Профессиональная попаданка: Государственный алхимик

      Прежде Фредерике уже доводилось помогать малышам появляться на свет. Однако во всех прошлых случаях она делала это в большей мере по своей специальности — хирургическим путём, сиречь кесаревым сечением. Существовал и алхимический способ, но его стоило использовать только в самом крайнем случае, когда иного выхода просто не было. А у Карсии не было никаких показаний для вмешательства в естественный ход событий. И я не вмешивалась. Я была с ней, помогала ей дышать, помогала ходить, чтобы облегчить боль, и успокаивала. Отец ребёнка и её брат тоже были здесь. Меня немного напрягало поначалу их пристальное внимание, но часа через полтора они поняли, что я даже воду грею у котла, и прекратили сверлить меня взглядом. Насколько мне было известно, до начала ишварской войны строгий запрет на алхимию начал ослабевать, но по понятным причинам после этих трагических событий она снова стала вызывать у них отторжение.              Всё прошло хорошо, и примерно в девять вечера я перерезала пуповину и обмыла здорового мальчика тёплой водой. Он, разумеется, орал, раскрывая лёгкие. Я отдала малыша матери, посоветовав сразу приложить к груди, и вышла. Халат был перемазан, под волосами было влажно. Я устало прислонилась спиной к стене.              — Я слышал детский крик, — раздался ещё с лестницы голос Франкена. — Всё хорошо?              — Да, — выдохнула я. — Прекрасный здоровый малыш, — я попыталась оттолкнуться от стены, но у меня не вышло. — Ох… я в щи… Так… Надо её перенести в гостевую, уложить на живот, чтобы отдохнула, пока малыш будет сейчас спать… Потом мне надо будет помочь ей вымыться… Ой, я же забыла про…              — Так, успокойся и не части, — он встряхнул меня за плечи. — Для начала сними этот халат — он весь измазан. Потом тебе нужно поесть. Катрина греет тебе ужин. Люльку Харай уже соорудил и поставил в комнате напротив твоей, где две кровати. Так что давай, вперёд.              Я медленно начала расстёгивать пуговицы халата. И это не выглядело бы эротично, даже если бы заиграло что-то в духе «Шляпу можешь не снимать». Просто я едва могла ворочать руками и пальцы не больно-то хорошо меня слушались. Наконец расправившись с застёжками, я тяжело отлепилась от стены и стянула халат, затем медленно поплелась в прачечную, где зашвырнула его в чан воистину баскетбольным броском. И только после этого я медленно пошла наверх. Из временно родовой доносился голос Франкена, который говорил, что им нужно будет сделать.              Стоило мне усесться за стол, как передо мной будто из воздуха возникла плошка с тыквенным супом-пюре. От него поднимался парок и дивный аромат. Ещё через мгновение в моей руке оказалась ложка, а за тарелкой — плетёная корзинка с толстыми ломтями свежего хлеба. Оказалось, что Катрина умеет печь и его, и очень даже неплохо. Обычно она вертелась у плиты или раковины, когда мы ели, но сегодня она устроилась напротив и явно ждала, когда я закончу. За супом последовало второе из пюре и свинины на косточке и салат из свежих овощей. Я в итоге наелась до такой стадии, когда движение становилось в тягость.              — Доктор Фреди, — позвала Катрина. — А выучиться на врача очень сложно?              — Эм… — я посмотрела на неё. — Да, пожалуй.              — Значит, у меня не выйдет, — вздохнула она.              — Я этого не говорила, — я нахмурилась. — Но это и правда сложно. А ты хочешь стать врачом? — она кивнула. — Зачем?              — Просто… — Катрина смущённо опустила глаза. — Я хочу как вы — помогать людям.              — Ну, есть множество способов помогать людям, — я глубоко вздохнула. — Но если ты хочешь связаться именно с медицинским направлением, то тебе больше подойдёт сестринское дело.              — А вы возьмётесь меня обучать? — оживилась она.              — Для начала закончим с алфавитом и разберёмся с числами, — я улыбнулась. — А там видно будет.              Я поднялась и потянулась. Я устала, но плотный ужин вернул мне некоторое количество сил, и их должно было хватить ещё на пару-тройку часов. Я в двух словах описала для Катрины небольшое меню для кормящей мамы и попросила её погреть еды для мужчин, которые как раз спускались со второго этажа. Они остановились в коридоре и негромко разговаривали, но я не могла разобрать слов. Мне нужно было в душ, так что никак не могла не пройти мимо них.              — …пойдём домой, — договорил ишварец.              — Уже поздно, — хмурясь, отвечал Франкен. — Нет никакой необходимости в этом.              — Но я бы хотел ночевать вместе с женой дома, — упрямо повторил мужчина.              — Об этом не может быть и речи, — решительно заявила я, выходя из гостиной. — Убить её хотите?              — Вы сами сказали, что малыш здоров и что всё прошло хорошо, — он нахмурился.              — Вы… Вы думаете, дать ребёнку жизнь — это как за водой сходить, что ли? — я упёрла руки в бока и сурово свела брови. — Её организм потратил массу сил и ресурсов, чтобы это случилось, и теперь ей нужно дать хоть немного восстановиться. Лучше, если она с малышом останется здесь на два-три дня, под нашим присмотром. Вы можете остаться с ней. А сейчас идите есть. Вы тоже не обедали.              Как ни странно, ишварцы подчинились и ушли в кухню, где раздавался тихий стук тарелок, расставляемых Катриной. Послышался голос Харая — видимо, он тоже только пришёл ужинать. Я вздохнула, покачала головой и поплелась к лестнице.              — Аделина звонила, — изрёк Франкен, и я обернулась.              — И? — я вопросительно уставилась на него.              — Она заедет за тобой завтра в два, — улыбнулся он.              — Но как я уеду и оставлю пациентку? — озадачилась я.              — Ты позаботишься о ней до обеда, а потом я останусь здесь, — он пожал плечами. — В театр мы всё равно пойдём, ничего с ними не случится.              — Ага, — хмыкнула я и тихо добавила: — Разве что сбегут.              Франкен усмехнулся, а я пошла наверх. Сначала я вымылась сама, потом сопроводила для этой процедуры Карсию. Это была довольно красивая женщина лет двадцати пяти. У неё была смуглая, оттенка какао кожа, алые глаза и длинные ниже талии белые волосы. Она не выглядела хрупкой, но было ясно, как роды измучили её. С момента приезда к нам она не сказала почти ни слова, но слушалась всего, что я говорила ей делать. Когда мы закончили её отмывать, я растёрла её большим махровым полотенцем, и она вдруг заплакала.              — Спасибо… — тихо пробормотала Карсия, всхлипывая. — Спасибо…              — Всё хорошо, — я снова потёрла её плечи и стала помогать одеваться. — Ты молодец. Теперь нужно вернуться к малышу.              Малыш орал. Орал недолго, но громко и надрывно. Я помогла переодеть его в сухие пелёнки, правильно приложить к груди, показала, как пеленать, и медленно уползла к себе. Ночь обещала быть ещё мучительнее, чем предыдущая.              Как ни удивительно, мне всё же удалось выспаться. Я в принципе не больно-то чутко спала, и меня за ночь никто не потревожил. Может, ребёнок и просыпался и плакал, но моя помощь, очевидно, не требовалась. Так что настроение с самого утра у меня было прекрасное. Состояние Карсии было хорошим, хотя я всё равно была против того, чтобы она сегодня же ехала домой. Она сама, впрочем, была со мной согласна, но её супруг всё ещё как-то хмуро на меня косился, хотя брат довольно тепло простился с нами после завтрака и ушёл в общину. Настроение моё не испортилось даже тогда, когда, взяв с собой Катрину, я спустилась в подвал, чтобы привести лабораторию в порядок. А бардак там был ещё тот. Впрочем, вдвоём мы разобрались с ним примерно за полтора часа, и она ушла заниматься обедом, а я осталась внизу. До меня внезапно дошло, что я напрочь забыла про заколку, которую хотела сделать. Впрочем, две бутылки — красного и белого стекла, медная проволока и перламутр у меня были, причём, буквально здесь, припрятаны в шкафу. Я вытащила их и разложила по столу. Итак, мне требовалась заколка для пучка. Эдакий круг из шпилек. Созерцая материалы, я задавалась вопросом, почему же я не использую сразу шпильки. Вспомнилась та история про разницу между физиком и математиком на примере чайника, и я сделала вывод, что по такой логике я математик. Ещё через минуту у меня в руках была нужная заколка, а на столе передом мной — огрызки бутылок и останки проволоки. Я сгребла их в коробку и убрала в шкаф — мало ли для каких пока ещё не ясных целей они мне потом могли пригодиться.              После обеда приехала Аделина. Она, как оказалось, взяла извозчика, специально, чтобы забрать меня из дома. Не то чтобы я не могла доехать до неё сама, просто она почему-то решила, что так оно будет надёжнее. Вообще, конного транспорта в Центральном городе, как и во всём Аместрисе, ещё хватало, хотя уже можно было предвидеть, что скоро машины вытеснят его. Мы с Аделиной уселись в небольшой крытый экипаж, и возница тронул серую в яблоках лошадь. Она шумно всхрапнула и пошла, медленно разгоняясь.              — Сегодня в театре будет много народу, — улыбнулась Аделина. — Если вы хотели побывать там без шума, не надо было говорить Рене.              — Ничего, — я пожала плечами.              — У нас одевается одна актриса из театра, — продолжила модистка. — Она сказала, что у них давно не раскупали абсолютно все билеты. Тем более, на «Слугу двух господ».              — О? А что не так с этой пьесой? — заинтересовалась я.              — С пьесой всё так, просто премьера прошла плохо, — Аделина вздохнула. — Один актёр был, видно, пьян, и устроил на сцене безобразную драку. Его, конечно, уволили, но пьеса так и не стала популярной.              — Почему же её тогда ставят? — удивилась я.              — Режиссёр театра так решил, — она пожала плечами. — Я её видела. Хорошая пьеса, на самом деле.              Я кивнула. Мы как раз подъехали к ателье и я рассчиталась с извозчиком, не дав сделать этого Аделине. Мы с ней прошли внутрь здания, и началось. Оказалось, что просто сделать причёску и надеть платье было недостаточно. Потребовалось сначала принять ванну с какими-то маслами, потом выбрать духи, что вообще было задачкой из ряда вон. Потом цирюльник — очаровательная дама лет сорока — битый час измывалась над моими волосами, чтобы соорудить пучок. Я справилась бы быстрее, ей-богу. Но Аделина сказала, что нельзя просто так взять и выйти в свет первый раз в Центральном городе. Я тяжело вздохнула и покорилась.              В полшестого мы неплотно поели, чтобы мой живот не изволил урчать в театре, и в шесть я наконец облачилась в платье. Только теперь Аделина показала мне зеркало. Зрелище было впечатляющее. Этакая блондинка в красном, версия начала двадцатого века. Ноги были полностью скрыты подолом в пол, декольте было глубоким, чтобы показать изящные ключицы, но при этом не показывало ложбинку, перчатки прятали натруженные руки, а колье и серьги-гвоздики не вопили со своих мест о неприличном богатстве, делая образ цельным. В нём не хватало только веера, что мгновенно отметила Аделина.              — Если у тебя осталось немного ткани этой и найдётся полено, гвоздь и, в идеале, красное стекло, я смогу его сделать, — задумчиво изрекла я, ещё рассматривая себя.              Она кивнула и куда-то ушла. Вернулась она совсем скоро со всем, что я перечислила. И стоило мне преобразовать себе веер, как с улицы послышался шум мотора. Затем он стих и через минуту в переднем зале прозвенел колокольчик. Я не стала тянуть кота за разные места и вышла. Франкенштейн был в чёрном смокинге и красной, как моё платье, бархатной бабочке, в манжетах белоснежной сорочки были запонки с рубинами, в руках он держал бежевого цвета пальто. Волосы он завязал лентой в низкий хвост. Я потеряла дар речи, движения и даже, казалось, дыхания. Моя челюсть не отвалилась только потому, что была физиологически крепко приделана к остальному черепу лицевыми мышцами. Франкен осмотрел меня с ног до головы и улыбнулся.              — Отлично выглядишь, — он направился ко мне.              — Ты тоже, — удалось выдавить мне.              — Хм… — Франкен посмотрел на меня так, как будто я сказала что-то не то. — Поехали. Где твоё пальто?              Я кивнула на вешалку у входа, и он быстрым движением набросил моё пальто мне на плечи. По сути, это было даже не пальто, а накидка на завязочках с прорезями для рук. Она осталась с тех далёких времён, когда Фредерика ещё посещала светские мероприятия помимо медицинских конференций. А перестала она это делать примерно через год после отъезда Франкена из Метсо. Собственно, пока она была едва выпустившимся из академии врачом, единственная драгоценность в виде бабушкиных часов была вполне нормальной, а потом это ей было уже просто ни к чему.              Аделина пожелала нам приятного вечера. Она лучезарно улыбалась Франкену, но мне показалось, что его это как-то не особенно волновало. Он предложил мне локоть, и мы с ним вышли в декабрьский вечер. Уже темнело. Франкен проводил меня до машины и усадил на переднее сидение. Я чувствовала себя немного неловко: слишком много приготовлений для того, чтобы просто посмотреть пьесу. Мысленно я радовалась тому, в каком мире мне в реальности довелось родиться: я могла одна ходить в филармонию без риска встретить знакомых, которые бы потом судачили о том, что я была одна. Собственно, я потому и ходила одна, что мои знакомые не посещали подобных мест. И никому не было дела, с кем я и во что одета. Ну, драные джинсы и линялая футболка с рок-концерта, конечно, вызвали бы лёгкое недоумение, но на офисное платье или рубашку с брюками никто бы даже не посмотрел. А здесь мне понадобилось целых пять часов. При том, что пьеса длится с антрактом вдвое меньше. Я даже забыла, для чего вообще мы туда идём.              — Аделина сказала, что в театре будет аншлаг, — изрекла я, когда Франкен сел за руль. — По большей части, люди собираются на нас поглазеть.              — Ну и хорошо, — отозвался он.              — Я не очень люблю внимание, — я поёжилась.              — Я понял по твоей реакции, — Франкен кивнул, и я вопросительно на него уставилась. — Не умеешь принимать комплименты, — пояснил он.              — О-ох… — я вздохнула. — Моя внешность ни на грамм не моя заслуга, так что…              — Много думаешь, — перебил он меня.              — Ничего не могу с этим поделать, — я пожала плечами.              Франкен усмехнулся, и машина тронулась с места. Ехать было всего ничего, и в теории можно было бы и пешком дойти. По факту — нельзя. Поход в театр как будто сам по себе был постановкой, в которой полагалось следовать отведённой роли без отступлений. Место для машины нашлось почти рядом с театром — у библиотеки через улицу. Франкенштейн поставил машину и велел мне сидеть, когда я только дёрнулась выйти сама. Он вышел, обошёл машину и открыл мне дверь. Я выбралась на мостовую, взялась за предложенный локоть, и мы степенным шагом двинулись к театру. Улица притихла. Я подумала, что выглядели мы с ним даже не как пара — как комплект. Куклы из набора «Идеальные аместрийцы». Мы вошли в театр, сдали пальто, и вот тут произошло нечто внезапное в край: Франкен не предложил мне локоть, чтобы пройтись по галереям, а положил руку мне на талию. На моём лице застыла улыбка. Я медленно достала веер и раскрыла его перед собой.              — Изволь объяснить, что ты творишь, — зашипела я.              — Обозначаю дистанцию, — тихо отозвался он.              — Пф-ф-ф, — я медленно выдохнула. А хотелось выругаться. — У Франкена же нет сестринского комплекса, — я свела брови.              — Когда ты говорила с Александром Берхтом, я подумал, что кто-нибудь может начать за тобой ухаживать, а это в свою очередь может привести в замужеству и детям, что приведёт к значительному снижению твоего желания вернуться домой, — Франкен покосился на меня.              — Фантазии у тебя, конечно, — скептически хмыкнула я.              — Хочешь сказать, такой вариант невозможен? — он изогнул бровь.              — Крайне маловероятен, — отозвалась я.              — И почему же? — мне послышались в его голосе ехидные нотки.              — Тебе правда нужно это услышать? — он кивнул, и я вымученно вздохнула. — Мы же осиротели в восемь. С тех пор для Фреди Франкен был как бы заменой отца. Как и всякая девушка, Фреди ищет партнёра, похожего на отца. То есть на тебя. И то, что ей это удастся — крайне маловероятно.              — Это почему? — Франкен прямо-таки искренне удивился.              — Ты серьёзно? — меня аж перекосило. — Мне действительно надо перечислить сейчас все твои достоинства?              — У меня полно недостатков, — чуть нахмурился он.              Я закатила глаза. Мне захотелось сбросить его руку и протопать в дальний конец галереи, чтобы прекратить этот дурацкий разговор. Но я натянула на лицо улыбку и убрала веер. К нам приближался полковник Кессер, очевидно, с женой — красивой женщиной в синем парчовом платье и с пером в волосах.              — Добрый вечер, — поздоровался он. — Наконец и вы выбрались из общества одних лишь книг.              — Добрый вечер, — на удивление очаровательно улыбнулся Франкен. — Ну, не всё же время нам по подвалам скрываться.              — И то верно, — кивнул полковник и повернулся ко мне: — Вы сегодня диво как хороши, доктор Фреди.              — Ты должна покраснеть и сказать спасибо, — в самое ухо прошептал мне Франкенштейн. — К слову, дивный запах у духов.              — Спасибо, — я, можно сказать, послушно покраснела.              — Раз уж мы с вами столкнулись здесь, — продолжил полковник. — Хочу сообщить, что ваши последние работы были должным образом изучены. Испытание препарата мы должны будем начать через две недели, когда у нас будет готово достаточно вещества. Что же касается вашей работы, — он многозначительно посмотрел на Франкена, — то мы намерены начать внедрение её принципов уже с завтрашнего дня.              — Дорогой, разве здесь место говорить о работе? — обратила на себя внимание госпожа Кессер.              — Ох, да, — он кивнул. — Позвольте представить мою супругу — Ханна Кессер. А это майор Штейн и майор Штейн, — он повернулся к ней. — Я тебе о них рассказывал.              — Да! — она оживилась. — Как ты и говорил, они как картинка.              Я смутилась и отвела глаза. Мы поговорили ещё немного о чём-то совершенно бесполезном, после чего побрели по галерее в разные стороны. Несмотря на мои пояснения, рука Франкена так и оставалась на моей талии, как приклеенная. Но странно было то, что вот это меня как раз ни капли не смущало. Как будто так и надо. Может быть, Фредерика где-то глубоко внутри соглашалась с его идеей обозначения дистанции.              Актёры труппы перед началом постановки зачем-то тоже вышли в галерею. Верцелл заметил нас, едва заметно сощурился и быстро отвернулся. Мы с Франкеном фланировали по галерее из одного конца в другой. Знакомых у нас было мало и мы их особо не высматривали, однако оказалось, что вот нас как раз знает почти что каждый. Когда мы проходили мимо той или иной группы людей, они начинали тихо переговариваться. Слов было не разобрать, однако, почему-то на Верцелла это производило странное действие — он бледнел. На втором круге нам встретились супруги Бозиар, и Рене разулыбалась Франкену. «Брат» вообще был довольно щедр на улыбки и комплименты, хотя голос его при этом звучал как-то подчёркнуто вежливо, что ли. Как будто он обозначал дистанцию и к своей персоне тоже. Господина Штурца я услышала шагов за пятнадцать: он смеялся неудержимо весело. Люди вокруг него тоже невольно улыбались. Вместе с ним была Юстиния Штурц и Александр Берхт. Ювелир был один. Должна заметить, это несправедливо — мужчина в театр один прийти мог, а женщина — фу-фу-фу.              Мы ещё немного постояли с ними, и нам представили ещё некоторых людей. Я не запоминала имён почему-то. Если бы мне представляли их вроде «Это Юзеф Делоуэй, у него хронический ринит и сильный астигматизм», я бы, может, запоминала лучше. Но ведь нет — нам называли имена и в лучшем случае род занятий. Я думала, что одна такая дурноголовая, но судя по улыбке Франкена, он тоже ни черта не запоминал. Ну и правильно — нечего забивать голову лишней информацией.              Наконец раздался первый звонок, и зрители начали втягиваться в зал. Мы уселись на свои места в первом ряду. Это были чудесные места, с которых было прекрасно видно всю сцену. К тому же, со сцены было прекрасно видно весь первый ряд. Я сидела слева от Франкена, а с обеих сторон от нас сидели какие-то незнакомые люди. Впрочем, за Франкеном был генерал в форме, но имени его я не знала. В зале было шумно и постепенно становилось немного душно. Я надеялась, что вентиляция справится с этим. А ещё я надеялась, что в зале не станут курить.              Сюжет пьесы вертелся вокруг романтической драмы: одна девушка должна была выйти замуж за молодого человека, но он умер, и её просватали другому, потом оказалось, что первый не умер, хотя на самом деле умер и им оделась его сестра, жениха которой и подозревали в убийстве её брата. И вот на фоне этого и строилась комедия Труфальдино — не особо расторопного, неграмотного слуги, который хотел получить плату с двух господ, но в силу обстоятельств непреодолимой силы постоянно попадал впросак — не тому отдавал письмо, не того звал и так далее. В конце пьесы все вопросы благополучно разрешались и дело кончалось тремя свадьбами, считая свадьбу Труфальдино. Ну, сюжет этот я помнила по советскому фильму с Райкиным. Посмотреть пьесу в театре Франкен мне попросту не дал. Стоило Верцеллу появиться на сцене — он был там по сюжету почти всё время — и «брат» начинал очень тихо, но очень отчётливо шептать мне на ухо. Ни актёрам, ни даже зрителям вокруг этот тишайший шёпот не мешал. Никому, кроме Верцелла, который время от времени осторожно на нас косился. Сначала Франкен пересказал мне истории болезней всех вчерашних пациентов и не забыл о Карсии и её малыше. Поскольку говорил он о них крайне сжато, этих историй хватило едва до середины первого акта. И вот тут начался Ад. Франкенштейн изволил изводить меня анекдотами. Причём умудрялся так подгадывать момент, что давиться беззвучным смехом мне приходилось именно тогда, когда Труфальдино косился на нас. Верцелл бледнел, краснел и даже зеленел, почти всегда, впрочем, к месту в пьесе. Хорошо, что это была всё-таки комедия, и иногда я могла всё же посмеяться в голос, но по большей части мне приходилось плотно сжимать губы и утирать слёзы в уголках глаз. Никогда не думала, что антракт принесёт такое облегчение.              Почти весь партер поднялся и вышел на моцион в галерею. Я не сдвинулась с места. Во-первых, мне надо было восстановить дыхание, потому что под конец акта я задыхалась, аки астматик, пробежавший полумарафон. Лицо Франкенштейна при этом было таким довольным, как будто его как минимум номинировали на Нобелевскую премию. Удивительно, но никто на нас не косился — видимо, и правда никто не заметил этого безобразия. А во-вторых, бархатное платье было жесть каким тяжёлым.              — Никогда в жизни я себя так отвратительно в театре не вела, — тихо произнесла я, кое-как придя в себя.              — А ты часто бываешь в театре? — изогнул бровь Франкен.              — Хотелось бы чаще, — туманно ответила я. — Но если говорить о Метсо, то в последний раз я была в театре как раз с тобой.              — А потом что мешало тебе? — он чуть нахмурился.              — Я не могла пойти одна, — я пожала плечами. — А потом была война в Ишваре. А потом… Ну, я как-то не очень представляю себе Харая в опере.              Франкенштейн рассмеялся и предложил мне всё-таки немного пройтись и размяться перед вторым актом. По моей спине прокатился озноб, когда я представила себе, в каком состоянии буду к концу пьесы. Почему это, интересно, надо было пытать меня столь изощрённым способом, чтобы заставить Верцелла испытать чудовищный дискомфорт? А то, что ему было не по себе, было очевидно: он один, казалось, наблюдал этот наш Штейн-спектакль и, видимо, мнил, что мы обсуждаем его персону. Должна признать, нет более неприятного чувства, чем когда ты выступаешь на сцене, а в зале ведут себя подобным образом.              По окончании второго акта мне потребовалось десять минут, чтобы собраться в кучку и встать. Я всё ещё глубоко дышала и опиралась на руку Франкена, который, сам же и доведя меня до этого состояния, любезно шёл медленно. Большинство зрителей уже покидало фойе, когда мы только добрались до гардероба и забрали свои вещи. Стоило нам выйти на улицу, как нас нагнал Верцелл. Он успел переодеться в обычную одежду из костюма, но грим не снял.              — Доктор Штейн, — позвал он, приблизившись. — Вам понравилась пьеса?              Я вопросительно посмотрела на Франкена, потому что сама я о постановке не могла сказать ровным счётом ничего. Во второй половине второго акта я даже костюмов уже не видела.              — Я не бог весть какой театрал, — улыбнулся Франкен. — Но мне показалось, комедия вам удалась вполне.              — Тот инцидент… — потупился Верцелл. — Если вас не затруднит, его ещё можно умолчать?              — А кто о нём говорил? — изогнул бровь «брат». — Он теперь полностью исчерпан.              Оставив актёра стоять с открытым ртом, Франкенштейн потянул меня к машине. Я наконец смогла шагать уверенно, да и холодный воздух быстро приводил в чувства. После душного зрительного зала театра он казался невероятно свежим. Мы сели в машину, но Франкен не спешил заводить её, как будто о чём-то задумавшись.              — Ты, конечно, монстр, — выдавила я. Это была моя первая фраза после антракта.              — Кто бы говорил, — усмехнулся он. — Не знаю никого, кто бы так долго и так стоически сдерживал смех.              — Буду считать это изощрённым комплиментом, — хмыкнула я.              — Это он и был, — Франкен вздохнул и улыбнулся мне. — Давай немного посидим?              — В смысле? — озадачилась я. — Мы вроде и так не стоим.              — Я имею в виду не положение тела, — он чуть свёл брови.              — А-а-а, — до меня дошло, и я еле сдержала акт челодлания. — Ты хочешь развести меня на личный разговор, да?              — Видимо, как и раньше, не выйдет, да? — как-то невесело усмехнулся он.              — Да к чёрту, — отмахнулась я. — Поехали домой. Засядем с чаем в лаборатории и поговорим. О чём захочешь.              Он удивлённо посмотрел на меня, а затем завёл машину, и мы поехали. Я устала, на самом деле. Примерно в той же мере, что и вчера. Но если моим единственным желанием прошлым вечером было лечь и уснуть, то сегодня отчего-то хотелось общения. Так почему бы, наконец, не сделать этого?