца. Я оставила их трудиться, чтобы весело и задорно нарядить с детьми ёлку, поводить хоровод вокруг неё с песнями и заняться тем, что подслеповатый сумасшедший назвал бы плясками, а нормальный человек — мракобесием. Франкен намеревался участвовать в этом светопреставлении вместе со мной. И всё же по нелепому стечению обстоятельств, как главный устроитель торжества, я была вынуждена заглянуть в кухню. Шла я туда, чтобы узнать, как продвигается процесс, однако как вошла, так и вышла, потому что там разве что недоощипанные гуси на потолке польку не выплясывали. Я убедилась, что они заняты делом, и тихо ретировалась, пока это самое дело и для меня не нашлось.              Детские праздники на свежем воздухе по сути мероприятия довольно схожие: много шума и суеты, беготни и смеха. Поскольку у ишварцев имелись традиционные одеяния, в которых полагалось проводить последний день уходящего года, мы остались без маскарада. С книгами у них тоже была напряжёнка, следовательно, и стихи дедушке Морозу никто не учил. Но по крайней мере, дети были контактными и охотно играли с нами. Не было такого, что какой-нибудь обиженный мальчик стоял в стороне и дул щёки. Ёлку привезли и поставили как раз в то время, когда я раздавала ценные указания на кухне, и когда я пришла на нечто вроде центральной площади поселения, рядом с ней уже ставили ящики с игрушками. Взрослые приводили детей, и начиналась бестолковая суета — все ходили вокруг и рассматривали дерево и закрытые коробки. Я натянула на лицо максимально доброжелательную улыбку и подошла к коробкам:              — Чудо-праздник к нам спешит. Кто же ёлку нарядит?              — Ну-ка, дети, подходите, — подхватил Франкенштейн. — Вместе ёлку нарядите!              Раздались восторженные визги, и дети бросились к коробками. Игрушек там было много, однако без споров всё равно не обошлось. Двое мальчишек пытались вырвать друг у друга большой стеклянный синий шар со снежинкой, и в итоге, разумеется, он упал и разбился. Мне совершенно не хотелось стыдить их при всех, тем более, было видно, как оба они расстроились. Я подошла к ним и осколкам шара и присела на корточки.              — Я понимаю, что вы оба хотите, чтобы ёлка была очень красивой, — улыбнулась я. — Но этого не выйдет, если перебить все шары.              — Угу, — оба понуро опустили глаза.              — Чтобы такого не случалось, надо договариваться, — продолжила я, внутренне посылая к чёрту запрет на алхимию. — Например, один из вас выберет шар, а другой ветку, куда его повесить.              — Но этот уже разбился, — шмыгнул носом один из мальчишек.              — Давайте в таком случае не будем оставлять на земле опасные осколки, — я подмигнула им и преобразовала осколки обратно в шар. — Только тс-с-с-с.              Мальчишки развеселились и быстро закивали, тут же бросившись вешать игрушку. А я быстро осмотрелась. Вроде бы происшествия никто не заметил. Или, по крайней мере, сделал вид, что не заметил. Откровенно говоря, был риск, что и дети напугаются алхимии — всё же многие прошли через зачистку. Но этим мальчишкам было лет по пять, и они вполне могли тех событий и не помнить. Взрослые тоже подходили — они сами не брали игрушек из коробок, оставив это детям, но охотно поднимали их, чтобы повесить что-нибудь повыше. Разумеется, большая часть украшений оказалась на уровне глаз детей, а ближе к вершине почти ничего не было. Зато они сделали это сами, и потому очень радовались. А раз дети радовались, то и взрослые восторгались.              И вот после этого надо было начинать что-то подвижное. Тем более, что пошёл снег. Пухлые, крупные хлопья кружились, падая с неба. В Центральном городе такая погода в новый год казалась чудом. Очень красивым, искрящимся чудом, но очень морозным. Меня передёрнуло от мысли, как холодно будет здесь ночью. Пока снегопад покрывал землю белым, мы играли и устраивали пляски типа «Если нравится тебе…», а когда сугробы намело достаточных размеров, стали лепить снеговиков. Их вышла целая живописная группа около ёлки. Как раз к обеду мы закончили, и детей позвали к столу. Нас, впрочем, тоже, только к другому. Ишварцы вина не пили, так что детский и взрослый стол крайне мало отличались: первым предлагали сладкий горячий компот, вторым — не менее горячий крепкий чай.              После обеда все остались в большом помещении, довольно тепло натопленном. Там многие даже верхнюю одежду сняли. Сытость вызвала некоторую леность даже у детей, так что вскоре помещение заполнилось вялыми разговорами. По договорённости именно сейчас мы должны были вручать детям подарки. Для этого Харай подвёл нашу повозку вплотную к помещению. К нам подошёл староста и стал по одному вызывать детей по именам, и Рене и Катрина торжественно вручали им по мешку — мешочку — сладостей и по плюшевому мишке или зайчику. Их, кстати, тоже шил Женский клуб.              Ничего не произошло. В смысле, не случилось ничего такого, что заставило бы нас остаться дома и ковырять чью-то плоть. Катрину и Харая мы оставили в общине, и повозкой по пути домой правила я. Потом я же и распрягала лошадей и разводила их по стойлам и насыпала им овёс. И всё равно в половине седьмого я уже была в своей комнате. Нужно было собираться на бал, а мне ужасно хотелось немного подремать. Что ж, кофе и контрастный душ мне в помощь.              Надо сказать, что на платье, которое Гратцы сшили для меня, они явно оторвались по полной: были и драпировки, и вышивка бисером и стеклярусом. Само оно было сшито из насыщенно-синего шёлка, а вот весь декор — означенные вышивки и драпировки — был выполнен серебристой органзой. Конечно, это было красивое платье и сидело оно, разумеется, безупречно. Придя в себя после ободряющих процедур, я облачилась в него и принялась крутиться перед зеркалом, делая причёску, макияж — к слову, куда менее броский, чем мне нарисовали в театр — и обливаясь духами. В этот раз кудельку на моей голове удерживал гребень из червлёного серебра с лазуритом, перешедший Фреди от бабушки вместе с часами. Я как раз определила своё кучерявое безобразие на голове вечерней причёской и собиралась надеть эти самые означенные часы, потому как жемчужное ожерелье с рубином к синему платью никак не шло, когда в дверь моей комнаты постучали.              — Ты там одета? — спросил Франкен.              — Да, я почти готова, — отозвалась я. — Спущусь через минуту.              — Хорошо, — отозвался он, и я услышала, как открылась дверь.              Франкенштейн снова был в смокинге, на этот раз уже пошитом Гратцем, и синей шёлковой бабочке. Волосы в этот раз он собирать не стал, и они мягкими локонами лежали на плечах.              — Эм… — я озадаченно уставилась на него. — Не веришь мне на слово?              — Почему же? — Франкенштейн улыбнулся. — Просто подумал, что сейчас самый подходящий момент вручить тебе новогодний подарок.              Я оцепенела. Он столько раз говорил о том, что новый год не считает за праздник, что это заявление из его уст казалось чем-то нереальным. К тому же, и Франкен не дарил Фреди новогодних подарков. Почему-то. Хотя она всегда посылала ему что-нибудь, он обычно отвечал открыткой и письмом. У меня в руках в этот момент была шкатулка, в которой находились и жемчужное ожерелье, и бабушкины часы. На счастье, они были зажаты меж бархатных подушечек, и им ничего не сделалось, когда мои ладошки разжались, и из них всё выпало. С громких стуком.              — Ты чего? — удивился Франкен.              — Экх… — я относительно пришла в себя и присела, чтобы собрать упавшее. — Даже не знаю, что и сказать…              — Я ждал более радостной реакции, — хмыкнул и подошёл.              — Я просто слишком шокирована, — промямлила я. — Но раз ты сам пришёл, то я могу вручить тебе твой подарок.              — Я говорил, что он мне не нужен, — он вздохнул и отвёл глаза.              — Ты говорил, что тебе не нужен подарок, который ты и сам можешь себе купить, — я поджала губы. — Этого ты купить не сможешь.              Я быстро достала свёрток из шкафа. Поскольку я, естественно, не успела раздобыть подарочную бумагу, если она вообще существовала в эти времена, мне пришлось взять простую коричневую обёрточную и разрисовать её чернилами с помощью алхимии. Получилась вроде симпатичная гравюрная роспись новогодними шарами. Перевязать, правда, пришлось бечёвкой. Я сунула пакет ему в руки, чувствуя, как покраснели мои щёки и уши, и отвернулась, чтобы выковырять из шкатулки часы. Послышался шелест разворачиваемой бумаги, а затем секунды на три повисла тишина, на которые и я замерла.              — Это что, кашемировый некрашеный шарф ручной работы? — его голос казался слегка удивлённым.              — Да, — пискнула я.              — Фредерика же не умела вязать, — продолжил Франкен.              — А я умею, — я тряхнула головой. — Мы опоздаем, если продолжим тут торчать.              Я наконец достала часы и выпрямилась, чтобы надеть их, и в то же мгновение на моей шее оказалось нечто прохладное, а затем раздался тихий щелчок. Я повернулась к зеркалу. Франкенштейн стоял у меня за спиной с уже намотанным на шею шарфом, положив ладони мне на плечи. На шее у меня красовался чокер из расшитого жемчугом шёлка с топазами.              — Я заказал его у Берхта, после того, как побывал на примерке у Гратца один, — изрёк он. — Тебе нравится?              — Да… — глухо призналась я. — А тебе?              — Я очень… просто невероятно давно не получал подарков, — отозвался он. — Тем более, таких.              — Вот как… — я решила не расспрашивать — захочет, сам поделится.              — Нам пора ехать, — он убрал руки с моих плеч и подтолкнул к двери.              — Что-то у меня дурное предчувствие, — я поморщилась.              — Ты просто не хочешь танцевать, — усмехнулся Франкен. — Ты справишься. Почти уверен, что тебе даже понравится.              — Что-то типа как выщипывать брови — сначала больно, а потом даже начинаешь ловить кайф? — скривилась я. — Сомнительно, если честно.              — Ты всё равно не убедишь меня остаться дома, — он снова подтолкнул меня. — Поехали.              Пока мы спускались, надевали пальто и шли к машине, я возносила молитвы несуществующим здесь богам, чтобы на нашем пороге появился какой-нибудь невероятно сложный пациент. Но нет, новогодний дух остался глух к моим молитвам. Франкенштейн, глянув на мою кислую мину, усмехнулся и выехал со двора. Всю дорогу я очень старалась настроиться на праздничный лад, но у меня не выходило. Я представляла себе «новогодние игрушки, свечи и хлопушки», запах мандаринов и прочую мишуру, вот только даже красные грузовики в моём воображении не срабатывали. Франкенштейн остановил машину у библиотеки. И вот теперь я могла опознать армейский клуб — его вход был ярко освещён и украшен еловыми ветками, и туда входили офицеры. Кто-то парами, кто-то целыми группами, а кто-то и по одному. Я вжалась в сидение.              — Мне тебя уговаривать? — нахмурившись, повернулся ко мне Франкен.              — Я собираюсь с духом, — отозвалась я.              — Больше похоже, что ищешь убедительную отмазку, — хмыкнул он. — Почему ты так не хочешь идти?              — Там будут люди, — поморщилась я. — Они будут на меня смотреть.              — А ты что, страдаешь социофобией? — скривился Франкен.              — Нет, наслаждаюсь, — меня прямо перекосило.              — Серьёзно? — он вздохнул.              — Шучу, блин, — я вздохнула. — Я же преподавала два года в академии в Метсо. В смысле, Фреди преподавала. Нет у меня фобии. Просто… Это другое.              — У тебя, что ли, бабский загон? — он вытаращился на меня так, как будто всю дорогу я была абсолютно не тем человеком, у которого он может произойти. Типа Конан Варвар.              — Не-е-е-е… исключено, — протянула я.              — Ты прекрасно выглядишь и прекрасно справляешься с вальсом, — Франкенштейн вздохнул. — Ни у кого не будет повода сказать о тебе хоть одно плохое слово. Тем более, в свете вчерашней статьи.              — Ох… статья… — простонала я. — За что мне это?              — Видимо, за тяжкие грехи, — хмыкнул он.              — Это был риторический вопрос, — я поджала губы.              — Пойдём, — Франкен улыбнулся мне. — Может, всё будет не так плохо.              Я глубоко вздохнула и кивнула. Почему-то дурное предчувствие меня не покидало. Как будто на этом вечере должно было произойти что-то, чего мне очень хотелось бы избежать. Однако я заставила себя выйти из машины, когда Франкенштейн подал мне руку, и натянуть на лицо лучезарную улыбку. Мы прошли к ярко освещённому входу, около которого курили трое офицеров. В одном из них я опознала капитана Фарнела, а он в свою очередь узнал нас и тут же отдал честь. Его товарищи последовали его примеру. Мы кивнули, раз уж были без формы, и вошли в клуб. Опознав наши лица, лакей при входе выдал нам по десять билетиков с какими-то номерками и пожелал приятного вечера. Потом мы оставили пальто в гардеробе и под руку прошли в зал.              Помещение клуба было очень большим. Натуральный бальный зал. Я подумала, что обычно весь его заполняли столы, но по случаю танцев их убрали. Я бы не назвала основную отделку дорогой — скорее, она была строгой. Потолок в зале был высоким, так что по стенам шёл балкон с балюстрадой, поддерживаемый колонными. Пол под ним был на четыре ступеньки выше, и там стояли столы для виста. Они были разделены тяжёлыми бархатными портьерами и освещены торшерами и бра. По случаю праздника зал был украшен еловыми ветками и блестящими новогодними шарами, бумажные гирлянды были растянуты от одной стороны балкона к другой. За оркестром красовалась огромная — действительно огромная — ель в крупных шарах и металлизированных бантах. С потолка свисала исполинских размеров хрустальная люстра, чуть неуместная при остальной строгости.              — Я отыщу чету Гратц, чтобы сыграть с ними обещанные пару партий в вист, — чуть ехидно улыбнулась я Франкену. — А ты можешь найти для себя более подвижное развлечение.              — Я их вижу, и они сидят вдвоём, — отозвался он. — Так что сыграем вместе. Для партии ведь нужно четыре человека.              И он потянул меня через зал к столу, за которым углядел портного и его супругу капитана.