И распустились кровоцветы

Она зачеркнула очередной день в календаре — это была ее новая обязанность. Новая и почти единственная: в силу ее душевного состояния ей мало что поручали. Аяка зачеркнула по меньшей мере сотню дней, именно так ей казалось. Быть может, там и не было сотни, но размеренная жизнь в храме Наруками заставляла дни тянуться, как приторную инадзумскую сладость. Как она очутилась в храме? Почему живет здесь? Ответ прост: Аято. Комиссар Ясиро подсуетился и спрятал младшую сестру в святой обители, подальше от закостенелых умов стариков из комиссии, ведь для них Аяка — предательница, которую, по-хорошему, стоило выгнать не только из комиссии, но даже из клана Камисато, а в идеале — выслать из Инадзумы. Благо, отмена указа «Сакоку» могла этому поспособствовать. Только Аято на правах главы и клана, и комиссии сказал твердое «нет»: не лишил сестру ее титула и имени, но временно отстранил от обязанностей. «Когда гнев сменится на милость, я верну тебя», — пообещал ей брат перед тем, как передал Сирасаги Химэгими в руки Яэ Мико. Однако Аяка отныне просыпалась без улыбки, а с постели вставала лишь потому, что «надо». Она не воспринимала свое пребывание здесь как наказание, как временную меру или что-то еще; она, скорее, вообще не задумывалась теперь о своей жизни. Один только образ лежащего на песке Томы засел в голове.       — К вам комиссар Ясиро пожаловали, — робко оповестила жрица, аккуратно войдя в комнатушку Аяки. Камисато едва заметно кивнула, но ничуть не воодушевилась: она часто видела, как ее старший брат приходит в храм, но то, что он, наконец, решил с ней поговорить, отчего-то не удивляло. Это почерк Аято: сделать что-то, оставить человека рефлексировать, и только потом, быть может, снизойти до объяснений. Аяка надела помятую форму жрицы, не причесалась и даже не посмотрелась в зеркало: знала, что там сверкнут ее круги под покрасневшими глазами. Прямо так она и вышла к Аято; он, в отличие от нее, всегда был «при параде».       — Здравствуй, Аяка, — поприветствовал он сестру, отвлекаясь от разговора с Гудзи. Сирасаги Химэгими кивнула.       — Ну погляди, что ты наделал, — похожим на сочувствие тоном произнесла Яэ Мико. — Кто так обращается с сестрой? Ты отвратительный старший брат, малыш Аято, — она лукаво улыбнулась, украдкой посмотрев на реакцию обоих Камисато: Аято тяжело вздохнул, а выражение лица Аяки нисколько не изменилось.       — Пойдем, пройдемся, — почти скомандовал комиссар Ясиро, бросив на Яэ Мико презрительный взгляд. Аято приобнял сестру за плечи и увел ее на тропу, что вела к спуску с горы. Черные вороны, испугавшись, сразу разлетелись во все стороны; падающие лепестки сакуры умиротворяли Аято, но не скрашивали серость будней Аяки.       — Как поживаешь здесь? — спросил вдруг он, прочистив горло.       — Нормально, — негромко ответила Аяка. Пронесшийся мимо них порыв ветра заставил поежиться молодую особь кицунэ, что сидела около миниатюрного святилища.       — Я написал письмо Тиори пару недель назад, — продолжил Аято, осознав, что сейчас «подписался» на монолог с короткими, безразличными ответами. — Гражданская война подошла к концу, охота на Глаза Бога отменена, грядут положительные реформы в Сёгунате. Чем не повод если не вернуться насовсем, то хотя бы навестить свою родину?       — Ага.       — Я думаю, она скрасит твое пребывание здесь, в храме. Вы же дружили в детстве, наверняка вам будет, что обсудить, — Аято остановился.       — Наверное, — Аяка остановилась тоже, пусть и нехотя. Она не решалась посмотреть в глаза старшему брату: боялась увидеть в них невыносимое «как ни в чем не бывало». Ее брат говорил, как ни в чем не бывало. Решал свои дела, как ни в чем не бывало. Вел себя так же, как прежде; так, словно не было никакого «до» и «после», словно потеря Томы никак не сказалась на нем. Это осознание сгущало в голове Аяки серые дождевые тучи — тяжелые хмурые мысли.       — Пока тебе лучше оставаться здесь. Я еще работаю над восстановлением твоей репутации, — возобновил разговор Аято, выждав долгую паузу. — Не все старшие в курсе, что я, по сути, и закончил этот конфликт. Гудзи Яэ дала мне Электро Гнозис, я передал его Сказителю взамен на свободу от интервенции. «Какой молодец! Он один все разрешил, а чужие жертвы и потерянные жизни меркнут в сравнении с его непревзойденным навыком дипломатии!» — саркастически отозвался внутренний голос Аяки. Казалось, она вот-вот выскажется старшему брату, но ее терпение было сильнее. А если быть точнее… Безразличие. Пожалуй, именно это слово характеризовало теперь и ее саму, и жизнь: без Томы краски стали блеклыми, истории — пресными, звуки — приглушенными, а все остальное свелось к пустому существованию.       — В общем, Шестой уже убрался с островов и солдат с собой забрал. Столица оживает, люди стали чаще улыбаться. Когда твоя репутация будет очищена, сходим в Ханамидзаку вместе, — договорил Камисато и стал выжидающе смотреть на сестру.       — Это всё? — она наконец посмотрела на него. Ни одна мышца не дрогнула на лице комиссара Ясиро.       — Да. Приведи себя в порядок и возвращайся к обязанностям в храме, — распорядился он. Аяка прерывисто выдохнула:       — Когда я смогу навестить могилу Томы? Тоже только тогда, когда репутацию мою очистишь? Или ты вообще забыл, кто такой Тома? Хотя по тебе нельзя сказать, что тебя он когда-то заботил. Неужели тебе совсем все равно? Я… Всхлип.       — …я потеряла часть себя вместе с ним, а ты? Я была уверена, что он тебе был как брат. Если не как брат, то хотя бы как правая рука… Аято молча протянул сестре белый шелковый платок, который он достал из своего длинного рукава. Аяка высказалась. Стало ли легче? Едва ли; наоборот, болеть будто стало сильнее.       — Можешь ли ты навестить могилу Томы… Я не думаю, что ты хочешь знать ответ на этот вопрос. Камисато-старший попрощался с Аякой весьма скомкано; на ее губах застыли слова возмущения. Кажется, сегодня он оправдал слова Гудзи храма Наруками.

***

Закаты отныне тоже не вызывали у нее даже кроткой улыбки. Сейчас как раз садилось солнце — улыбаться хотелось еще меньше, чем, например, вчера. Да. Аято сегодня утром разбередил душевные раны; хотелось верить, что не специально. Быть может, ее брат по-своему переживал боль потери? Безусловно, ему надо сохранять лицо перед старейшинами клана и членами комиссии Ясиро, но… При сестре-то он мог побыть искренним? Или… это и были его настоящие эмоции? Вернее, отсутствие их как таковых. Аяка вышла на террасу, что была позади будки с гаданиями. Небо уже темнело, а солнечные лучи больше не резали уставшие глаза: теперь ей удобно смотреть вдаль, бесконечно перебирая в голове события того рокового дня. Наверняка можно было что-то изменить, победить Сказителя как-то иначе, не прибегая к радикальным мерам вроде Глаза Порчи. Однако история не терпит сослагательного наклонения: Камисато стоит здесь совсем одна, едва ли нужная кому-то, кроме Аято. Посетители храма на сегодня закончились. Жрицы, завершив свои дела, стали расходиться по комнатам. Несколько человек предприняли попытки позвать с собой Аяку, но быстро сдались: она им не отвечала, и почти все знали, почему. Порыв отрезвляюще холодного ветра ударил Камисато в спину, заглушив собой все прочие звуки; Аяка не услышала шорох. Лишь спустя минуту увидела что-то черное, что быстро пронеслось — стоило моргнуть, и силуэт исчез. Сирасаги Химэгими подошла к перилам, чтобы посмотреть вниз: именно туда, как ей показалось, юркнула таинственная тень. Однако там никого не было; Аяка вздохнула и, поежившись от прохлады, решила уйти с террасы.       — Аяка!.. — тихо, но настойчиво позвал ее чей-то голос. Чей-то. Камисато была готова поклясться, что ей привиделось. Она продолжила идти. — Стой, Аяка! — уже громче, но по-прежнему скрытно, голос позвал ее вновь. Этот голос чертовски напоминал его. Голова закружилась, вот-вот ей станет нечем дышать. Она прижала руку к груди, ощущая, как бешено забилось сердце после того, как оно пропустило удар. Аяка моментально развернулась и подбежала обратно, к краю террасы, почти на все сто процентов уверенная: она не ошиблась.       — Я здесь, — силуэт вынырнул из густых ветвей цветущего кустарника. Его одежда — черная с ног до головы. Сюмацубан. Единственное, что не было скрыто формой ниндзя — знакомые до дрожи в коленях глаза, что цветом своим напоминали молодую весеннюю листву. Обладатель этих глаз и сам был весной для Аяки: к ней сразу же стали возвращаться краски, звуки и… жизнь.       — Тома?! — она едва не вскрикнула, моментально прикрыв рот рукой. В уголках глаз сразу почувствовалась влага. Снять маску — вот его ответ. Аяка моментально бросилась к нему в объятия, несколько раз ущипнув себя: это не сон, не чья-то шутка или розыгрыш. Тома жив. Она готова была рыдать навзрыд у него на плече и, по меньшей мере, отчитать Аято — за то, что молчал и ничего не рассказывал ей. Тома уверенно забрался на террасу и стал поглаживать Камисато по волосам, периодически протирая и свои уголки глаз — у него тоже в носу сентиментально защипало.       — Почему… почему все молчали, что ты жив? — всхлипывая, прерывисто спросила она, прижимая возлюбленного все крепче и крепче.       — Это был единственный выход… На скорую руку Аято не придумал ничего лучше, чем пристроить меня в Сюмацубан, пока все в комиссии — и не только в ней — думают, что я мертв.       — Но почему не сказали мне? Я не заслужила вашего доверия? — Аяка посмотрела ему в глаза — в них расцвело сожаление.       — Прости нас. Так… было нужно. Я думаю, Аято тебе сможет более подробно объяснить, — Тома поцеловал ее в макушку и прижал к себе. Почувствовав, что его форма промокает, он вытер слезы с щёк Аяки.       — Тогда… почему именно в Сюмацубан, а не в храм, как меня? — искренне поинтересовалась она. Тома усмехнулся, ответив:       — А ты представь меня в костюме жрицы. Камисато улыбнулась, прерывисто выдохнула и впервые за долгое время по-настоящему расслабленно прикрыла глаза. Ей предстояло многое обсудить с Томой; она хотела было продолжить разговор, но обладатель Пиро сделал ей предложение, от которого невозможно было отказаться: сбежать. Она согласилась, не раздумывая; по пути в порт Тома рассказывал, что подготовился тщательно настолько, насколько позволяла ситуация: все-таки, в Сюмацубан он не просто прятался, а действительно выполнял разные задания, пусть и не такие «грязные», как его «коллеги-старички». Аяке было все равно, куда поплывет спрятанная под кучей рыболовных сетей лодка, нагруженная большим количеством вещей и моры; главное, чтобы в лодке сидел Тома. До порта они так и не дошли; их маленькое судно было там, где они встретились много лет назад. Это… символично. Камисато никогда не забывала их первую встречу, как и весь путь, что им довелось пройти. Не забывала и первый подарок, полученный от Томы здесь — кровоцвет. Они отплыли от Инадзумы уже достаточно далеко для того, чтобы увидеть, как в воде отражается ясное звездное небо с полной луной. Был штиль; размеренный плеск морских волн, обнимающих лодку, успокаивал Аяку. И все-таки не верилось, что все закончилось так: еще с утра она была уверена, что Томы больше нет, а жизнь ее лишена всякого смысла, а теперь…       — Посмотри наверх, — с воодушевлением обратился он к Аяке. Она послушалась — и через мгновение небо окрасилось яркими огнями: красными, желтыми, оранжевыми, затем — светло-голубыми и синими.       — Это…       — Я попросил Ёимию сделать нам подарок, — признался Тома, подмигнув. — Наш личный фейерверк. Она в очередной раз за день потеряла дар речи; лишь смотрела завороженно на потрясающе красивые вспышки в форме разных фигур. Огни напоминали всполохи Пиро в завораживающем танце с кристаллами Крио. Аяка растаяла. Тома отпустил одно из весел, положил освободившуюся руку на плечо Камисато. Сирасаги Химэгими закрыла глаза и широко улыбнулась. Его рука ловко скользнула к ее шее — он притянул Аяку к себе, завлекая в аккуратный, невесомый поцелуй. И в небе, и внутри нее раздался новый залп фейерверка.

***

Владения Анемо Архонта претерпели изменения настолько незначительные, что Тома без труда смог ориентироваться здесь с того самого момента, как его нога коснулась земли. Знакомый ветерок свободы сразу же кокетливо запутал волосы, но обладатель Пиро не сердился: слишком долго желал подышать этим воздухом.       — Я никогда не была за пределами Инадзумы, — констатировала Аяка, вложив свою ладонь в руку Томы: он помог ей выбраться из лодки.       — Теперь была. Мы в Мондштадте — месте, где я родился и долгое время жил. Он в самом деле исполнит обещание. Покажет ей ветряные астры, сесилии, одуванчики и местные захватывающие дух пейзажи. Но пока их путь лежал в город: предстояло найти жилье. Хотя Тома был почти уверен, что уже знает, где они остановятся. По дороге в Мондштадт Камисато восхищалась почти всему, что видела вокруг: обширные равнины, чистые озера, лес, далекий от заколдованного Тиндзю — светлый такой, и в то же время спасающий от солнца, что становилось знойным ровно в час дня. Тома с радостью рассказывал обо всем, на чем только задерживался взгляд его возлюбленной, словно он был профессиональным гидом — почти как Паймон для Путешественницы. От этого мысленного сравнения Аяка улыбнулась и взяла Тому за руку. Как и ожидалось, Тому узнало лишь пару человек. Пожалуй, их даже можно перечислить: ничуть не изменившаяся Катерина и кузнец Вагнер. Но Тому это не расстраивало, так как он точно знал, куда стоит идти. Дом, в котором он вырос, находился не столь далеко от городских стен на западе. Сколько бы лет ни прошло, Тома не забудет дорогу сюда. Тройной стук в дверь — совсем как в детстве. Дверь долго не открывалась, но когда обладатель Пиро уже почти отчаялся, на пороге показалась девушка лет двадцати пяти, чем вызвала у Томы неподдельное удивление.       — А… Здравствуйте. Миссис Верена уже не живет здесь? — растерянно спросил он у не менее озадаченной девушки.       — Ой. Вы, наверное, про предыдущую хозяйку дома. Она давненько его продала нам, только мой муж может знать, где она сейчас живет, простите.       — Могу ли я как-то…       — В Спрингвейл она переехала! — крикнул грубый мужской голос из глубины дома, перебив Тому. Он и Аяка спешно поблагодарили новых жителей дома. В голову обладателя Пиро элемента закралось страшное умозаключение: годами его письма приходили на старый адрес. И сложенные конверты стопкой где-то за крыльцом только подтверждали это. Бумага в них уже промокла и высохла по нескольку раз, но Тома узнал каждое письмо. Аяка взяла любимого за предплечье и обняла его совершенно молча: слова были излишни. В Спрингвейле им довольно скоро указали на конкретный дом, но самого Тому никто не узнал. Бывший управляющий клана Камисато признался сам себе: уже в эту дверь он опасался стучать. Словно за ней была уже другая жизнь, которая его никак не касается; словно там было безвозвратно потерянное прошлое, смешанное с будущим, в котором для него нет места.       — Кто там? — раздался детский голос за дверью. Тома не нашел, что сказать. Вскоре дверь распахнулась — и на порог вышла девочка лет шести. Было видно, что она чем-то похожа на Тому, и лишь спустя минуту Аяка осознала, чем именно — цветом волос. Вслед за девочкой вышла женщина, которую едва ли можно было перепутать с кем-то.       — Здравствуйте, а вы кто? — поздоровалась она, нахмурив брови. Что-то тяжелое упало и разбилось вдребезги у Томы в душе. Его не узнала родная мать. И вправду. Прошел срок, близкий к десятилетию. Жизнь не замирает, когда ты уезжаешь откуда-то. Тома сделал маленький шаг назад: затеплилась надежда, что, взглянув на сына в полный рост, миссис Верена узнает его. «Не похоже, чтобы у нее отшибло память», — подумалось Томе. Молчание длилось пару минут, пока девочка не нарушила его вопросом: «Мам, а кто этот дядя?».       — Здравствуй, мама, — не выдержал Тома. Он тоже нахмурился; теперь Аяка могла с уверенностью сказать: это выражение лица у них — одно на двоих.       — Ой, Тома, ты что ль? Не признала! — женщина рассмеялась, силясь разрядить обстановку. — Гретта, познакомься, это твой старший брат. Тома ожидал чего угодно, но только не забытья. Паршивое чувство. Родная мать, казалось, намеренно вычеркнула его из жизни: переехала, не читала писем и даже не потрудилась забрать те, что скопились у старого дома.       — А кто с тобой рядом? Может, зайдете в гости? Побеседуем, — внезапно продолжила говорить миссис Верена. Тома категорично мотнул головой.       — Нет, нам пора.       — Ой, зря, Тома. Попили бы свежего вина, тебе ж уже можно вроде? Нас никто и не смутил бы, Пауль еще не вернулся. Он отмахнулся от этого предложения почти без угрызений совести. Быть может, не стоило так быстро сдаваться. В самом деле, не сидеть же было его матери днями и ночами за пустым столом? Прошлый муж вернулся на родину и пропал, единственный сын переплыл море, чтобы найти отца. Что ей оставалось? Однако Тома разрешил себе не пытаться возобновить отношения. У этой женщины теперь новая жизнь: дочь, муж, свой участок и домик в сельской местности. Обладатель Пиро сегодня окончательно убедился: кроме Аяки у него не осталось никого, кого он мог бы посчитать семьей.

***

Соцветия ветряных астр морковного цвета крутились на ветру плавно; этот феномен привлекал внимание Аяки даже спустя пару месяцев жизни в Мондштадте. Она и Тома довольно быстро освоились в королевстве Анемо: скоро купят свой дом в черте города, нашли прибыльное дело, подружились с коренными мондштадцами. Камисато даже наладила связь со старшим братом; как раз сейчас она читала очередное письмо от Аято, стоя под огромным дубом в Долине Ветров. Аяка недолго злилась на Аято; хотя поначалу она и отвечала на его письма немногословно, сейчас Сирасаги Химэгими хотела делиться с ним и радостями, и неудачами, коих было не так уж много. Более того, она была уверена: вскоре она напишет ему о действительно важной новости. Аяка усмехнулась, поправляя платье на поясе; казалось, оно вот-вот станет тесноватым. В Долине Ветров она ждала Тому; они договорились встретиться здесь, когда освободятся от всех дел. Тома «неприлично» опаздывал, но Аяка не злилась. «Скорее всего, опять застрял на прибыльном поручении от гильдии», — рассуждала она. Уже вечерело, но холодно не становилось. Камисато привыкла к этому климату также легко, как к жизни «обычного» гражданина. Больше не сковывали ее рамки строжайшего этикета (хотя тяжким трудом выкованные манеры никуда не исчезли), долг перед кланом и комиссией Ясиро: в Мондштадте ей и вправду дышалось свободнее. Пока Томы нет, она решила сплести венок из полевых цветов — этому ее научила Сахароза, с которой они совершенно случайно познакомились, когда забирали заказы у Марджори. Аяка искренне улыбнулась, когда украсила венок львиным зевом и ветряными астрами. На горизонте показался Тома, и невооруженным взглядом было видно: торопился. Щеки раскраснелись, а волосы растрепались.       — Прости меня, прошу. Так долго заставил тебя тут стоять, — он сложил ладони в умоляющем жесте. Аяка хихикнула.       — Все хорошо. Это меня не утомило, — она обняла его и почти сразу же отстранилась, чтобы вновь посмотреть ему в глаза. — Расскажешь, что случилось?       — Сначала я был на миссии у подножия Драконьего Хребта, — протяжным тоном начал он.       — Т-а-а-а-к…       — А потом… — замялся Тома.       — А потом? — подначивала его Аяка, улыбаясь одним уголком губ. Она могла с уверенностью сказать, что видела Тому практически насквозь: сейчас он скрывал что-то, что вот-вот выдаст от нетерпения.       — Я заглянул к Марджори, — неловко почесав затылок и зажмурившись, выпалил он.       — О? Мы разве заказывали что-то? — удивилась Аяка.       — Я… да. Где-то вдалеке запела птичка. Кристальные бабочки, на редкость, тоже не спешили улетать, а последние лучи солнца отражались от их без того сверкающих крыльев. Сейчас в этой долине они совершенно одни. По крайней мере, никого рядом не было видно.       — Знаешь… это больше формальность. Но я долго думал об этом. Считай, почти все время, которое мы знакомы, — заговорил вдруг Тома, нарушив кратковременную тишину. Аяка обернулась, чтобы посмотреть на возлюбленного, и… увидела, как он опускается на одно колено.       — Это, конечно, не по инадзумским традициям. Надеюсь, ты мне это простишь, — слегка дрожащими руками он вытащил из сумки на поясе маленькую коробочку. Аяка прикрыла рот обеими руками.       — Камисато Аяка, я люблю тебя больше жизни. Ты… выйдешь за меня? Можно ли вообще отказать? Нет, Аяка не в состоянии — она и не хочет. Лишь неистово кивает и бросается в объятия к новоиспеченному жениху. ~ Дома у них еще долго лежал высушенный кровоцвет. Это особый символ, их личный, имеющий мало что общего с общепринятым. Что он обозначал для них? Первую встречу, знакомство, переплетение судеб. Что еще? Пожалуй, кровь, пот и слезы, которые пришлось пролить ради благополучного исхода. И напоследок… Кровоцвет — это их история.