Пять бутылок блейзера

Когда в квартире Епифановых не осталось никого, отец семейства, наконец, сумел приподняться. Башка трещала, сил не было. Но после рассола хоть немного отхватило. Он бездумно таращился на рамки с фотографиями, украшавшими стену. Вот тебе Афган, вот та, ставшая родной, часть в Прикарпатском ВО, а вот и он с той дурой… Нет, не из Азова, а из-под Бродов. А вот когда после ямы и камеры с настоящими шизами его вернули к Пахому, Епифан совсем сник. Он не мог воспринимать действительность, только тупо смотрел в одну точку. А Пахом всё причитал про холодный суп, про матусеньку, про говно… — Який же ты бовду-у-у-у-ур! — сквозь всхлипы простонал Епифан. — Ну… Ну что вы злые люди-то такие… Ну… — Кто «вы»-то злые? — Епифан чувствовал, что сейчас опять всё пойдёт по второму кругу. — Кто «вы»? Пидрахуй мени, кого ты тут бачишь? — Да… Ну… Да такие, как ты, браток! — неожиданно решительно заговорил Пахом. — Ну… Говоря «вы», я там это… Ну… Имею в виду людей, которые там, ну… — Баранки гну! — рявкнул в ответ Епифан, но Пахома это ничуть не смутило: — Вот, я же про тех людей, которые там, ну… В какой-то там обстановке… Э… Ну… Накручивают себя, злятся, срываются на других… И… Ну… Я таких часто встречал… Что ты вот, что ребята из гарнизона… Ось вдаришь ты мене зараз, и як? Це ж гирше тоби буде. Розумиешь? Я ж тильки хотив, як крайше. А ты… Ось таким я и кажу: «Будьте людьми». «А ведь он прав», — мелькнуло в голове у арестанта. — Дидько, я гадав, що ты зовсим навийженый, а ты… Ну, гарний хлопец, я бачу! Ось давай помовчим, гаразд? Мени и без тебе хуёво. — Ну що ты, ну… Я ж бачу, тоби погано стало… И мени теж… Ну не грусти, ну давай тебе отпуск дадут, а я тебя к своей дуре свожу? Готовит — пальчики оближешь! «А ведь сын сейчас у той дуры обедает», — с сожалением думал Епифан, понимая, что опять ему не светит отведать кулинарных изысков той дуры из Азова. Снова в голову майора полезли непрошенные мысли о службе и о девяносто четвёртом годе. Была уже поздняя осень, когда он в свою роту явился. Он слышал о внеуставных отношениях и знал о бестолковом солдате, которого шпыняют все, кому не лень. Вот и до лазарета его довели. Епифан тогда пришёл злой, выстроил всех на плацу и давай им лекции читать: — Я ваш ротний и моя задача — слидкувати за порядком у вас! Мени до пызды хто ви — хохлы, як я, русские, чи зовсим нигери йобани: для мени кожинный солдат — це людина! Людина, зрозумили, выродки?! Ось ты, — он дёрнул прапора из строя, — Це ты бив Мычика? Ты бив?! Он резко ударил его под дых и буквально сшиб с ног. — Маленький шморкач! Ты у мене хуяку будешь смоктати! Ты в армии для чього?! Щоб батькивщину захищати, чи щоб таких, як Мычик, бити?! Я тоби такого биса гурбаного зараз покажу… Ви, покитьки, виджимайтесь, лярвы! Кожинный по двадцать разив! Швидко, худко, хай вам грець! И когда солдаты начали отжиматься, явился и Маслай. Комбат был в дурном расположении духа, потому выдернул случайного паренька и крикнул: — На работу! Эти слова Епифан помнил слишком хорошо. Он снова схватил прапора и в отчаянии закричал: — Через тебе його лайно чистити виделкою видправили! Ты зрозумив, дурень?! За это Епифан тут же назначил новое взыскание — забег. Побежал и сам. Без снаряги, но кто попробует хотя бы километр кросса отмахать, поймёт, что это такое. — Заебу, как козлов! — кричал ротный. С тех пор Мычика уже не трогали. Зато сам солдат привязался к ротному, стал за ним таскаться. Это раздражало Епифана, и он только думал, хоть бы этот чесунок побыстрее отслужил и ушёл на гражданку. Но не тут-то было — грянула Чечня. Пришлось и этого муфела оберегать. Тем более, он пережил все мясорубки. Кто-то его как будто оберегал от всего. Был ли он смелым, или просто дураком — неясно. Для истории все равны, и представление к наградам говорило само за себя. Орден Мужества, конечно, он не получил тогда, но страна своих героев иногда обделяет и забывает. Об этом же и думал Епифан потом, на гражданке. Когда они выпивали с Пахомом, тот постоянно говорил о том, как по ящику проклинают солдат и защищают «духов». Пахом причитал и говорил, что нет справедливости в мире. — Пропадёшь ты со своей справедливостью! — рычал в ответ Епифан. — Я тут для того, чтобы то, что осталось, не потерять! А с этими курвами мы потом разберёмся! Раздавлю! Офицер в ярости сжал рюмашку, и та хрустнула прямо в его руках. Кровь закапала на стол и на штанину Епифана. — Ты дуру свою береги! И мелкого тоже! Я буду душить этих сволочей, пока жив! Я ради идеи служил! И буду служить! А то сожрут нас… Если уже не сожрали… Подавятся, суки! В этот момент прибежала дура из Азова и давай успокаивать и своего благоверного, и его гостя. Епифан хоть и был разгорячён, всё же как-то остыл. — Ты береги свою дуру, — сказал он ему напоследок. — А мой отпуск скоро кончается уже. Надо вернуться в строй.