ОДИН ВЗДОХ ДО РАССВЕТА

Дорогие мои! Автор, как Карлсон - улетает, но всегда возвращается ^__^ Вообще-то в этой главе тоже должно было быть семь частей. Но пришлось начать новую, потому что страница с прежней уже плохо грузится из-за веса комментов( Выкладываю по мере вычитки. Очень много необработанного текста, написанного за время завала в работе и личной жизни -_-* Но теперь дело пойдет быстрее. Спасибо вам за терпение и понимание, дорогие мои)) _______________________________________________________________________________________________ Скалу Джедайт узнал сразу, хотя сейчас, при свете дня, она выглядела иначе. Все те же очертания врезанного в землю ножа – хотя тогда, в алом мареве заката они казались плоскими, будто вырезанными из тонкого угольно-черного стекла. Теперь же солнце высвечивало в этой черноте сотню оттенков – от вороньего крыла до мягко-сумеречного пера южного лебедя. И песок под розовато-белыми лучами небольшого светила казался не столько красным, сколько терракотово-рыжим, как глина, только что вынутая из печи. Резкие, чистые краски неожиданно остро били по нервам, которые – Третий Лорд был вынужден признать это – находились не в самом пригодном к работе состоянии. И не столько даже от перенесенных событий, сколько от недавнего ментального разговора с Террой, неожиданно сильно выбившего его из привычной колеи. …Эндимион откликнулся на вызов почти мгновенно – будто все это время только и делал, что сидел и ждал, пока о нем удосужатся вспомнить. Говорил резко, отрывисто и спокойно – так спокойно, что это не могло обмануть даже далекого от эмоций Джеда. Молча выслушал краткий отчет, молча изъявил согласие на дальнейшее расследование, куда бы оно ни привело. А за этим молчанием – Лорд Иллюзий чувствовал это всеми, до предела натянутыми нервами – нарастала глухая и тяжкая стена темноты, сплетенной из гнева, раздражения, усталости и… страха, тем более сильного, что подобное переживание было земному принцу, мягко говоря, несвойственно. Ощущать это было невыносимо. «Энд, – Джедайт, не выдержав, прервал свои рассуждения на половине, – прекрати. Прекрати, со мной все уже в полном порядке, слышишь?» «Слышу, – мрачно откликнулся тот. – И знаю, что быть, как ты изволишь выражаться, «в полном порядке» после яда «Последнего поцелуя» ты не сможешь еще долго, какую бы лечебную магию там к тебе ни применяли». «Не уверен, что это магия… – На миг в сознании полыхнул образ огненной птицы, разрывающий тьму той памятной секунды, так и не ставшей последней. – Скорее… сила планеты». «Чужой тебе планеты, Джед. Вникаешь в разницу?» «Вникаю. – Джедайт поморщился, при слове «чужой». Что-то в его сознании констатировало вопиющую неправильность данного термина. – Но факт есть факт. Я сейчас говорю с тобой, и явно не с того све…» «Джедайт!!!» – Виски заломило от волны эмоций, ощутимой даже через миллионы миль, и Лорд Иллюзий понял, что переоценил выдержку Эндимиона. Ярость, вспышка запоздалой паники, гнев, боль – смесь была безумной даже на расстоянии, и можно было только представить, что чувствует сейчас Хранитель на Земле. «Прости, – совершенно серьезно ответил он, надеясь, что там, рядом, сейчас кто-то есть. Лучше бы Нефрит, он умеет лечить душевные муки. Но на худой конец и Зойсайт бы сгодился… – Прости, я сказал глупость». «Я не ослышался? – В тоне его собеседника просквозило что-то, напоминающее смех. Немного нервный, правда. – Ты сейчас признаешься в собственной глупости?» «Все когда-то бывает впервые, мой король», – с достоинством ответил Джедайт. «Еще не король, – с прежней невозмутимостью усмехнулся тот. – Вот, контакты с планетами отладим, тогда и коронация, по всем правилам. Со всеми Хранителями Системы. Так что не смей мне там выходить из строя». «Слушаюсь, – лаконично ответил Джедайт, удерживая улыбку. – Приму все меры к исполнению». «Примет он…– вздохнул где-то там, за сотни и сотни миль, принц. Потом вдруг резко посерьезнел: – Джед, ты помнишь, о чем мы говорили перед твоим отъездом? Я имею в виду, о том, чтобы ты бросал все и возвращался, если станет уж совсем горячо?» «Помню», – ответил тот, уже зная, к чему клонит Эндимион. «Так вот, мои слова в силе. Бросай все к Металлии, если угроза будет выше допустимой». Так. Чего, собственно, и следовало ожидать. «Энд, – очень спокойно сказал Джедайт. – А какую угрозу ты сам в моей ситуации счел бы допустимой? И как бы сам поступил? Бросил бы все?» Ответом ему было молчание, слишком красноречивое, чтобы дополнять его словами. Отступать Эндимион не позволял себе никогда и ни в чем. Просто не умел. «Ты знаешь, как бы ты поступил, – закончил Лорд Иллюзий. – Мы оба это знаем». «Это тот случай, когда от знания не легче, умник». «Оно для того и не предназначено. Кроме того… – Джедайт чуть помедлил, – есть и другая причина, Энд. Мой долг перед Хранительницей Четвертой. Она спасла мне жизнь, и я обязан избавить ее планету от беды. Ну, или хотя бы сделать для того все возможное». «Ах да, Хранительница. Ты почему-то почти ничего о ней не рассказал. Что, принцесса и впрямь столь невыносима, как о ней говорят?» Джедайт отвлекся на миг от беседы, обернулся. Невыносимая принцесса аккуратно складывала мягкие покрывала в угол пещеры. Почувствовав его взгляд, обернулась, вопросительно поняв бровь. Лиловые глаза поблескивали озорно, смешливо – и почти откровенно дерзко. …Невыносимая?.. Он вдруг на миг пожалел, что Эндимион не видит ее сейчас. «Слухи всегда злы, мой принц. Не стоит им верить, – ответил он. – Леди Рейана с честью несет имя Дома Марса, и я не вижу изъянов ни в ее сердце, ни в поведении». «Вот как? – Эндимион не добавил больше ничего, но Джедайту было хорошо известно это говорящее молчание. Хранитель явно понял больше, чем можно было представить. И Джедайт даже не стал предполагать, насколько больше. «Джед, – медленно проговорил, наконец, принц, – а… ты точно остаешься только из чувства долга?» Лорд Иллюзий чуть не поперхнулся. «Мой принц, – ответил он, сохраняя все доступное ему хладнокровие. – По-моему, мы с вами сейчас ведем праздные и глупые речи». «Ну, мне можно. Это тебе полагается быть разумнее меня», – откровенно съехидничал оный принц. «Я предельно разумен, мой господин», – сухо ответил Джед. «Ничуть в этом не сомневаюсь. Кстати, Джедайт, а ты знаешь, что переходишь на крючкотворский тон, когда тебе нечего сказать по существу, а?» Джедайт едва не задохнулся от возмущения – и чудовищных усилий воли, направленных на то, чтобы это возмущение сдержать. «Мне ОЧЕНЬ много что есть сказать по существу, – отчеканил он. – И, будь уверен, я все скажу, когда вернусь». «Верю. И даже все законспектирую, чтобы не забыть. Когда вернешься. – Эндимон помолчал и добавил совершенно серьезно: – Только вернись, слышишь, Джед? Только посмей мне не вернуться! Из-за Врат вытащу и лично оторву голову, понял?!» «Понял», – мысленно вздохнул Джедайт, удерживая при себе замечание, что вытаскивать кого-либо с того света, чтобы сразу туда же и отправить – по меньшей мере, нелогично. «Ладно, отбой, – закончил его собеседник. – Связь теперь будешь держать круглосуточно, я открыл канал через Иллюзион, Гелиос обеспечит». «Твое Высочество! – не выдержал Лорд Иллюзий. – Ты соображаешь, что делаешь? Использовать такие ценные резервы на…» «Вы четверо – мои самые ценные резервы, – отрезал принц. – И это мое последнее слово». Джедайт мысленно вздохнул и попытался в очередной раз воззвать к рассудку. Как он подозревал, безуспешно. «Я, конечно, польщен столь высокой оценкой моих способностей, Энд, – начал он, – но…» «Джедайт, – раздраженно прервал его Эндимион. – Никогда не думал, что скажу это тебе, но… Ты идиот. До связи». И исчез. Лорд Иллюзий только снова вздохнул. Кажется, это уже стало входить у него в привычку. И вот как, скажите на милость, с таким начальством работать?.. Однако работать было нужно, да и не в правилах Ши-Тенноу было бросать взятый след. А то, что след был взят, Джедайт не сомневался – иначе зачем было устраивать западню для простого с виду гостя? Нет, за этим стоит некто, совершенно точно знающий истинную личину рассеянного ученого – и истинную цель его визита. Некто, испугавшийся достаточно, чтобы напасть. Что ж, бояться его определенно стоит, подумал Джедайт, едва заметно улыбнувшись и шагая в портал, открытый Рейаной – прямо к месту событий, как она обещала. …За трое суток у знакомой скалы, кажется, ничего не изменилось. Так же исходил жаром красный песок, так же неподвижно были распластаны на нем два серых силуэта, и, похоже, ни одна частица легчайшего пепла не покинула своего места. Странно. Беловатое солнце грело неожиданно сильно, удесетеряя зной у самой поверхности планеты, и воздух вокруг мерцал и плыл золотистыми бликами, чуть искажая четкие линии камня. Интересные у них тут атмосферные эффекты. Или… не атмосферные? Что-то странное было в переливчатом ореоле, правильным кольцом охватывающем скалу. Не совсем похоже на магическое воздействие, но, возможно, на Марсе иная структура пространственного контура, и привычные закономерности здесь действуют иначе… – Ты тоже это видишь? – обратился он к принцессе, молча стоящей чуть позади. – Похоже на энергетический барьер… Ты поставила? – Ну… – Она улыбнулась многообещающе и загадочно. – Этот барьер в некотором смысле сам себя поставил. А потом крикнула в пространство: – Хватит красоваться, мы оценили! Появляйся уже, а?.. Пространство колыхнулось и отозвалось мелодичным курлычущим звуком. Плывущее марево дрогнуло и осыпалось тысячами золотых бликов, выплетая из живого света гибкое, сильное тело, кольцом свитое вокруг скалы. Жесткие складчатые крылья, узкая голова с резным, фигурным гребнем, длинный хвост, похожий на небрежно брошенный хлыст… – Священный Иллюзион…– выдохнул Джедайт, понимая, что видит перед собой одно из самых загадочных, почти мифических существ Системы. – Это же… Существо обернулось в его сторону, сверкая переливчатыми, немного лукавыми и совершенно точно разумными глазами. – Это – я, – музыкальным голосом пропело оно. И только спустя секунду Джед понял, что голос прозвучал в его голове. …Нельзя сказать, что драконы были в Системе редкостью. Будучи выносливыми и легко приспосабливающимися существами, они обитали практически на всех девяти планетах. Джедайту приходилось видеть и водных, и ледяных, и горных, и подземных – и даже иметь с ними дело. Далеко не всегда мирное. Но создание, небрежно раскинувшееся сейчас перед ним на песке, смотрелось бы рядом с теми бронированными, усаженными шипами чудовищами, как драгоценный дамский стилет рядом с боевым двуручным мечом. Изящные, почти хрупкие очертания тела напоминали дорогую золотую статуэтку, какими любили украшать свои жилища аристократы. Тонкие до прозрачности когти на лапах, прихотливо-изысканный рисунок мелких, мерцающих чешуек, гребень, напоминающий дорогой узорный венец… Даже крылья, составленные из просвечивающих на солнце роговых пластин, были похожи на резные элефантинные веера придворных красавиц. Но более всего впечатляли глаза – большие, продолговатые, они переливались из золотисто-зеленого в лилово-черный подобно кристаллам редчайших королевских турмалинов, слишком хрупких для огранки и слишком прекрасных, чтобы от них отказаться. Ярко-оранжевый шестигранный зрачок сиял в центре полуночной тени, как живая звезда. Воистину, огненные были мифом, живой легендой, осколком давно минувших древних времен, о которых уже и не знаешь, что правда, а что красивая выдумка. Существа, родившиеся из пламени недр в те времена, когда планеты были каплями раскаленной лавы в ледяной пустоте. Те, в чьей крови струилось живое пламя, чье дыхание было смертью, а пение – несказанным чудом, отнимающим душу. Те, которые, согласно преданиям, были бесконечно мудры – и бессмертны… «Я красивая, да, – невозмутимо заметило мудрое и бессмертное создание. – Но ты ведь не любоваться на меня сюда прибыл, верно, мальчик?». …А вот о скромности легенды ничего не говорили. Видимо, не зря. Ну что ж. Правила международного этикета никто не отменял. – Верно, миледи, – ответил Лорд Иллюзий (Рей за спиной отчетливо хихикнула) – и чуть поклонился. – Позвольте представиться. Джедайт, третий Ши-Тенноу Терры. «Миледи, ф-ф-ф… – фыркнула драконица. Дыхание ее пахло дымом и медом. – Так ты один из крылатой четверки? Да, непрост мальчик. Но… – турмалиновые глаза чуть сузились. – Но стоил ли ты того, чтобы лететь к тебе на выручку через половину планеты, вот в чем вопрос?» – Этого я знать не могу, – покачал головой Джедайт (Через половину планеты, значит…Так вот как принцесса успела вовремя). – Но искренне благодарю вас за помощь в спасении моей жизни. «Что искренне – то вижу, – кивнула драконица. – И что не боишься меня – тоже вижу. Молодец». – А вас следует бояться? – уточнил Джед. «Люди боятся. – Она повела головой из стороны в сторону – будто пожала плечами. – Хотя людей я не ем. Они непитательные». – Отрадно слышать, – невозмутимо заметил Лорд Иллюзий. – Учту на будущее. Драконица запрокинула голову и неожиданно рассмеялась. Смех ее походил на льющуюся узорную медь, колокольный перезвон и соловьиный щебет одновременно – и Джед подумал, что легенды о невыразимо прекрасном пении огненных могут быть не только легендами. «Ты мне определенно нравишься, человек, – сказала она. – Я – Фира из рода Огня. И я не жалею, что летела за тобой через полпланеты». Тон ее на последних словах резко изменился, став глубоким и серьезным, и из оранжевых зрачков глянуло что-то невообразимо древнее и жгучее, почему-то напомнившее ему алый марсианский рассвет, превращающий камни в стекло, а небо – в пламя. Где-то рядом протяжно вздохнула Рей, возвращая его мысли к делам насущным. – Фи-ира, – протянула она. – Опять ты выпендриваешься. – Потом подошла ближе, потянулась и обхватила чешуйчатую шею, пониже гребня. – Спасибо, что покараулила здесь. «Нетрудно было. – Драконица зевнула и осторожно потерлась головой о ее плечо. – Я выспалась на сезон вперед. Хорошо…». – Кто-нибудь появлялся здесь за те дни, пока нас не было? Джедайт внутренне собрался: Рей задала верный вопрос. Именно тот, какой и следовало задать. «Появлялся… – Фира зевнула опять, еще протяжнее. – Эти твои две стрекотушки. Тебя искали». – Дей и Фо… – страдальчески протянула девушка. – Ну я же им говорила… Ну, опять… «Именно, опять. Прибежали, верещали, суетились, возмущались. Требовали срочно бежать и спасать». – Кого?! От чего? «Это ты их спроси. Когда найдешь и угомонишь. Кто из вас чей телохранитель – никак в толк не возьму». – Телохранитель? – осторожно уточнил Джед. – Телохранительницы, – вздохнула Рей. – Мои. Они же фрейлины, они же гувернантки, они же моя головная боль. Им всего по тринадцать! Что с ними делать, ума не приложу… – Эм-м… Тогда зачем? – Положено! – выдохнула принцесса с неистребимой ненавистью к дворцовому этикету. – Обычаями положено, чтоб их… Нет, ну вот зачем мне телохранительницы? Или, тем более, гувернантки? – Думаю, незачем. – Джед мягко коснулся ее плеча. – А… подруги? Рей осеклась. Потом улыбнулась, и взгляд ее стал мягким. – Может быть… – негромко сказала она. Потом помолчала и опять повторила: – Может быть. Где-то сбоку одобрительно фыркнула драконица. «Ну наконец-то появился кто-то, способный тебя укротить. Этот мальчик определенно нравится мне все больше и больше…» – Фира! «Не злись на очевидное, девочка. – Огненная положила голову на скрещенные лапы. – Вы стоите друг друга, оба». – Фира!!! «Я прекрасно помню, как меня зовут, маленькая». Джедайт вздохнул. Чем-то это напомнило ему бесконечные перепалки Нефа и Зоя. Но ведь когда-то надо и работать! – Миледи Фира, – негромко произнес он. Спор тотчас прекратился. – А был ли здесь кто-нибудь еще? Кроме придворных девочек? Драконица опустила тяжелые веки. Помолчала. «Были, – ответила она, наконец. – Близко не подходили, кружили рядом. Потом ушли». – Вы можете сказать, кто они и сколько их было? – Глаза Джедайта сузились, напоминая лезвия. «Трое или четверо, ауры сливались на таком расстоянии. – Огненная опять закрыла глаза. – Кто они, не знаю. Они чужие. Опасные». – Чужие? С другой планеты? – глухо переспросила Рей, и Джед почувствовал холод, сжавший сердце. – Они были… – Он прокашлялся. – Они были с Терры? Похожи на меня? Драконица потянулась к нему, замерла, едва не касаясь носом лба. Теплое дымно-медовое дыхание пошевелило волосы. Зрачки сжались, превратившись в колючие золотые искры. «Нет, – сказала она. – Не похожи. На них не было печати Голубой Звезды». – Тогда чья была на них печать? – очень тихо спросила Рей. «Чужая. Они опасные». – Леди Фира, вы встречали их раньше? – сказал Джедайт. Золотая покачала головой. «Я чуяла похожих на них, когда мы прилетели за тобой, мальчик. Они были близко, но не подошли. Боялись меня. – Она выпрямилась, кажется, с гордостью. – Порождения теней боятся живого пламени». Рейана внезапно побледнела. – Фира, что значит «порождения теней»? – тихо спросила она. Джед осторожно коснулся ее ладони – та была холодной, как снег. «Ты знаешь. – Ответила драконица. – Пустые души. Мертвые. Выпитые до дна. Ни одна планета не примет их своими. Их место в бездне, которую они избрали». – И вы не уничтожили их? – нахмурился Джедайт. «Мы никогда не нападаем первыми. – Турмалиновые глаза стали чуть ярче. – Это – привычка людей». – Понимаю вас, но все могло бы быть намного проще, если бы они были устранены сразу. – Лорд Иллюзий покачал головой. «Им на смену пришло бы вдесятеро больше. Уничтожая пустоту, ты лишь умножишь ее. – Фира посмотрела на небо. – Тени сгущаются над миром, закрывают Солнце. А тени может победить только Свет». – Для этого я и здесь, – ответил Джедайт. – Я не Свет, и прогнать тень не смогу. Но я могу остановить тех, кто приносит горе вашей планете. Тех, кто делает это. – Он указал на серые силуэты. «Не Свет, говоришь? – Драконица склонила голову, рассматривая его. – Не тебе это решать, мальчик. Да и пока неясно, что из тебя выйдет. Но… – Огненные зрачки расширились, обжигая. – Но ты сможешь, пожалуй. Ты упрямый». – Благодарю за… «Не благодари. Я не хвалила тебя и не судила. Такого права у меня нет. Делай свое дело, а я буду делать свое». Она обернулась к молчаливо застывшей Рей: «Это и тебя касается, девочка. Мне следует напомнить о твоем долге?» Бледное лицо девушки стало почти прозрачным, глаза потемнели. – Нет, Фира, – тихо сказала она. – Я помню. Ее пальцы выскользнули из ладони Джеда, чуть задержавшись в самую последнюю секунду. Потом она шагнула вперед К пепельным фигурам, распростертым на песке. Слабый ветер шевелил ее длинные волосы, и те черной кисеей летели по воздуху. Подол выцветшего красного платья хлестал по босым ногам, задевая серебряный браслет на лодыжке – и тот отзывался тонким плачущим звоном. Но серый контур из легчайшего пепла оставался недвижим. Ветер срывал рыжие песчинки, но ни одна из выгоревших хлопьев не шевельнулась. Будто пролили на песок бесцветную тень, да так и забыли. А может, так оно и есть, внезапно понял Джед. Тени убитых птиц, существ, у которых насильно вырвали жизнь, все еще здесь, пригвождены к песку неимоверной тяжестью совершенного зла, черными стрелами, пробившими два сгоревших сердца. «Понял, да? – прошелестел в его сознании мягкий голос. Двухцветные глаза позади чуть потемнели. – У тебя зоркое сердце, мальчик. Почаще слушай его… и, может, все еще обойдется…» – Последние слова прозвучали смазанно и неразборчиво, словно одна мысль перекрыла другую. – Что? – машинально переспросил Джед. «Ш-ш, молчи сейчас. Не надо мешать». Рей подошла к серому контуру и остановилась у самого края, опустив руки. Она стояла там неподвижно, высокая, тонкая, похожая на сухую ветвь, и волосы ее слабо колыхались на ветру. Она казалась мазком темной краски на огненно-алом, и тень острой, как нож, скалы упиралась ей в босые ноги, грозя подрезать колени. Смотреть на нее было… тревожно. Странное, необъяснимое, иррациональное чувство, Джед не мог найти ему объяснения… и не хотел искать. Просто ему вдруг до боли захотелось подойти и обнять ее, не оставлять один на один с пустотой, лежащей бесцветной пылью у ее ног… но он чувствовал – нельзя. Сейчас – нельзя. Девушка опустилась на колени, зачерпнув горстями пепел и уткнулась в него лицом. И замерла, словно окаменев, почти простершись ниц на бледном покрове. Ее волосы рассыпались разводами туши поверх выцветшего красного и траурно-серого – и это было бы почти красиво, если бы можно было забыть о том, что случилось здесь четыре дня назад. Рей встала. Подняла руки вверх, разжала ладони – серая кисея осыпалась шлейфом, оседая сединой на красном и черном. И стало тихо Так тихо, что сердце било в грудь, как колокол. А потом в тишину, как в воду, упал первый звук. Рей пела. Ее голос звучал странным, монотонным речитативом, надрывным и завораживающим одновременно. Ее голос был протяжно-тягучим, как ветер, мягким и тихим, как шелест песка, сводящий с ума, разрывающий душу, бархатно-горький и сладкий, как дикий мед – нега и жало в одном глотке, плач и торжество, гнев и скорбь, прощание и призыв, смерть и рождение. Ее голос был частью камня и неба, и красного зноя и мягкой серой пыли, что медленно свивалась в спирали у ее ног, двумя смерчами поднимаясь в синеву. Слова слетали с ее губ, и растворялись в кружении легкой пыли, неразличимые и неважные, как песчинки в потоке бури, невозвратимые и единственные, как мгновения в потоке времени. Слова слетали ее губ и растворялись в шелесте ветра – пепел слетал с ладоней и растворялся металлическом блеске зенита. …Ни тогда, ни потом Джед так и не смог расшифровать того языка. Он знал их множество, но этот так и остался неподвластным ему – гортанно-звонкий и странно тягучий, словно состоящий из одного-единственного бесконечно длинного слова, собравшего в себе все оттенки возможных значений и смыслов. Вероятно, это древнее наречие Четвертой, мельком подумал он и тотчас потерял нить мысли – думать под это пение было почему-то трудно. Даже для него. То было невообразимо древнее наречие, сохранившееся от тех времен, когда разумным созданиям не нужны были буквы и слова, чтобы запереть в них память. Этот язык был ритмично-сух, отрывист и протяжен, резок и пленителен одновременно. Он походил на плач и крик – то ли гнева, то ли экстаза. Он отзывался в душе восторгом и тоской – возможно, о тех временах, когда звезды, камни и души говорили на едином наречии и никому не нужны были написанные слова, чтобы понимать друг друга. И никакими словами было этого не перевести, и никаких слов было не нужно сердцу, которое слышало и понимало все. …Рей пела, и пустыня пела вместе с ней. Пустыня плакала, звала и кричала от гнева. Пустыня благословляла, отпускала и прощалась. И когда последняя из серых пылинок взлетела, спиралью вонзившись в небо, дрожь прошла по металлически-синему куполу, и тот отозвался мгновенной алой вспышкой – две пары огненных крыльев плеснули от горизонта до горизонта… и погасли. – Все, – сказала Рей. Джед едва не вздрогнул и целую секунду вспоминал, кто он, зачем и где вообще находится. Мир вокруг показался ненастоящим и тусклым, как ученический рисунок на дешевой бумаге. – Все кончено. – Голос принцессы после завораживающих звуков пения показался резким и ломким, как стекло. – Они ушли. «Еще двое. – Фира опустила голову. – Дети Огня уходят от нас в свои дома за звездами. Пустыня будет бедна без них». – Мир будет беден без них, – тихо ответила Рей. Она казалась сейчас какой-то особенно тонкой и хрупкой, как темный стеклянный осколок, и земному лорду хотелось подойти и обнять ее – крепко, укрывая собой от мира, и согревая – хотя как можно согреть огонь?.. «Можно, – прошелестел в голове знакомый голос. Двухцветные драконьи глаза смотрели невозмутимо и строго. – Все живое в этом мире жаждет тепла. Есть тепло разделенного дыхания, тепло разделенного слова, тепло разделенного смеха. А есть тепло разделенной боли. Даже огню нужно такое тепло. Мне ли тебе объяснять, мальчик?» В самом деле, подумал Джед – и шагнул вперед, положив руки девушке на плечи. Она даже не вздрогнула, приняв его прикосновение так естественно, словно они уже тысячу раз делали это. – Прости меня, огненная, – сказал он. – За что? – не оборачиваясь, спросила она. – За мой народ. За мою планету, допустившую такое. – Ты не обязан брать на себя вину других, – все так же ровно ответила она. – Я делаю это не потому, что обязан, принцесса. – Не зови меня принцессой, – голос ее звучал устало. – Здесь это не имеет значения. – Тогда и ты меня не зови лордом, огненная, – мягко сказал Джед. – Потому что это имеет значение еще меньше. – Тогда как мне называть тебя? – Как сама выберешь, огненная, – улыбнулся он. – Как захочешь. Она резко обернулась – волосы черной тушью мазнули по воздуху. В глазах ее была дикая, горячечная смесь вопроса, гнева и беззащитности. Он не отвел глаз, не улыбнулся, не сказал больше ничего. Он знал совершенно точно, что ей не нужно слов, чтобы понять. И она поняла. Лиловое в глазах стало мягким, бархатно-теплым. И пальцы в его ладони шевельнулись, сжав ее. Крепко. Рейана Марсианская всегда давала только окончательные ответы. …Джедайт зажмурился от тусклого огня свечи, потер переносицу, и с трудом удержался от гримасы: кожа на ладонях горела, как обожженная. Горели и глаза, будто он долго смотрел на Солнце. В мягкой, рассыпчатой темноте закрытых век метались цветные точки, сплетались в дуги и кольца, и это здорово отвлекало. Плохо: сейчас ему как никогда нужна полная концентрация. Ему нужно сосредоточиться. И не думать. Не в коем случае не думать – ни о чем, кроме кусочков фарфора, лежащих ломкой, колючей горкой на столе. Не думать о металлически-белом небе, о шелково-белой коже и невидимом следе на ней, который никуда на самом деле не исчез, не думать о затухающем огне. Ему нужно собрать все осколки. Все до единого. И стереть все следы трещин между ними. Вот только… следы с фарфора убрать можно. А следы на памяти останутся навсегда. … – Это было то, что я думаю? – спросил он тогда. – Ты… отпустила их? Рей промолчала, припав лбом к его плечу. «Ты и сам уже все понял, – ответила вместо нее драконица. – Быть Хранителем планеты не значит владеть ею. Это значит рождаться с каждым ее созданием и умирать вместе с ним, переживая ту же боль, что и оно. Переживать каждую из смертей, человек». Каждую из смертей. …Джед закрыл глаза, вспоминая, как Эндимион после каждого из бесчисленных сражений уходил подальше в поле и опускался на колени – прямо на жирную, черную землю, до отказа пропитанную кровью – опускал голову, зарывался ладонями в липкую грязь и молчал. И потом молчал так целый день, и глаза его были черными, как омуты. Кунсайт в такие дни мрачнел и старался держаться рядом, а Неф и Зой прекращали свои споры. А Джед несколько раз пытался заглянуть в мысли принца – тот не ставил барьера – но не видел там ничего. Ни ярости, ни боли – просто ничего, кроме беспросветной пустоты, заглядывать в которую глубоко Лорд Иллюзий… боялся. Только теперь он узнал, почему. – Да, – ответил он, крепче сжав ладони прислонившейся к нему девушки. – Да, я понимаю. Усталость струилась сквозь нее, как тяжкая, темная вода. Лорд Иллюзий почти машинально погладил ее запястья, грея ладони и мысленно вбирая в себя мутный поток – так он, бывало, помогал друзьям, когда они совсем уж валились с ног. Только для этого обычно требовалось ментальное усилие, тогда как сейчас все происходило само собой, почти помимо его воли, словно… она не была отдельным от него существом. Уже не была. – Мне казалось… что фениксы всегда возрождаются из пепла, – негромко произнес он, почему-то чувствуя почти вину за произошедшее – совершенно иррационально, но неистребимо. – Не всегда, – медленно сказала Рей. – Бывает, они уходят добровольно, отдавая огонь другому. Бывает, что, прожив сотни тысячелетий, чувствуют, что Небеса тянут их сильнее земли и улетают домой навсегда. А бывает… их сердце ранено настолько, что они не хотят возвращаться туда, где эта рана была нанесена. – Их убили, – сказал Джед. Глаза его потемнели. – Их убили, и потому они не могут вернуться, так? – Не хотят. «А ты вернулся бы туда, где тебя предали?» – прошелестел в сознании голос Фиры. – Вернулся бы, – без раздумий ответил Джед. – Если был бы должен. Или если меня бы ждали. «Или… чтобы отомстить?» Он помолчал, размышляя. – Нет. Месть – это слишком… ничтожная цель для того, чтобы вернуться из-за грани, – сказал наконец он. – Ее суть в разрушении. Только то, что несет созидание, способно вывести из владений смерти. Гибкая тень скользнула по песку. Узкая золотая голова зависла напротив его лица, и двухцветные глаза опять вгляделись в его собственные, ощутимо обжигая зрачки. Джед не отвернулся и не зажмурился, хотя очень хотелось. «Ты не лжешь. – В голосе драконицы звучало что-то похожее на удивление и на одобрение одновременно. – Давно я не встречала таких, как ты. Все же судьба не ошибается, переплетая жизни». – Переплетая? – удивился он, чувствуя, как ощутимо вздрогнула Рей. – О чем вы? «А вы все еще не поняли? – оранжевые шестигранники расширились, почти поглощая лиловое. – Ладно, ты можешь не знать, но, девочка, ты-то о чем думаешь? Сколько зорь вы уже видели вместе?» – Миледи Фира, – едва не задохнулся Джедайт. – Я глубоко уважаю Рейану, и, смею вас заверить, ничего такого не… – Она о другом говорит, Джед, – прервала его девушка. Щеки и уши марсианской воительницы пылали спелыми вишнями. – Я не говорила тебе еще… Наши рассветы и закаты не такие, как на других планетах. Красные зори – может, ты слышал. Красные зори… Конечно, он слышал. Собирая сведения о Четвертой, было просто невозможно не наткнуться на эту легенду. Во всяком случае, это выглядело именно как легенда… …В кругу Внутренних планет Марс на первый взгляд ничем особенным не выделялся. Его часто – и не без оснований – называли безжизненным и диким. Он не обладал ни золотым очарованием Венеры, ни хрустальным, рассчитанным до мелочей изяществом Меркурия, ни пышной, плодоносной роскошью Юпитера. Не было у него и сказочного многоцветья Терры, и волшебной притягательности серебряной Луны – хотя своя собственная магическая аура Четвертой не уступала спутнице Земли. На Марсе было мало воды, мало растительности, мало людей, зато очень много песка, камня, ясного неба, и огненного, алого жара, которым сочилась каждая пылинка, каждая трещинка, каждая морщинка на выжженных солнцем лицах черноглазых жителей пустыни. А еще там было много опасных, неприрученных тайн, которые эта пустыня скрывала. Но главная тайна Красной планеты оставалась – в буквальном смысле – невидимой. Окутанный дымкой древних легенд Марс романтически называли «облаченным в пламя», но мало кто знал, что это не просто поэтическое преувеличение. Марс действительно был одет в пламя. Тонкая до прозрачности огненная пелена окутывала планету поверх стратосферы, подобно мембране живой клетки. И, подобно мембране, она защищала ее, создавая непроходимый барьер для черно-холодного космоса, враждебной магии и жестких солнечных лучей – и удерживая внутри драгоценные тепло и влагу, которой было так мало на Четвертой планете. Все огненные создания Марса были незримыми узами связаны с этой оболочкой из невидимого пламени, черпая из нее силы, магию и – как говорили легенды – бессмертие. Эта защитная пелена становилась заметна лишь дважды в сутки – утром и вечером – когда косые лучи светила, преломляясь в волнах огненной магии, заставляли воздух пылать алым, превращая планету в прозрачный рубин. «Когда солнце целует землю, открываются створы сердец», – говорили на Марсе. И истинный смысл этой поговорки мог понять лишь тот, кто хоть раз изведал на себе силу красной зари. Зари, которую чужеземцы называли самым прекрасным из чудес Четвертой – и самым жутким из ее кошмаров. Огонь Марса – не просто огонь. Огонь Марса проницает насквозь небеса, камни и души, показывая скрытое, выявляя несовершенное. Огонь Марса всегда показывает истину, какой бы та ни была. Огонь Марса достигает до дна души, высвечивая все, что хотелось бы скрыть – и от себя, и от других. Минуты, когда алое пламя заливало мир, были минутами истины. Минутами, когда можно было увидеть настоящее лицо тех, кто рядом. Минуты, за которые можно было взглянуть в глаза собственной судьбе. Или лишиться рассудка. … – Я слышал, верно, – сказал Джед, отвлекаясь от размышлений. – Но все это было несколько… фантастично. Похоже на легенды. «Весь Марс – одна большая легенда, человек», – фыркнула Фира. – Красная заря – это священное время, – тихо сказала Рей. Почему-то в ее голосе звучало замешательство. – От той минуты, когда солнце коснется горизонта, до той, когда его край скроется с неба. – Еще один обычай? – Нет. Это… – Она нахмурилась, подбирая слова. – Ну, у вас дома есть какое-нибудь особое священное место? – Иллюзион, Сердце Терры, – кивнул Лорд Иллюзий. – Это источник нашей силы и жизни. – Ну вот. А у нас на Марсе вся планета дважды в сутки становится таким вот Иллюзионом. Силы Отца Огня изливаются сквозь песок, землю и камни и соединяются с небесным огнем, что одевает нашу планету снаружи. Пламя пронизывает мир насквозь. Да ты и сам уже видел, как это бывает. – Видел, – ответил ей улыбкой Джед. – Правда, тогда я больше обратил внимание… на другое. – Девушка покраснела до ушей, что не укрылось от проницательного взгляда драконицы. – Это было невероятно, но… мне тогда трудно было отделить реальность от сна, потому что я был, мягко говоря, не совсем в себе. «В себе ты был, в себе, – скептически возразил ему мысленный голос. – Красная заря – время, когда сны и реальность становятся одним целым. Это время, когда развеиваются все иллюзии, открываются все врата и падают все границы. Границы между жизнью и смертью… между одним сердцем и другим. Тебе повезло, что твое ранение пришлось именно на эти минуты, человек. – Фира скосила лукавый двухцветный глаз. – Случись это в иную пору суток, вытянуть тебя из-за грани не удалось бы». – Не надо об этом, – резко сказала Рей, и турмалиновый взгляд стал еще лукавее… и одновременно в нем мелькнуло понимание. – Прошло и прошло. «Прошло? – протянула драконица. – Кого ты обманываешь, девочка? Для вас обоих все только начинается». Рей побледнела – что очень не понравилось Джедайту. – Что… вы хотите этим сказать? – медленно спросил он. «То и хочу. Пламя Марса сжигает границы между душами, и они легко могут дотянуться друг до друга. Чтобы прикоснуться, разглядеть, почувствовать… – Фира зевнула, – вытащить с того света, перелив собственную жизнь, отдать частицу себя». Отдать. Частицу. Себя. …Золотое и огненное – сквозь боль, тепло влагой сочится меж ресниц, лиловое небо – глаза в глаза, губы на его губах – горячие, как солнце и сладкие, как вода… «Ты не умрешь». …Руки, держащие его у грани, шепот, заглушающий кошмары, голос, зовущий, вырывающий из темноты… «Я здесь. Все хорошо, я здесь». Перелить собственную жизнь. Собственную. Жизнь. Джед почувствовал, как дыхание перехватило от чистого ужаса. Прямой поток витальной энергии – без возможности контроля, без единого шанса поставить хоть какой-нибудь щит! Девочка открыла все каналы, вырывая его у смерти. А ведь он был все равно, что мертв – сердце уже не билось, когда он увидел золотой блик, и огненная дева приникла к нему, вливая силы в остановившееся сердце. Вместе с дыханием своих губ. Вместе со своей собственной душой. Небо великое. Его обдало ознобом, когда он понял, чем это могло ей грозить. Она фактически привязала собственную жизнь к его, и если ей не удалось бы – в одиночку! – вытащить их обоих, то она упала бы в пропасть вместе с ним. Связь потянула бы ее за собой. Безрассудная, как она не понимает… И, встретив ее взгляд, осадил себя: понимает. Отлично понимает, и сделала бы это снова, даже вдали от родного Марса, поддерживающего ее силы. – Рей, – хрипло прошептал он. – Рейана, ты осознаешь, что ты сделала? Она побледнела еще больше – просто побелела, и замешательство в ее глазах медленно сгустилось в вину. – Прости. – Шепот был почти беззвучным. – Я знаю, что не имела права, но времени совсем уже не оставалось. Я не успела даже подумать. Я понимаю, что это тебе неприятно, и ты имеешь право сердиться… – Неприятно?! Сердиться?! Да причем тут это? – Джедайт схватил ее за плечи и рывком притянул к себе, прежде, чем успел осознать, что делает. – Ты же могла умереть, глупая! – прошептал он ей куда-то в шею, прижимая до боли крепко. – Ты же могла умереть… Тонкие руки, помедлив, обняли его за талию, и она вздохнула, щекоча его волосами. – Так ты из-за этого сердишься? – Есть еще причина? – Держать ее вот так оказалось неожиданно приятно, хотя обычно Третий Лорд с трудом переносил близкие контакты. Но обнимать Рейану было очень… правильно – так правильно, что он почувствовал сожаление, когда она отстранилась. «Не хочу вмешиваться, но может статься, что есть, – деликатно встряла Фира. – Ведь ваши души соприкоснулись в пламени Марса. А пламя Марса не знает сомнений и не обещает возврата. Узы, которые оно развяжет, уже не восстановить. Узы, которые оно создаст, не разорвет ничто». Вот как. Ничто, значит. Джед на миг прикрыл глаза, осознавая – и удивляясь отсутствию удивления и страха. Словно он уже знал об этом. Рей стояла виновато опустив голову, в одном вздохе от него. Голубая вена на горле билась часто-часто – и так же часто билось сердце в ее груди. Удар в удар с его собственным. Ни на секунду не срываясь с ритма. Который – он понял это и вздрогнул – у них теперь будет общим, одним на двоих. Навсегда. – Я связала нас. – Девушка говорила тихо и напряженно. – Я не знала, что сила Марса подействует именно так, но это меня не оправдывает. Я сделала это, не спросив. – Она подняла на него темные глаза. – Может быть, я безвозвратно изменила наши судьбы. Твою судьбу, лорд. – Ты забываешь, что у меня уже не было бы никакой судьбы, если бы ты не сделала то, что сделала, огненная. – Джед улыбнулся, осторожно скользнув ладонями вверх по ее плечам. – Вообще-то все еще поправимо. – Она запрокинула голову, открывая шею, и этот странно уязвимый жест неожиданно остро отозвался в сердце. – Ведь мы увидели вместе только две зари. – И? «Окончательно связывает только третья, – ответила за нее Фира. – И ее вы должны будете встретить осознанно. После этого уже ничего изменить будет нельзя. Хотя… – она игриво сверкнула глазами, – я бы сказала, что в вашем случае уже поздно что-либо менять». – Фира! – воскликнула Рей, покраснев. Драконица фыркнула, обдав их горячим дымно-медовым воздухом: «Не сердись, девочка. Когда доживешь до моих лет, то поймешь, что есть вещи, пытаться умолчать о которых – все равно, что пытаться спрятать в ладони солнце. Впрочем… ты поймешь это гораздо раньше». Она потянулась, расправляя крылья – полупрозрачные роговые пластины скрыли небо двумя веерами, отбрасывая на песок кружевные тени. Обернулась – мудрые двухцветные глаза переливались, как драгоценные камни. «Не обманывайте себя, дети. Лучше используйте все время, что вам отведено, не гадая о дне, что еще не настал». И, больше говоря ни слова, она легко оттолкнулась и вертикально взмыла в воздух – бесшумно, не потревожив песка, словно земля и не держала ее вовсе. Потом золотой лентой ввинтилась в небо – воздух тонко засвистел в крыльях – и исчезла. – М-м… «Дети»? – в некотором замешательстве спросил, немного погодя, Джедайт. – Драконы. – Рей пожала плечами. – Все мы – дети перед ними. Они помолчали, глядя в звенящее каленое небо. Потом Лорд Иллюзий осторожно положил руку девушке на плечо. Нахмурился, почувствовав, как она напряжена. – Рейана… – начал он. – Послушай, ты не думай, что все безнадежно, – быстро прервала его она. – Это действительно вышло помимо нашей воли, так что…Ты ничем не связан, и… – Рей, – очень мягко сказал Джед. – Успокойся. – …и ты ни в коем случае ничего мне не должен… – О моем долге предоставь решать мне, принцесса. – Он развернул ее к себе, заглядывая в смятенные лиловые глаза. – Сейчас, думаю, нам лучше позаботиться о деле, ради которого мы здесь. – О деле, так о деле, – хмыкнула та, недовольно поморщившись от упоминания титула. Это ее явно раздражало – зато она мгновенно переставала нервничать, отметил про себя Джедайт. Полезное наблюдение. Освобожденный от пепла, песок вокруг скалы казался нетронуто-ровным: ни следов, ни брошенного оружия. Однако, сделав пару шагов, Джед заметил россыпь колких стеклянных бликов, смешанных с рыжей пылью, тонких, едва заметных – и тем более опасных. Он резко остановил девушку: – Подожди. И, прежде чем она успела что-то сказать, подхватил ее на руки, перенося через усыпанный осколками участок. Она замерла, а потом вдруг расслабилась и обхватила его за шею – легко и доверчиво, словно уже сотню раз делала это. И даже самому себе Лорд Иллюзий не признался бы сейчас, что в течение этих нескольких шагов он почти не дышал. Опустив ее на чистый песок, он покачал головой. – Здесь же повсюду осколки. Почему ты не носишь обувь, поранишься ведь, в пустыне такие острые камни… – Жмет. – Рей независимо пожала плечами. – Не люблю, когда что-то стесняет. И потом, все царапины у меня мгновенно заживают, это же мой Марс… – Да, но тебе же больно, – серьезно сказал Джед. – Пусть даже и на пару минут. – Да это неважно, – улыбнулась она… и осеклась, встретив взгляд террианского лорда. Мягкий и несокрушимый одновременно. – Важно, – ответил он. – Это – важно. Улыбка Рей стала почти смущенной – совершенно непривычное для нее выражение, которое неожиданно красило ее. И Джедайт хотел уже улыбнуться в ответ, как вдруг глаза девушки расширились, заметив что-то внизу. Что-то, что заставило ее побелеть. – Рейана?.. – Обсидиан, – глухо сказала она. – Что? – Осколки. – Она наклонилась и подняла полупрозрачный кусочек черного стекла размером с древесный лист. – Это обсидиан. Стрелял кто-то из моего народа. – Не обязательно, – покачал головой Джед. – Такие стрелы могли взять специально, чтобы сбить со следа. – Нет. Смотри, вот здесь… – Стекло было местами оплавлено, но кое-где сохранился узор из тонких насечек, идущий вдоль отполированного, фигурно зазубренного края. – Это личный знак мастера. Изготовлено на заказ. Такие стрелы не идут на продажу иноземцам. Тот, кто ими пользовался, был из наших. – Это не может быть верно стопроцентно, Рей. Стрелу можно украсть, в конце концов… Слишком очевидно – оставлять такие улики. – Поэтому они и растоптали наконечники, – усмехнулась та. – Видишь, там и вот там… Безумцы, они думали, что я об этом не узнаю? Я?!.. – Рейана, не торопись. Те, кто стрелял в нас три дня назад, были моими соотечественниками. Они использовали железные стрелы. – А те, кто их привел? – горько усмехнулась та. – И те, кто стрелял здесь до этого? Осколки были под пеплом, Джед! Лорд замер, понимая, что она хочет сказать. Если это предположение верно, то значит на феникса – феникса! – охотились… сами марсиане? – Джед, – ровно сказала Рей. – Когда найдешь их, то… Мое право – судить по законам Марса. От ее голоса, глухого и пугающе-спокойного, по затылку побежали мурашки. Синий цвет неба подернулся сталью, окрашивая алый песок в цвет запекшейся крови. – Рей, – мягко сказал Джед. – Не надо. Она обернулась – концы волос хлестнули воздух, как плети. В лиловых глазах металась ярость, смешанная с болью. – Не надо – что?! – Мучить себя. – Он поймал ее ладонь, сжал между своих. – Ни гнев, ни вина не помогут сейчас. Девушка вдохнула – резко, на грани крика, и взгляд ее на миг полыхнул безумием. Дернула руку – но держащие ее пальцы, хоть и бережные, обладали стальной хваткой. Они излучали тепло, которое странным образом просачивалось через запястье к самому сердцу, разжимая холодные когти, незримо вонзившиеся в плоть. И Рей сдалась. Протяжно выдохнула и прижалась лбом к поддерживающему плечу, вдыхая запах незнакомых трав, йода и соли. Наверное, так пахнет море на Земле, мимолетно подумалось ей. – Я чувствовала их смерть, Джед, – прошептала она. – Их боль, их гнев, их горе. За что.. Фениксы никому не причиняют зла, они приносят лишь радость, они… – Я найду тех, кто это сделал. – Твердая ладонь легла ей на плечи. – Обещаю. Рей подняла голову. Лорд Иллюзий смотрел прямо на нее, и глаза его сейчас были не бирюзовыми – серыми, как сухой лед. Бесстрастными, пугающе сосредоточенными, холодными. Глаза хищника. И она улыбнулась: – Да, ты – найдешь. …Главная резиденция Хранительницы (она же дворец, она же крепость) располагалась на Олимпусе, самой высокой из четырех гор-гигантов, островами вздымающихся над терракотовым морем песка. Именно здесь были сосредоточены все немногочисленные государственные резиденции и посольства Красной Планеты, что позволяло считать Отца Гор (как его называли местные жители) неофициальной столицей. Склоны Олимпуса, изрезанные лабиринтами улиц и зданий, образовывали огромный город, уступающий по размерам только торговой Фарсиде. Как призналась сама Рей, столица, огромная, шумная, никогда не нравилась ей, как и сам дворец. Ей было тут тесно – слишком много народа, слишком много разговоров, слишком много роскоши. Слишком много всего лишнего. Поэтому большую часть времени она проводила на Альбе, «белой горе», чьи заброшенные храмы редко посещались людьми, и были, как говорили те же люди, «стары уже тогда, когда драконы еще были молоды». То есть невообразимо давно. Джедайт, припомнив многоголосую суету террианского двора, в которой трудно было разобрать даже собственные мысли – и родную, шелестящую волнами тишину полуразрушенного замка на Востоке – молча с ней согласился. В городах нестерпимо и быстро уставала душа. Но все же… марсианские города представляли собой незабываемый букет впечатлений. Как и вся планета, Олимпус был восхитительно нелогичным сочетанием контрастов, соединяющихся в столь же восхитительно гармоничное целое. Тяжеловесные монолиты домов, вырезанные прямо в терракотовой толще вулканических склонов, были украшены гирляндами крошечных колокольчиков из хрупкого синего стекла. Они висели в кружевной резьбе окон, как нити паутины, покрытые диковинной рукотворной росой. Узкие рукава улиц вели к широким полотнам торговых площадей, усыпанных пестро-узорными заплатами шатров – и пестрее любых шатров были люди, эти площади заполняющие. И кто бы мог представить, что на Марсе вообще бывает столько людей! Бескрайние рыжие пустыни казались безлюдными, можно было идти дни и дни, не встречая никого, кроме собственной тени – но города в торговые месяцы заполнялись таким количеством народа, что его хватило бы на пару средних планет. И среди смуглых черноволосых марсиан можно было видеть белокурых и еще более смуглых венерианцев с шальными и дерзкими светлыми глазами, и невысоких, хрупких, как эльфы, людей с Меркурия, которых легко можно было узнать по тонкому полупрозрачному покрову, которым они защищали кожу от солнца. Были здесь и деловитые, в неизменных расшитых одеждах, юпитерианцы, на полголовы выше всех остальных – разве что гости с Плутона им не уступали в росте. Впрочем, эти были редкими гостями не только на Марсе, но даже и на планетах Внешнего Круга. Жителей Последней было немного, и они предпочитали не покидать родину без нужды. Но нептуняне с перламутрово-прозрачной кожей и высокие, гибкие, как хлыст, уранцы встречались довольно часто. Первые привозили на Четвертую редкий жемчуг и дорогие раковины с Тритона и Нереиды – в марсианском океане таких сокровищ не было, и они высоко ценились среди торговой и родовой знати – а вторые придирчиво выбирали оружие. Воистину, оружие с Марса было известно по всей Системе! Короткие легкие мечи с чеканными рукоятками, украшенными орнаментом из переплетающихся зверей – то ли играющих, то ли бьющихся насмерть... Впрочем, для Четвертой игра и сражение мало чем отличались. Щиты из неправдоподобно тонкой и прочной драконьей чешуи, пробить которую было невозможно ни одной из магических атак. И, конечно, знаменитые стрелы с наконечниками из обточенного обсидиана – смоляно-черные, с алыми бликами. Обсидиан с Красной планеты ценился на вес золота: отполированный до влажной зеркальной гладкости, он резал упавший волос и каменную броню с одинаковой легкостью – и при этом не был хрупким, как земное вулканическое стекло. Но обрабатывать черное золото Четвертой умели лишь ее мастера. Многослойные ножи из кованой стали, в один из краев которых были вставлены полупрозрачно-тонкие черные пластинки, резали, как бритва, и найти их можно было только на Марсе. Марс и сам был похож на такой кинжал, красивый странной, опасной, почти мучительной красотой, острой, как стеклянная грань. Краски здесь были настолько яркими и чистыми, что почти резали глаз. Здесь не было полутонов и полутеней. Все было ясно, отточенно и звонко, как прикосновение к оголенному нерву – звуки, цвета, чувства. Особенно чувства. Марс не принимал равнодушия. Его можно было или любить, или ненавидеть – оставаться бесстрастным было совершенно невозможно. Джедайт навсегда запомнил непривычное и острое ощущение жизни, бьющее по нервам яркими красками, пряными запахами, многоголосьем языков, песнями, перекликающимися с ветром, острыми уколами песчинок, монолитностью камня и хрупкой гладкостью стекла, мягкостью вышитых шерстяных тканей… и шелком черных волос под пальцами. Рейана. Всегда и все начиналось с нее – и возвращалось к ней. В своем темном плаще она не сильно выделялась на фоне разношерстной толпы – разве что осанкой. Она скользила в толчее неспешно и гибко, как вода, текущая сквозь тростник. Впрочем, так двигались все марсианки – черноглазые, смешливые, но неулыбчивые, с гордо откинутыми плечами, с яркими покрывалами из оранжево-алого жатого шелка, сколотыми тонкими, обманчиво безобидными шпильками-кинжалами в узлах волос. Вторые такие кинжалы прятались в расшитых бусинами поясных ножнах, скрытых под яркими тканями, шуршащими при ходьбе, как диковинные крылья. А Рей не носила ни шелков, ни дорогих причесок, и уж точно не походила на девушку из знатного сословия. Ее волосы всегда были распущены, свободно спадая ниже пояса – но никакое покрывало не могло сравниться с этой волной роскошной иссиня-черной прохлады, вспыхивающей огнем. Белокожая, невысокая, с необычными фиолетовыми глазами, она разительно отличалась от своих соотечественников – и одновременно была плоть от плоти и пламя от пламени Марса, красной и дикой планеты с горячим и диким сердцем. …– Ты точно уверен, что нам следует именно это делать? – уже не в первый раз спросила принцесса, делая вид, что опирается на его руку, и одновременно ненавязчиво направляя сквозь кружевные пестро-красные лабиринты городских улиц. – По-моему, вот так официально заявляться во дворец, когда тебя ищут убийцы – это безрассудство. – Как сейчас сказал бы Его Величество Эндимион – это должны быть мои слова. – Джедайт притянул девушку ближе, обнимая ее за плечи и плотнее закутывая в плащ: толпа становилась плотнее. – Это не безрассудство, это рассчитанный риск. – Риск на то и риск, чтобы его нельзя было рассчитать, – огрызнулась Рей, без споров прижимаясь крепче. – Лучше бы наши невидимки думали, что ты мертв, тогда успокоились бы. – А вот именно этого нам и не надо, – недобро усмехнулся Лорд Иллюзий. – Пусть поволнуются. Больше сделают ошибок. Ему тепло фыркнули куда-то в шею – по затылку пробежались мурашки. – А ты хороший охотник. – Она не спрашивала. Констатировала факт. – Очевидно, – очень мягко улыбнулся Джед. От этой улыбки лица придворных, бывало, серели. Но Рей только одобрительно ухмыльнулась: ей понравилось увиденное. Впрочем, глаза ее оставались мрачными, и где-то в самой их глубине притаилась тревога. – Они знают, насколько ты опасен для них, – прошептала она. Шумная толпа вокруг почти заглушала ее слова. – Настолько, что решили напасть в первый же день. И теперь они пойдут на все, чтобы до тебя добраться. – Что ж, коли так… – Выражение лица террианского лорда стало откровенно хищным, – не будем их разочаровывать. Королевский дворец на Олимпусе, куда они в конце концов добрались окольными путями, тоже не был разочаровывающим. Впрочем, королевским его можно было считать очень и очень относительно: на Марсе не существовало подобного титула. Дворцом, впрочем, тоже: слишком уж мелкое слово для древней громады, венчавшей огненную гору короной из камня и стекла. В свое время Джедайт с немалым интересом слушал рассказы Нефрита о замке на Ганимеде, где ему довелось побывать. Второй Лорд (в чьем повествовании, к немалому сожалению, преобладали эмоции, а не факты) с присущей ему образностью сравнивал сие сооружение с целым городом, живым каменным лесом из галерей, мостов и башен. И только теперь чувства Звездочета по-настоящему стали понятны его рационально мыслящему другу. Великий замок Олимпуса тоже был живым. Нет, он вовсе не был похож на лес. Огромный, рыже-багряный, высеченный из древних вулканических пород, с десятками подземных этажей, прошивающих толщу горы, как кровеносные сосуды, он был спящим драконом, вросшим в прочное, седое от времени тело камня. Массивные, скошенные под отвесным углом стены, крытые переходы, когтистыми лапами зарывающиеся в красный песчаник, алая громада центральных покоев, кольцом обвивающих огненное жерло Большой Горы – и летящие ввысь стеклянные шпили башен, прихотливо-фигурные, изящные, как сложенные драконьи крылья. А внутри… – Красиво, правда? – спросила Рей. …А внутри замок был сказкой. Казалось, всю красоту своей дикой и яростной родины марсианские мастера поймали, заперли в стекле и камне, создав – чудо. Узорное кружево каменных цветов, заплетающих проемы стрельчатых арок, тонкая резьба, вьющаяся по восьмигранным колоннам куда-то в невидимую высоту. Полупрозрачные мозаики из крошечных стеклянных плиток, рисующих фантастические картины. Мерцающее ночное небо на потолке и радужная гладь моря под ногами – ступи и утонешь. Огненные прожилки смальты, вплавленной в стены коридоров – живой текучий свет, пойманный в стекло. Трудно представить, что такое вообще можно создать из камней и плавленого песка… – …и еще души, песен и памяти, – тихо прошептала Хранительница. Голос ее шепотом струился по стенам. – Вот из чего выстроен этот дворец. – Наверное, из этого выстроены все настоящие дворцы в мире, принцесса, – Джедайт осторожно откинул пыльный капюшон с ее головы, пригладив темные пряди. – Душа твоего народа прекрасна. «И ты… тоже». Она обернулась, улыбнувшись одними глазами. "Спасибо". …Конечно, она тогда услышала его. Она всегда слышала его – казалось, она чувствовала даже тени его мыслей, не делая для этого никаких усилий. Тогда, давно… …Они шли по длинным коридорам, ведущим от одного из черных ходов, через который, собственно, сюда и проникли. Лорд Иллюзий несколько засомневался относительно законности подобного поступка, но Рейана только фыркнула: «По придворным церемониям соскучился?» – и все сомнения развеялись мгновенно. Впрочем, пока особых признаков строгого соблюдения дворцового протокола не наблюдалось. Пару раз им встречались куда-то спешащие люди – они приостанавливались, узнавали, чуть кивая Хранительнице: «Кирия» – и исчезали. Никакого шума или удивления. – Не обольщайся, – прошептала ему на ухо Рей. – Через пять минут новость о нашем прибытии разнесут от центральной башни до распоследнего подвала. И все будут знать, когда, с кем, куда и зачем мы пришли. – Даже больше нас самих, полагаю? – невозмутимо спросил Джед. – Правильно полагаешь. – Мне казалось, жители Четвертой не особо склонны распространять слухи, – заметил он. – Что мы, не люди, что ли? – фыркнула Рей. – Кроме того, именно слухи нам сейчас и нужны, так? Ну так вот, Великий Замок – лучший источник для их распространения. – Верю. А почему, собственно, он Великий? – Ну… Он почти такой же древний, как и сама наша Великая Гора. И традиции здесь такие же древние, впору иногда в музей сдавать… Хотя тут, конечно, красиво… – Рей потянулась, рассеянно проведя рукой по нити стеклянного узора, вплавленного в камень – и тот откликнулся огненным переливом. – Но, если честно, я не очень люблю здесь бывать. Слишком много людей, шума, церемоний… и вообще… – Понимаю, – с чувством вздохнул Джед. Он и в самом деле прекрасно это понимал. Особенно то, что касалось «вообще». Долгие придворные торжества на Терре были для него едва выносимы – во всяком случае, те из них, с которых нельзя было тихо улетучиться в библиотеку после первого обязательного часа. Эндимион тоже, помнится, после таких дней был зол, как стадо горгулий. – На Марсе аудиенции тоже длятся бесконечно? – спросил он и спохватился, что этот вопрос мог быть расценен как обидный. Но Рей только досадливо передернула плечами: – А где нет? Они у нас… ну просто очень долгие. И, между прочим, – она проказливо поморщилась, – по традиции, я должна была именно так тебя и встретить. В короне, рубинах и прочих бриллиантах. Джедайт откровенно улыбнулся. – Что ж, в таком случае, я рад, что этого не случилось, – он запрокинул лицо к потолку, переливающемуся мозаичными звездами. – Так вышло гораздо лучше. – Ну, если не считать той змеи… – протянула Рей. – Да. Так вышло гораздо лучше. …Помещение, куда они в конце концов пришли, не отличалось ни грандиозностью, ни пышностью. Так, обычная, средних размеров комната с множеством полок и самыми необходимыми предметами обстановки. Вот только мозаичные узоры на стенах, полу и потолке были какими-то странными. Приглядевшись, Лорд Иллюзий понял, что это… – Карты, – сказала Рей. – Мы в одной из комнат библиотечного крыла. Я подумала, тебе здесь понравится больше, чем в гостевых покоях, те больно уж помпезные. А здесь интересно. – И спокойно, – заметил Джед. Глаза его сузились, сканируя помещение, скрупулезно подмечая детали интерьера, конфигурацию, пути возможного нападения и отхода. – Помогает думать. Хорошая слышимость и удобное расположение. Есть пространство для маневра, и… – он вдруг осекся. – Прости. Я веду себя, как… – Как на войне, – понимающе усмехнулась девушка. Отвернулась, подошла к окну. – Тебе незачем извиняться. Не забывай, что и я не гладью вышиваю. Я тоже воин, Джед. И я выбрала эту комнату не только потому, что мне здесь нравится, а потому, что она удобна для того, что ты задумал. Джедайт оглянулся, вглядевшись в неземные аметистовые глаза. Сейчас они были холодно-строгими, расчетливыми и серьезными, совсем не свойственными ее юному возрасту. Глазами очень древнего, очень знающего, очень спокойного существа. Она не переставала его удивлять. – Будь осторожен, хорошо? – Голос ее был ровным и тихим. – Если твои предположения верны, то наши охотники не остановятся ни перед чем. – Это еще вопрос, кто из нас охотник, принцесса. – Знаю, – кивнула она. – Но ты идешь на риск, открыто делая из себя жертву. – Каждый из нас пятерых рискует каждую из секунд своей жизни, – с неожиданной для самого себя откровенностью заметил Джед. – Это ничего не значит. – И ничего не меняет, – улыбнулась Хранительница Огня. – Мы чувствуем то, что чувствуем. Ты… береги себя. Вместо ответа он подошел к окну. Небо над городом уже наливалось вечерним оранжево-алым огнем (и когда успел пройти этот день?), который, вместо того, чтобы смягчать очертания, подчеркивал их резкими, контрастными мазками. – Рей, почему ты не любишь, когда тебя называют принцессой? – спросил вдруг он. Она недовольно поморщилась и сразу стала уморительно похожей на десятилетнюю девчонку. Вот только глаза у этой девчонки были совсем недетские… – Потому что титул ничего не меняет. Меня или будут уважать или нет. Или я сохраню мир, вверенный мне, или погибну с ним вместе. Но никакая корона не прибавит и не убавит того, что во мне есть – и не даст мне того, чего у меня нет. Все имена и титулы – не более чем побрякушки. Ничего не меняют. – Нет? – Джед обернулся. – А имя Кирии Марса? – А… – Рей отвернулась. – Уже прослышал, как меня зовут? – Кирия значит госпожа. Старое слово из всеобщего, сейчас почти не употребляется… Но тебе подходит. – Думаешь? – Она покачала головой. – Народ моей планеты свято следует обычаю. Да, я госпожа Марса. И в некоторых вопросах моя власть неограниченна. А в некоторых от меня не зависит ничего. Потому что моя власть… не моя, Джед. Он кивнул. Интонация в голосе Рейаны сейчас отчетливо напоминала эндимионовскую. – Понимаю, – медленно сказал он. – Быть Хранительницей планеты не значит владеть ею. Наоборот… – Это значит принадлежать ей, – сказала Рей. – Да, ты понимаешь. Она медленно подошла к окну, шелестя платьем – серебряные бубенцы на ноге позвякивали в такт шагам. Закрыла глаза, откинув лицо навстречу огненному горизонту. – Эта планета – моя суть, Джед, – медленно произнесла она. – Вот это все, что мы видим и не видим вокруг. Это небо, и песок, и камни, и город, и море на юге – это я. И драконы, и фениксы над поющими скалами – это я. И когда они сгорают в своем огне, я сгораю вместе с каждым из них – и с каждым из них рождаюсь заново. А если кто-то из них умирает – умираю и я. Там, у той скалы, меня убили – дважды. Понимаешь? – Понимаю, – сказал Джед, становясь рядом. Сухой пустынный ветер трепал волосы, нестерпимо горячий – и одновременно студящий холодом. – Рей, я… не умею чувствовать так, как ты, но… Я чувствую. Тебя. Она замерла. Потом осторожно прижалась к его плечу – коротко, на один лишь миг – и отпрянула. «Я – тоже». Они замолчали. Над городом медленно сгущался вечер, тягучий и красный, как каштановый мед. Лучи низко висящего солнца были тяжелыми и осязаемо-плотными, и каменная вязь оконных проемов в их свете казались черным кружевом, хрупким на ощупь. Джедайт осторожно коснулся твердого завитка, прослеживая орнамент из переплетенных птичьих фигур, распахнувших крылья. – Странно, почему их было двое? – спросил он, нарушив тишину. – Кого? – непонимающе нахмурилась Рей. – Фениксов, я имею в виду. Ведь неповрежденный наконечник был только один, остальные разбились о скалу. Отчего погиб второй? Почему не улетел, не напал, в конце концов? Он же… – Она. – Что? – не понял Джед. – Она. – Девушка рассеянно провела пальцем по узорной резьбе рядом с его рукой. – Это была его подруга. Она просто… она не могла улететь, понимаешь? И в живых оставаться не захотела. Она сгорела вместе с ним. – Вот как. Джедайт помолчал, разглядывая крохотные трещины и сколы исцелованного ветром камня. И вспоминая, как на песке у другого камня лежали распластанные силуэты. Рядом. Крылом к крылу. – О чем ты молчишь, мой лорд? – Теплое дыхание чуть коснулось его щеки. – О том, что уйти иногда действительно бывает намного проще, чем остаться. – Он обернулся. Лиловые глаза были почти непереносимо близко. – Для чего оставаться, если все, что дорого, уже по ту сторону звезд? – очень тихо спросила Хранительница Огня. – Это не твои мысли, принцесса. – Джед улыбнулся, отводя прядь волос с ее виска. – Ты из тех, кто сражается до конца. – Как знать… – В ее голосе просквозила горечь. – Вот ты бы сам остался, утратив все, что тебе дорого? – Остался бы. Чтобы вернуть утраченное. – А если… это будет невозможно? – Невозможного не существует. – Бирюзовые глаза сверкнули металлом. – Существует трудновыполнимое. Рейана неожиданно рассмеялась – чисто, резко и звонко. – Тоже никогда не сдаешься, да? – спросила она. – А в твоей жизни есть то, ради чего ты остался бы жить, во что бы то ни стало? – Еще четыре дня назад я бы затруднился с ответом, принцесса, – сказал он. Но теперь… – Но теперь? – вздернула бровь она. Джед улыбнулся – хищной, нежной улыбкой. – Да, огненная, – сказал он. – У меня есть то, ради чего я вырву свою жизнь из бездны. Любой ценой. …Тогда он сказал ей чистую правду. Хоть и не догадывался, с какой жуткой достоверностью суждено сбыться этим словам. «…то, ради чего я вырву свою жизнь из бездны. Любой ценой». А… ты, Рей? Ни тогда, ни потом он не задаст этого вопроса даже себе самому. Во-первых, потому, что она никогда бы этого вопроса не простила. А во-вторых, потому, что он знал ответ прежде, чем этот вопрос родился. Потому что есть вещи, которые просто знаешь – сердцем. И это – самые важные вещи. Впрочем, самые важные вещи Третьему Лорду тогда еще предстояло понять. И он даже не представлял насколько скоро. …А пока что он молча стоял у окна и смотрел на залитый рыжим вечером город. Лабиринты высеченных в камне улочек выглядели сверху как диковинный геометрический узор, заполненный пестрыми суетливыми точками – расчерченное поле для сложной, безымянной игры. Не менее сложная игра сейчас происходила в его мозгу, перебирающего события, факты, причины и следствия. Мимолетные взгляды, слова и предположения, наблюдения и объяснения, гипотезы верные и ложные – тысячи нитей, переплетенных в сложном рисунке, мерцающем огнями озарений, узелками трудных задач, черными дырами загадок и белыми пятнами пока еще не известных явлений. Сложная, пульсирующая сеть, в манипулировании которой ему не было равных. А там, под этой сетью – впервые за не-вспомнить-сколько времени – трепетало и билось живое. Ярко-алое, золотое, турмалиновое, аметистовое, смеющееся и тревожное. Обжигающее, теплое и опасное. Рейана. Джедайт закрыл глаза, мысленно произнося ее имя. Оно нравилось ему, оно текло по венам потоком огня, музыкой, дикой и прекрасной, живой энергией, наполняющей сердце. Оно подходило ей, как небо подходит крыльям, как солнце – небу, а пустыня – солнцу. Ее имя было песней. Ее имя было… жизнью. Стоп. Он открыл глаза и резко выдохнул, пытаясь сосредоточиться. Сейчас не время предаваться эмоциям. Может, никогда не будет время. Может, эта история закончится для них обоих, не начавшись. Между ними еще не было сказано ни одного слова, которое можно было бы истолковать однозначно. Не был задан тот – единственный в своем роде вопрос, не был получен ответ. Но, если верить золотой драконице, то, помимо их воли, две трети пути были ими пройдены. Осталось всего несколько шагов. Следует ли их делать, вот в чем вопрос? И Лорд Иллюзий понимал, что решение этого вопроса останется за ним. Джедайт никогда не был романтиком. Он хорошо умел читать подоплеку человеческих чувств, и в девяноста случаях из ста она вызывала у него отвращение. В остальных десяти – недоумение или жалость. Он очень редко встречал тех, кого мог по-настоящему уважать. И только четверых, кому мог доверять. И никого, кого мог бы любить. Но Рей стала и первым, и вторым, и… третьим. Она беспокоила его, тревожила и наполняла восторгом как перспектива еще не открытой тайны, как загадка, которую можно решать бесконечно, потому что каждое решение мгновенно становится недостаточным и неверным – и каждый раз надо искать новое – и все до единого решения будут верны – и все до единого ошибочны. Он не ненавидел людей, но ему было с ними… непросто. И он прекрасно отдавал себе отчет, насколько непросто людям – с ним. Но черноволосая девочка с Марса стала самым чудесным, самым искренним, самым дорогим ему существом в мире. За какие-то четыре с небольшим дня. Имел ли он право обрекать ее на… себя? Джед протянул ладонь к окну, окунув ее в угасающий солнечный луч. Густое красное золото облило кожу теплом, таким бесплотным и таким реальным. Но он знал, что стоит сжать пальцы – и они поймают лишь пустоту. Дотянуться до Солнца… Он улыбнулся – грустно, снисходя к безрассудности собственных детских мечтаний. Фениксы были тогда его сказкой, спасающей от кошмаров. Сказкой, позволяющей верить, что в этом мире есть еще что-то, ради чего ему стоит существовать. Вот и в человеческом мире есть свои фениксы. Бессмертие, слава, красота, удача. Он улыбнулся. Истина. Люди гонятся за ними в надежде поймать, но они лишь становятся дальше, маня недостижимой своей близостью, все такие же недосягаемо-прекрасные. Миражи. Миражи из призрачного огня. Как знать, может он еще и увидит этих мифических птиц вживую. Хотя бы издалека. Вот, увидел же дракона (незабываемый опыт!). Он не будет пытаться их поймать, вовсе нет. Мечты прекрасны, пока недостижимы. Пусть остаются свободными там, в своем высоком, синем, несуществующем небе. Может, и к лучшему. Может быть… И в этот момент Солнце коснулось горизонта. …К некоторым чудесам просто невозможно привыкнуть, подумал Джед, наблюдая, как тяжеловесный камень становится стеклянно-прозрачным, а стекло вспыхивает огнями. Алое, ликующее, живое затопило мир – и душу – смывая все сомнения, стирая вопросы и сметая фигуры с игральной доски. Резьба оконных переплетов полыхнула золотом – птичьи фигуры на миг ожили, соприкоснувшись крыльями – совсем как те – и в сознании Джеда всплыла четкая картинка… …Два серых силуэта на красном песке. Распластанные крылья, отчетливые контуры – до последнего пера… До. Последнего. Пера. Джедайт замер. Почему они не забрали перья? Его мозг едва не вспыхнул, разрываясь от калейдоскопа слов и образов, которые алое марево делало до боли яркими. Нетронутые маховые перья на крыльях. Наконечник из черного обсидиана. Голос Рейаны: «Безумцы, они думали, что я об этом не узнаю? Я?!..» «Пустые души. Мертвые. Выпитые до дна». «Эти твои две стрекотушки… Прибежали, верещали, суетились, возмущались. Требовали срочно бежать и спасать». «Кого? Зачем?» В самом деле, кого и зачем? Почему девочки-телохранительницы так встревожились? Кто-то намекнул им, что принцессе может угрожать опасность? И как преступники могли рассчитывать, что уйдут от гнева Хранительницы, оставив такие улики? И зачем они их оставили? Словно… намеренно? И зачем они убили птиц, если не ради наживы? Так дерзко, показательно… нарочно? Словно для того, чтобы разжечь вражду между планетами. Вражду, которую убийство террианского посланника должно было бы непоправимо усугубить. Убийство, которое удалось бы, если бы не вмешалась Рейана. Рейана… Какое место ей отвели в этой метальевой игре? Стоп. Метальевой?? «Пустые души. Мертвые. Выпитые до дна». О Небо. Нет. Это же не может быть… Здесь, на Марсе? Последняя вспышка алого залила горизонт, и все части головоломки сложились в одно целое. И Третий Лорд задохнулся от ужаса. …Поразительно, подумал Джед, как время расставляет все по местам. Те события, которые когда-то казались невероятно важными, по прошествии лет рассыпаются в памяти трухой и пылью, а незаметные мелочи оказываются на поверку прочным стержнем, на который нанизаны страницы событий. В конце концов, эти мелочи и оказываются самым значительным, что с нами произошло в жизни. Так, ту поездку на Марс он запомнил настолько ярко лишь потому, что она подарила ему Рей. А сложные, многоходовые комбинации блестяще, одним ударом расшифрованных интриг потускнели безвозвратно, забылись. Вернее, забылись бы, если… Он повертел в пальцах смоляно-черный, искривленный осколок фарфора, похожий на острый клык хищника. Или… на кинжал. …Он почти не запомнил, как несся тогда по залам и переходам, проклиная маго-сферу Четвертой, мешающую ему создать телепорт, и огромность самого дворца с его запутанной планировкой, и собственную глупость, что не позволила ему просчитать сразу наиболее вероятный, наиболее безошибочный вариант удара. Наиболее вероятную цель. Цель, поражение которой установит вражду между двумя планетами раз и навсегда. Где она может быть? Она вроде бы собиралась найти своих девочек-фрейлин, расспросить их о том, кто внушил им мысль, что она в опасности. Хорошо, если она сейчас с ними, не одна… или наоборот, плохо, если ее решат остановить прежде, чем она успеет выяснить что-то. Не сходи с ума, остановил он себя, каждая марсианка – воительница с детства, а здесь, в колыбели родной стихии справиться с ней и подавно непросто. Не всякий враг сможет… Кроме того врага, чья стихия – бездна. Тьма, гасящая любой огонь. Впервые с тех пор, как закончилось его детство, он чувствовал страх. Даже не так, всепоглощающую, парализующую панику от сознания того, что он может не успеть, что не успевает вот уже прямо сейчас, в эту самую проклятую секунду, пока… …Небо, да когда же этот лабиринт закончится?!.. – ДУХ ОГНЯ!! …Шум, похожий на грохот взрыва, раздался внезапно – стеклянные прожилки в резном камне коридора мгновенно полыхнули алым. Узкий, как змеиный язык, раскаленный протуберанец вывернулся из-за угла, метнулся по стенам и растаял, расплескавшись по черно-стеклянной, гладкой, как стоячая вода, поверхности пола. Секунда – и все снова погрузилось во тьму. Но лорду Иллюзий этой секунды было достаточно. …Наверное, зал, в котором он оказался, был величественным и красивым – Джедайт так этого и не запомнил. Где-то на краю сознания отпечатались смутные образы полупрозрачных колонн, в которых плясали кроваво-красные блики, темный, как разлитая смола, пол, да сине-золотые мозаичные своды, уходящие куда-то в темноту. И огонь. Огонь был везде. Пространство шипело и бурлило, изгибалось языками и свивалось в вихри, раздираемое магией противоположных полярностей. Воздух полыхал и плавился разными оттенками алого – до этого Джед не подозревал, что один и тот же цвет может быть таким разным, прекрасным и ужасающим одновременно. Смертью и жизнью. Ибо смерть и жизнь сцепились сейчас в шипящем багряном вихре под узорчатыми куполами зала, огромного, как пещера. Смерть и жизнь, воплощенные в двух фигурах, почти переставших быть человеческими. Рей он узнал сразу. Тело ее, окутанное облаком пылающих лент, казалось отлитым из расплавленного металла – руки крыльями раскинуты в стороны, оранжевые сполохи клубятся вокруг, как щит. И вся она была сейчас – огонь, живой, текучий, танцующий, смеющийся и гневный, и красное золото стекало с ее ладоней, как вода. И тени, мертвенно-багровые тени танцевали вокруг. Такие жутко знакомые тени. Тысячи раз он видел, как они пожирали людей заживо, оставляя лишь бездушную оболочку. Сотни раз – как обращали их в пепел, отчаявшись добраться до души. За этими тенями стояла древняя ненависть, упорная, терпеливая, безликая. Ненависть, ведомая исступленным, слепым голодом – вечным голодом Тьмы по Свету, обреченным ненасытно желать и никогда не утолить своего желания. Теперь эта мерзость желает ее. Его огненную птицу. Нет. Нет, Хаос все поглоти, НЕТ!!! Джед мог бы поклясться, что с его губ не сорвалось ни звука – но Рей услышала. Обернулась – волосы плеснули смоляным и алым, глаза – лиловые звезды в огне пожара. Губы ее дрогнули и, кажется, прошептали что-то – или то была улыбка? Он не успел понять. Потому что заметил это. Крошечный черный блик на самой грани видимости. Почти невидимый в кипящем оранжевом хаосе. Тонкий, как соринка на краю зрачка. И острый, очень острый. С каждой секундой приближающийся к цели. …думать было некогда. Вдох. Мир застыл контрастной шахматной доской. Мир рассыпался и сложился заново – четким и ясным, беззвучным и прозрачным. Движения стали плавными, мысли – стремительно-отрешенными, а время – густым и текучим, как старый мед. Сосредоточиться. Найти единственно верную точку в сплетении пространственных струн. Нащупать угольно-черную тонкую нить. И встать …на ее …пути. И время остановилось. Все остановилось. Кроме черной нити, вибрирующей в пространстве. Нити, на одном конце которой была жалящая смерть. …На несколько секунд ему показалось, что он не сможет дышать. Боль была чудовищной. Боль выжигала мысли и останавливала сердце, каленым льдом ввинчиваясь в сознание. Боль грозила лишить рассудка. Ему и раньше приходилось останавливать стрелы в полете. Но этот осколок металла явно не был обычным – а вот ему самому обычное хладнокровие изменило напрочь. То, что он испытывал сейчас, было в сотню раз сильнее, чем обычный дискомфорт от отдачи физической инерции. По нервам било присутствие чужой осознанной воли – настойчивой, умной и злой, чудовищной в своем хладнокровном упорстве. Воли, которая превосходила его собственную, ибо принадлежала не человеку. Сила, сосредоточенная в черном металле, жгла нервы, колоколами взрывалась в висках, словно он – не силой мысли, а собственным телом – останавливал сорвавшуюся в пропасть скалу. Мозг напрягся, взламывая барьеры скорости и гравитации, чудовищным усилием воли останавливая несущиеся в пространстве частицы, гася инерцию и принимая на себя отдачу застывшего в сети мгновений лезвия. Он ощущал – остро, как ожоги или порезы на коже – как дрожат и одна за одной рвутся ментальные нити, как невидимые щиты идут трещинами, ломаются с хрустом, словно сахар – но на их место тут же встают новые, еще и еще, звенят и стонут от чудовищного напряжения, но стоят. Пока стоят. Время замерло чередой вспышек, черно-белых контрастных стоп-кадров, в которых заточенный кусок металла миг за мигом пропарывал пространство. Время осыпалось секундами, как горсть твердых стеклянных горошин: не удержать в руках. Джедайт почти физически чувствовал, как они выскальзывают сквозь пальцы и бьются о черный пол – каждый удар, как выстрел. Линии перспективы переплелись и изломались, как охапка сухих прутьев, пространство взорвалось острыми углами десятков измерений, вспарывая разум, кружа голову до тошноты. Закрытые глаза не спасали – он видел, каждым пульсирующим нервом, каждой горящей клеткой кожи видел месиво багрово-алых стихий, пересеченных угольной чертой, на одном конце которой была смерть, а на другом… Пространство передернулось еще раз, обдавая волной дурноты, и черта свернулась в твердую черную точку, похожую на холодный, внимательный, злой зрачок. И посмотрело на него. Посмотрело совершенно осознанно, холодно, внимательно и зло. И даже… заинтересованно. Джед едва не поморщился от странного ощущения – не болезненного, но неописуемо мерзкого, словно паутина, налипшая на лицо. И, как паутину, этот взгляд хотелось смахнуть в сторону – он осязаемо давил, проникая вглубь мозга, словно тонкое щупальце. И невозможно было шевельнуться, даже отвернуться, потому что надо было удержать, во что бы то ни стало удержать его на себе, не отпустив, иначе эта мерзость доберется до… Нет!!! Разум приказывал не паниковать – но сердце не слышало его, сердце исходило гневом и болью, леденело от ужаса и кипело от ярости, сердце кричало о чем-то судьбе, умоляя и грозя одновременно… …Точка дрогнула и взорвалась. Чернота разлилась, сминая пространство, как грязную промокашку, стрелами ударила в зрачки. Липкая и вязкая тишина заложила уши, затопила легкие, не давая слышать, не давая дышать. Ее разбивали только быстрые, неровные удары сердца, сухие, как стук метронома. Каждый отдавался болью в висках, и Джеду казалось, что следующего он просто не выдержит. И тогда… … …нет, действительно, умирать дважды за несколько суток – это прямо-таки обидно… … …а Рейана сейчас там одна. Против этого… Ну уж нет. Что-то непривычное полыхнуло изнутри, наполняя новой силой. Больше, чем гнев. Глубже, чем страх. Ярче, чем ненависть. Кто-то хочет убить Рей. А значит, он обречен. Кем бы – или чем бы – он ни был. И Джед открыл глаза. …Сосредоточиться. Скользнуть мыслью по невидимой траектории от конца к началу. Отыскать цель… …и нанести удар. Пробить чужие щиты было неожиданно легко. Его воля ударила коротко и остро, разрушая связи, перекрывая каналы, останавливая дыхание. Сдавленный крик, шипение чужой, угасающей магии… Дикий мысленный вопль… затем хрипы… тишина. Самого незаметного из серой четверки боялись не зря. Он не промахивался мимо цели. Никогда. …Нить оборвалась со звоном, ударив по нервам, как отпущенная тетива. Тонкий, плачущий лязг металла о камень показался взрывом, расколовшим тишину – и та обрушилась на него ревом пламени, шипением плавящегося стекла и криком знакомого девичьего голоса. Кричала Рейана. На совершенно незнакомом ему языке. Она бросала слова, как стрелы – сухие, короткие, резкие, похожие на заклятия, они сотрясали пространство, переполняя его жаром и гневом. Она взывала, призывала, приказывала… и огонь изогнулся, на миг приняв форму… …птицы. Огромной пылающей птицы с перьями из солнца. Птица раскинула крылья, распахнула клюв – воздух содрогнулся от ее беззвучного крика… …и погас. И стало тихо. Кажется, потом он упал на колени, на несколько секунд ослепнув от искр перед глазами. По лицу скользнуло что-то, неприятно щекоча губы, он бездумно провел рукой, испачкав ее в густо-красном и липком, почувствовал соленый вкус во рту. Этого еще не хватало… …– Джед! Он открыл глаза – через силу, виски ломило нещадно – и увидел прямо перед собой встревоженный лиловый взгляд. Оранжевые сполохи метались вокруг зрачка, пламя волос медленно затухало, будто впитываясь в белую кожу. – Тебя зацепило? Ты почему молчишь? Ну же, Джед!! – В голосе Рейаны проскальзывало что-то, очень похожее на панику. – Нет. – Заставить себя говорить было нелегко – горло пересохло, и от металлического запаха явственно мутило. – Просто… отдача. Сейчас пройдет. Марсианская хранительница нахмурилась, явно собираясь высказать что-то возмущенное (и наверняка справедливое), но потом выдохнула и… промолчала. Потом потянулась к нему – прохладные ладони легко легли на виски, кончики пальцев зарылись в волосы – не спросясь, словно она имела на это право. Да что уж там говорить. Она имела на это право. – Болит? – спросила негромко. Тонкие руки излучали невидимую энергию, впитывая боль, вливая в кровь тепло. – Немного. – Джед прислушался к своим ощущениям. – Но это не критично. Рейана фыркнула и пробормотала что-то сердитое о безголовых героях, вечно лезущих на амбразуры. Лорд Иллюзий только усмехнулся: пусть сердится, лишь бы была невредима. Лишь бы была жива… – Ну вот зачем ты влез, а? – не унималась она. – Я бы справилась с обоими… – Ни капли не сомневаюсь, – согласился Джед, проводя ладонью по губам и запуская выборочную аннигиляцию. Кровь зашипела, исчезая, оставляя после себя россыпь голубоватых микро-вспышек. – Но я не мог остаться в стороне, принцесса. Не спрашивай, почему. Она и не спросила. Только встала с колен, потянулась, стряхивая с волос последние капли огня – те рыжими искрами рассыпались по залу, прежде, чем погаснуть. Джед поднялся вслед за ней и впервые огляделся. То, что он принял за просторную залу, оказалось галереей. С одной стороны ее обрамляла краснопесчаная стена, украшенная стеклом и медью, с другой – ряд высоких арочных проемов, на четверть забранных каменным кружевом. За ними лежала спящая пустыня, и пыльно-сверкающий шлейф Небесной Дороги нависал над ней, как полог. Где-то внизу перемигивались редкие оранжевые огоньки ночных улиц, но сюда не долетало ни звука. И только испещренный трещинами и местами оплавленный стеклянно-смальтовый пол напоминал о случившемся. Да еще две неподвижных фигуры, в нелепых позах распластанные на этом полу. Джедайт поморщился. Он ненавидел убивать людей. На самом деле ненавидел. И хотя назвать человеком то, что управлялось черной силой, было уже нельзя, все же… Это было мерзко. И потом, на глазах у Рейаны… Мерзко вдвойне. – Не хмурься. – Твердая ладонь легла ему на плечо. – Я видела смерть, и она меня не пугает. Знаю, что нельзя было иначе. – Опять читаешь мысли? – пошутил Лорд Иллюзий, просто чтобы сказать что-нибудь. Осознание хрупкости волоска, на котором все висело несколько минут назад, с неожиданной силой ударило по сердцу. – Чувства, – ответствовала Рей, и подошла к ближайшему телу. – Вот этот на меня напал. Я засекла его на три с половиной секунды раньше атаки и успела поставить щит. Кто он, интересно? – Один из беглецов с Терры, – мрачно ответил Джед, изучая равнодушно-застывшие черты серого лица и глаза, заполненные сплошной смоляной чернотой. – Из знатных. Предположительно, из боковой ветви королевского рода. Много недовольных тогда было… – Погоди-погоди! – перебила она. – Он никак не мог быть с Терры! У него аура вообще не та была! – У таких, как он, нет живой ауры, только морок. – Джед осторожно коснулся распластанной кисти носком обуви, и тело неожиданно рассыпалось грудой бурого песка. – Видишь? Они големы, существа без души и разума, управляемые волей хозяина. – Откуда у голема такая сила? – тихо спросила Рей. Она не побледнела, но не отрывала глаз от нагромождения песчинок, теперь лишь отдаленно напоминавших человека. – А вот откуда. – Лорд указал на тускло поблескивающий черный камушек, торчащий из серой массы там, где раньше было лицо. – Канал связи с хозяином. Теперь уже ненужный. Марионетка сломалась… Рей не ответила, только молча отошла ко второму телу. И вздохнула неожиданно резко, как от боли, заставив Джедайта рефлекторно метнуться к ней. – Это… марсианин, – потрясенно прошептала она. Ее спутник осторожно наклонился, вглядываясь в застывшие черты, навсегда сохранившие выражение фанатичной ярости. – Нет, принцесса, – сказал он вслух. – У таких нет родины. Он больше не твой соотечественник. – Но был им, – сказала Рей. Лицо ее было неподвижно и строго, в углах губ залегли горькие тени. – Такие есть на каждой планете, – покачал головой Джедайт. – Если у одного оказалась гнилая душа, то это не значит… Вместо ответа принцесса наклонилась и хладнокровно толкнула мертвого в плечо. Оскалившаяся голова качнулась в бок, одна из рук соскользнула и упала на зеркально-черный пол. Но песка – не было. – Это не голем, – бесстрастно сказала она. – Он действовал по собственной воле. Как и те, что стреляли в птиц у скалы. – Голос ее был напряженным и звонким, осанка – прямой, как струна. – Дети Марса пошли против своего отца. – Собственную волю тоже можно исказить до неузнаваемости. – Джед положил ладони ей на плечи. – Есть много способов. Ложь, страх, зависть, жажда власти… Достаточно подтолкнуть. И есть некто, умеющий это делать в совершенстве, подумал он. Но Рей, как всегда, поняла все без слов. – Это ведь та тварь, узнавать о которой ты тогда приезжал на Луну? – помолчав, спросила она. – Да, – кивнул Джед. – На Терре есть только одна сила, которая способна на подобное, и это... – Металлия, – закончила Рей. Ветер за окнами резко взвился, крикнув почти по-человечьи, где-то внизу плеснул песком о камни. На несколько секунд вдруг стало очень холодно. Потом Хранительница отошла в сторону, пристально разглядывая маленькое, черное даже на фоне темного пола, пятнышко, в очертаниях которого отдаленно угадывался зазубренный четырехгранный кинжал. Наклонилась, потянувшись рукой… – Стой! – Забыв обо всех правилах этикета, Джедайт рванулся к ней, перехватил запястье, резко дернув на себя так, что она едва не упала. – Не дотрагивайся до него! – И не думала даже. – Она нахмурилась, вопросительно глядя на него. – От этой вещи веет гибелью. Я просто хотела просканировать поле… – Это – хуже, чем смерть. – Джед резко выдохнул и отпустил ее руку. – Оно заклято магией бездны. Оно предназначено убивать не тело, а душу. Он неотрывно смотрел на черный перекрученный кусок стали, похожий на ядовитый зуб. Какие-то несколько секунд – и он мог бы попасть в цель, и тогда… Ногти до боли впились ему в ладонь, раздирая кожу. Горячие пальцы обхватили руку, насильно разжимая, гладя, успокаивая. – Мою душу не так-то просто убить, мой лорд, – мягко сказала Рей. – Моя стихия защищает меня. – Знаю, огненная. – Джедайт бледно улыбнулся. – Но это – не та истина, которую я решусь проверять. – Он помедлил. – И потом, им достаточно было просто временно вывести тебя из игры. – Вывести меня из игры? – Нас очень грамотно заманили в ловушку. – Ярко-голубые глаза сузились и потемнели. – Декорации были продуманы просто блестяще. Так кстати и так драматично убитые птицы, никому не известный исследователь с условно враждебной планеты – и дерзкое убийство оного исследователя, явно совершенное местными в качестве акта мести. Потом, думаю, должно было обнаружиться истинное имя моей скромной персоны, что вызвало бы шквал обвинений со стороны Терры и волну подозрений со стороны Марса. Военный конфликт был бы обеспечен. Но… – улыбка Джедайта стала хищной, – они не учли одного очень важного фактора. – Меня. – Да, огненная. Тебя. Никто не мог просчитать, что ты кинешься спасать безвестного инопланетного гостя – и преуспеешь в этом… – Только те, кто не знал меня, – процедила Рей. – Я не бессловесная марионетка. Я – кирия Четвертой Планеты, хранительница ее сил. Никакая война не началась бы без моего согласия. А я бы его не дала, пока в своем уме… – Она осеклась, потом тихо добавила: – Ясно. Джед осторожно обнял ее за плечи. – Но мы снова спутали им карты, принцесса. Ты не из тех, кто сдается без боя. – На себя посмотри, – невесело хмыкнула та. – Ментально останавливать металлический дротик в броске – это, сам знаешь, опасно. Он мог перенаправиться на тебя, особенно этот, зачарованный. – Этот – не мог, – помрачнел Джед. – Его готовили специально для тебя. – Вот как. – Рей прищурилась. – Для меня, значит. Предусмотрительные. – Именно. – Лорд Иллюзий отошел к ажурной балюстраде, посмотрел на синеющий горизонт. – Они избавляются от нас, затем меня задним числом обвиняют в покушении… готовый свидетель уже есть, улика тоже… Пока заинтересованные лица разберутся в ситуации, вражда между планетами уже будет неискоренимой. – Он жестко усмехнулся. – Элегантно. Одним ударом поразить и Марс, и Терру. Очень грамотный план. – Да, – сухо согласилась Рей. – Очень. Она подошла к распростертым телам и резким движением очертила в воздухе круг, отгораживая их стеной огня. Алая волна поднялась – и схлынула, оставив после себя лишь мелкий белый пепел. Потом наступила на черное обгорелое пятно, оставшееся от несостоявшегося орудия убийства. Ярко-желтые искры брызнули из-под ступни, раздался сухой рассыпчатый хруст… и все. – Все, – сказала она. – Огонь очищает все. Потом отошла к каменной стене, села прямо на пол, подобрав босые ноги. И закрыла глаза. Сине-зеленые утренние сумерки легли на ее лицо глубокими усталыми тенями. Джед молча сел рядом, разглядывая гаснущие звезды, запутавшиеся в каменном кружеве арочных проемов. Помедлил. – Прости, огненная. – Опять? – Она не обернулась. – За что на этот раз? – Я должен был предугадать подобный ход событий. – Он откинул голову, прижавшись затылком к стене. Прохлада камня, инкрустированного стеклом, уносила остатки боли из ноющего затылка. – Должен был понять, куда они направят удар. Должен был успеть, прежде чем… – Должен, должен, должен… – она вздохнула. – Не слишком ли много ты берешь на себя, мой лорд? – В самый раз. – Он прикрыл глаза. – Сила разума заключается именно в том, чтобы предугадывать возможные события и предупреждать нежелательные из них. Я был слишком самоуверен, и вот результат. – Золотые слова! – Рей коротко хохотнула, и этот звук тронул сердце неожиданным теплом. – Ты и сейчас самоуверен. Думаешь, что должен руководить всем и всеми. Это вообще-то моя планета, лорд, нет? – Твоя, принцесса. – Он отыскал в сумерках ее руку, сжал, улыбнувшись. – Но это была зона моей ответственности. – Слишком многое ты включаешь в эту самую зону. – Даже не видя, он точно знал, что в этот момент она скептически наморщила нос. – Ни судьбе, ни смерти, ни времени нет до твоей ответственности никакого дела. Все, что мы можем – сражаться, радоваться или оплакивать происходящее. Позволь себе хоть иногда просто быть, генерал. – Опасно действовать, опираясь лишь на эмоции, – заметил Лорд Иллюзий. – Они мешают трезво оценивать обстановку. Рей тихо вздохнула. – Джед, – неожиданно спросила она. – Скажи, как ты нашел меня? Ведь через эту галерею мы не проходили, когда я показывала тебе дворец. – Не знаю. – Он нахмурился, в замешательстве вспоминая, что несся по коридорам, не имея ни малейшего рационального намека на направление – и однако же, точно чувствуя, куда бежать. – Просто… знал. – Вот тебе и ответ, – пожала плечами она. – Иногда ты начинаешь знать, только когда прекращаешь думать. Джедайт, не выдержав, рассмеялся, хотя весело ему вовсе не было. – Ну разве что иногда, принцесса, – мягко заметил он. – В редких и исключительных случаях. А иногда… Он осекся и надолго замолк. – …Иногда утрата контроля ведет к катастрофе, – продолжил он. – А эмоции, выпущенные на волю, легко поддаются злой воле и сводят с ума. – К катастрофе, вот как… – протянула Рей. – Ты говоришь об этом так, словно знаешь все... на собственном опыте. – На собственном опыте? – Джед усмехнулся с неожиданно острой, злой горечью. – Можно и так сказать. Он помолчал, впитывая в себя предутреннюю, пахнущую росой и холодным небом, тишину. Все вокруг дышало безмятежностью… только сердце – там, глубоко – билось неровно и беспокойно. Этот осторожный вопрос заставил его прикоснуться к тем тайникам памяти, которые были заперты давно и надежно – за ненадобностью... и из соображений безопасности. ...На самом деле он очень мало помнил те дни. Они были наполнены страхом, смрадом и безумием медленно умирающего города, спокойным отчаянием близкой смерти и ощущением крушения реальности, которое вызывало даже не ужас, а полное выгорание эмоций – пустоту, перед которой мертвеет сердце и цепенеет разум. Детская память подводила его: сны и горячечные видения наслаивались на картины реальности, копируя ее с чудовищной, издевательской четкостью. И лишь отдельные отрывки он помнил ясно. …Серые, визжащие молниями, черно-дымные облака – низкие, тяжелые, они насажены на шпили башен, как на колья, и сочатся красным, точно брюхо раненого зверя… «Беги, мальчик. Спасай себя». «Я вас не оставлю, учитель!» «Мое время окончено. Твое только начинается. Твой долг сейчас – сохранить свою жизнь». «Но я так не могу! Я не хочу!!» «Ты – должен». …Тяжелое, багровое небо, разбухшее, вдоволь напившееся крови… красные блики на скользких, пахнущих металлом камнях мостовой… тонкая сетка густых, запекающихся лужиц между ними… стены, липкие от жирной копоти… удушливый чад паленой плоти, не дающий не дышать, ни думать… крики… «Даже если у тебя не останется ничего, у тебя останется долг. Его ничто не изменит. Ничто не сокрушит. Держись за него». «Долг? Какой долг? Зачем? Перед кем?» «Перед Террой, мальчик». «Я… не понимаю…» «Поймешь, когда она позовет тебя». …Крики. Агония, боль, ненависть, ужас, упоение убийством, азарт охоты – тошнотворная смесь, вытравляющая разум и превращающая сознание в сплошной слепо-звериный вопль… «Я не могу!!!» «Можешь. Ты еще сам не знаешь своей силы, мальчик. Ты – можешь». Огонь. Красный, оранжевый, рыже-черный, жжет глаза, жжет кожу, жжет рассудок… огненные брызги на битых стеклах… огненные глаза не-людей, пришедших убивать… «Твои эмоции – бреши в твоей душе. Не допускай их!» Они не люди, они – мертвые, чужие, их разум – гниль, их мысли – огонь и безумие, у них черные дыры на месте сердец… черные, черные, сочащиеся тленом и ненавистью, они – призраки… их – по-настоящему – нет… «Их нет. Гнев. Страх. Боль. Лишь иллюзии. Не чувствуй их!» Боль. Цветная, жаркая, колючими плетями впивающаяся в сердце, в мысли, в душу… в глазах цветные сполохи, застилающие мир… «Сохрани свою душу, мальчик. Во что бы то ни стало, сохрани себя!» Туман. Бесцветный, блеклый, стирающий ориентиры и краски, глушащий крики… полный шепотов, зовущий, манящий, сладковато-горький, как безумие… Я смогу. Я… должен. Я должен… должен… должен… …иначе сойдешь с ума и станешь частью этой кровавой каши, исчезнешь, сгинешь, растворишься в пустоте, перестанешь быть… У меня есть… то… что им… не принадлежит… …перестать быть… исчезнуть, раствориться, прекратить существовать, прекратить чувствовать, прекратить… У меня. Есть. Долг. …Крики, стоны, агония, ярость, смерть, смерть… вливается через уши, через зрачки, через горло, душит, переполняет насквозь, растворяет, подчиняет… Не чувствуй. Если хочешь выжить, ничего не чувствуй! …Они близко, они совсем близко, они чуют его, как псы, волки, крысы, от них не убежать, они – тьма, зловоние и ужас, они – хуже, чем смерть, они… Ничего. Не. Чувствуй. Вспышка. И тишина. И мир исчез. Мир стал прохладой и свежестью, сиянием, прозрачностью и чистотой. Мир разлетелся на осколки и собрался заново – совершенно иным. Мир стал дождем и воздухом, стеклом и светом, сетью мерцающих линий и ярких точек, переплетением графиков и траекторий, черного и белого, истины и лжи. Мир стал правильным. Мир раскололся на до и после. Там – ярость и ужас, и безумие, и мечущееся сердце, и хаос эмоций. Здесь – покой и ясность чистой мысли. Все бури заперты, все волны усмирены. Четкие контуры, острые грани. И тишина. Наконец-то, благословенная тишина. Ничего не чувствовать. Ни-че-го. …Потом, много позже, он узнает, что сила ментальной вспышки была в тот момент так велика, что разрушила связь Металлии с его марионетками в радиусе полумили. А тех, что были в зоне сотни метров, просто распылило на микрочастицы. А еще он узнает, что тот выброс энергии почти до предела исчерпал все его жизненные резервы, и он был на полволоска от полного выгорания. Узнает – и ничего не почувствует. Потом он долго, очень долго будет учиться чувствовать заново. Гораздо дольше, чем управлять собственными силами. И бесцветно-серые глаза только спустя несколько лет вернут себе прежний бирюзовый оттенок. Но все это будет потом. …А тогда он стоял на крепостной стене, и ветер рвал копоть с его волос, ветер пах солью, металлом и гарью, слезами и морем. В мыслях была полная ясность, в сердце – абсолютная пустота, а в руках – арбалет со взведенной стрелой. Предпоследней. Последнюю он, обломав древко, спрятал за пазухой. Для себя. ... – На своем опыте, – повторил Джедайт. – Все верно. – Здесь, в узорно-красной мозаичной ночной тишине, пролетел едва ли десяток секунд, но каждая из них была размером с бездну. – Да, можно сказать и так. Знаю. Пальцы сомкнулись на его запястье горячим кольцом, и только тогда Джед понял, что у него совершенно ледяные руки. Он дернулся, намереваясь освободить ладонь, споткнулся о взгляд марсианской принцессы, как о камень. Она смотрела ему прямо в глаза – так, как смотрела всегда, прямо, не пряча того, что тлело в лиловых кольцах вокруг зрачков. И это был очень странный взгляд. Очень спокойный и очень твердый и очень решительный и одновременно очень... нежный. Хотя трудно представить, как что-то может быть твердым и нежным одновременно. А вот поди ж ты, может, оказывается... А еще там было... нет, не сострадание. И не жалость. А что-то более глубокое и важное. Понимание. И принятие – абсолютное и безусловное. И еще гнев. И – боль. Его. И за него. Боль – и гордость. – Вот ты, значит, какой. – В голосе ее звучала сложносочиненная интонация – то ли печаль, то ли насмешка, то ли ласка, то ли сочетание их всех сразу. – Какой есть. – Джед заставил себя улыбнуться. – Другим уже не стану. Ты… – Он чуть помедлил. – Ты считаешь меня странным? Он не знал, что в этот момент в его глазах мелькнуло что-то очень уязвимое. Что-то, совсем не принадлежащее Третьему Лорду Терры, зато хорошо знакомое тому, давно забытому десятилетнему мальчишке из сгоревшего города. И Рей увидела это. Она потом никогда не скажет ему, но запомнит – навсегда. – Да, – вслух легко ответила она. Потом знакомым-знакомым жестом провела по его голове и улыбнулась: – Но хорошим. – Уже не таким хорошим, принцесса. – Не тебе решать. – Она смотрела задумчиво, будто сквозь него. Будто в самую душу смотрела, и душе было больно и горячо от этого взгляда. – Именно мне. – Он погладил тонкую ладонь и горько улыбнулся в ответ. – Другие необъективны. – Как знать, – протянула она. – Те, кто любят тебя, вовсе не считают тебя странным. Считаешь, что они ошибаются? – Нет, – отвечает он. – Но они снисходительны и небеспристрастны. – Когда любишь, видишь особенно ясно, мой лорд, – улыбнулась Рей. – Необъективно. – Зато правильно. В голосе Хранительницы Огня звучало столько спокойной уверенности, что земной лорд невольно обернулся, впервые за эту ночь – увидев. Она была в тонкой белой сорочке, и волосы ее беспорядочно рассыпались по плечам тяжелыми черными лентами. Босые ноги отражались в мозаичном стекле пола, как в воде, и серебряная нить с бубенцами на лодыжке слабо посверкивала в лиловеющем предутреннем свете. Она была такой невероятно хрупкой, такой непохожей на огненную богиню, державшей стихию в своих ладонях. И она была такой сильной. – Да? – выдохнул Джед. – А что же видят твои глаза, огненная? Каким я отражаюсь в них? Она повернулась к нему, смотря пристально и нежно. Где-то глубоко, на самом дне ее зрачков плескался свет – не огонь, другое, теплое, ровное сияние, которое – Джед вздрогнул, узнав – он уже видел однажды. Там, за гранью. «Ты найдешь этот свет в твоем мире, человек». Этот свет смотрел сейчас на него, обретенный на самом дне смерти, вызволивший его из такой пропасти, из которой не выбираются в одиночку даже сильнейшие. Она смотрела – без вызова, требования, вопроса, без кокетства и заявления прав. И именно поэтому перед этим взглядом падали все границы, все его щиты и барьеры, которыми он ограждал свою душу. Она не заявляла прав – и именно поэтому имела все права, какие только он мог ей предложить. Она просто смотрела. А потом сказала то, что он меньше всего ожидал от нее услышать. – Живым, – сказала она. – Я вижу тебя живым. Настоящим. Джед выдохнул неожиданно резко, чувствуя, как внутри что-то разлетелось на осколки. Что-то, о чем он давно забыл, что ограждало его от мира так долго, что он перестал это замечать. И он не мог понять, хорошо это или плохо. Он вспомнил слова своих друзей, и все эти взгляды, которыми его провожали остальные – отчужденные, насмешливые, опасливые. «Лорд без сердца». Порой он и сам сомневался, есть ли оно у него, жив ли он до конца. Тот сожженный город его детства выжег и какую-то важную часть его самого. Тогда это спасло его – только отказавшись от способности чувствовать, он смог выжить и сохранить разум. Но… Но есть тот – та, которая не сомневается в нем ни капли. И не будет сомневаться никогда, он был в этом уверен так же точно, как в расположении звезд на небе и цвете солнечных лучей. Есть – она. Свет, который он все-таки нашел в этом мире. Почти застонав, он прижался лбом к ее лбу, потом обнял крепче, пряча лицо в волосах, неожиданно мягких, забыв подумать, как это должно выглядеть со стороны. Но она поняла, не удивилась, обняла, твердым кольцом рук обвив плечи. И она была теплой – теплой, как огонь горящей свечи. – Спасибо, – беззвучно прошептал он. Наверное, даже не ей – а светлеющему небу над головой… и тому невидимому голосу, который отправил его тогда обратно. Но она услышала. И улыбнулась, крепче сжимая руки. – Солнце встает, – прошептала она. – Что? – не понял Джед. Рей отстранилась, смотря ему прямо в лицо. – Солнце, – повторила она. – Заря близко. Третья заря. И глаза ее – открытые, невозможно древние и безрассудно юные, странно беззащитные – и непобедимые в этой беззащитности – сказали все. Ее рука легко легла ему на висок, перебирая волосы – и ощущение тепла от ее ладони было таким естественным, таким родным, таким… правильным. И Лорд Иллюзий понял, понял с жуткой и обезоруживающей ясностью, куда шаг за шагом привела его эта тропинка. Куда она привела их обоих. Так незаметно, так быстро, и так легко, Небо, как легко, будто… И что же им теперь… А впрочем… Он молча накрыл ее пальцы своими, прижав к щеке. На ярко-пунцовой нити горизонта зажглась первая алая искра. …Мир полыхнул красным и исчез, сгорел в невидимом огне, стал плоским, как бумага – и одновременно многомерным, как тысячегранный рубин. Реальность, видимая обычно лишь одной из своих бесчисленных сторон, сложилась в одно, восхитительно жуткое и непереносимо прекрасное целое, и разум облегченно исчез, капитулируя перед совершенством и сверхъестественностью происходящего. Все, что Джед привык считать собой, в считанные секунды сгорело в этом алом совершенстве, и он пропал – или наоборот, наконец-то полностью появился на свет, став самим собой – тем настоящим собой, который живет в каждом человеке, а просыпается лишь на несколько мгновений в жизни – заглядывая вечности в лицо. И вечность держала его за руки тонкими горячими пальцами, и у нее были глаза смеющегося ребенка и древнего дракона, лиловые, как первая ночь мира, и его собственное сердце билось двумя горячими комочками плоти, разделенными на два тела, и соединенными невидимой нитью, пронзающей его и ее грудь. …Джедайт никогда не искал определения слову «любовь», ибо знал, что бессмысленно рационально определять иррациональное – но теперь понял вдруг, что определить его нельзя потому, что оно само является началом всему, определяет все – тысячей символов на тысяче языков, миллионами слов, написанных, сказанных и несказанных, и тех, которые лишь могли бы быть сказаны – все они, так или иначе, замыкались этим, первым, произнесенном когда-то в безмолвии, начавшем мир. Это было чудо – словно удивительнейшая из книг, где каждая страница написана сотней наречий и одновременно прозрачна, как ветер – книга, которая становится тем толще, чем больше страниц прочитываешь, книга, читать которую – восторг и ужас, потому что языком другой души открывает она все тайны мироздания, которые до этого и не мечтал узнать – и каждая ее страница – о тебе, о том тебе, которого ты не знал раньше и знал всегда, о тебе-настоящем, которого забыл за суетой лет и вот теперь вдруг вспомнил, увидел в отраженном лиловом взгляде – дерзком и скорбном, юном и древнем одновременно – узнаешь? Узнаю. И больше не нужно было ни слов, ни объяснений. Дыхание и кровь, пульсирующие в венах одной на двоих души не оставляли шанса скрыть друг от друга хоть что-нибудь. Само это понятие казалось диким, и… …чувства, что пробуждались в нем, почти пугали. Это было что-то иррациональное, яростное до безумия, выходящее за пределы рассудка, что-то древнее, что-то от зверя – и одновременно что-то от полубога. Оно переплавляло изнутри, ломая привычные рамки и границы, добираясь до самого глубокого, где-то-в-недрах-души-спрятанного ядра, которому ни на одном из языков нет названия. Оно смеялось над разумом и шутя сметало волю, если та шла против. Это было больше, чем любовь. Больнее. Безумнее. Радостнее. Стихия, скрытая в сердце. Отражение, в котором видишь свое истинное «я». Жажда обладания и желание защитить. Крик и шепот. Гнев и нежность. Это было больше, чем любовь. Это была Рейана. …Когда она поняла, что обратной дороги нет? Рей не знала. Каждый шаг сам по себе казался незначительным, каждое слово – мимолетным, сказанным вскользь. Но все вместе они сплелись в прочную сеть, которая легла на их судьбы узором раз и навсегда определенных событий. Каждая нить врезалась в сердце, настраивая его на ритм другого, уже-не-чужого пульса. Хотя… она ведь поняла это с самого начала. Еще не видя его, приняла безоговорочно, узнав не лицо, а душу в том зове, что заставил ее развернуться в тот алый вечер и полететь на помощь неизвестно кому. Она всегда думала, что, полюбив, будет чувствовать себя пойманной в ловушку. Она ошибалась. Полюбив, она поняла, что нашла утраченную половину себя. Ту самую, которая стоила того, чтобы пойти за нее на смерть. Ту самую, которая стоила того, чтобы эту смерть победить. В нем она чувствовала силу, равную себе – и полностью противоположную. И – идеально подходящую ей в этой противоположности, совпадающую с каждой чертой ее характера, как одна деталь мозаики совпадает с другой. Эта сила, столь отличная от ее собственной, странно притягивала – ясная, холодная и чистая, как концентрированный луч неимоверной мощи, направленный столь же несокрушимой волей. Спокойная и невозмутимая, она была абсолютно лишена жестокости. Идеально уравновешенная, она указывала на дух такой силы, что ему не нужно было демонстрировать свое могущество и превосходство. Настолько сильный, что он мог позволить себе… просто быть незаметным. Рей постигала чудо узнавания незнакомого и одновременно родного, странного – и своего до боли, понятного каждой нотой слова и молчания, будто потерянного и забытого когда-то – и найденного вновь. Словно половина ее-самой нашлась и смотрит насмешливо и нежно – узнаешь? Узнаю. Это было чудо – песня, услышанная во сне, что слышала и никак не могла узнать, вспомнить, песня, звучавшая в крови и нервах, томила непроизнесенным – и вдруг ожила и зазвенела, и обожгла восторгом – вот оно, то самое. То самое, что искала всегда, сама не зная, что ищет, ждала, не подозревая, что ждет. Это сладкое и жуткое чудо – быть, всей полнотой существа, воплощенного в двух, ставших одним целым. Чудо узнавания – воспоминания того, кого знала, кажется, всегда, и как только могла забыть? …Так просто. Так естественно. Так единственно верно. Сила – и нежность. Разум – и чувство. Мысль – и сердце. Ветер – и пламя. Любовь – и… Любовь. Просто, без всяких «и». Словно вся жизнь была лишь подготовкой к тому, чтобы по-настоящему начаться только сейчас. Чтобы постигнуть разницу между «влюбиться» и «любить», между вспышкой полудетского восторга и медленным, кропотливым выплетением нитей, связывающих душу с душой – взгляд, жест, движение ресниц, улыбка, незаметная в уголке губ, правильное слово, правильное молчание – каждая деталь по отдельности тоньше паутинки и значит почти так же мало, а вместе – канат, который оборвать можно только располосовав душу на части. Чтобы, сгорев дотла и воскреснув, стать наконец бесконечно и полностью – живыми. …А живы ли они сейчас, подумала Рей, бездумно считая минуты бессонной ночи, такой бесконечно длинной, что за нее можно было несколько раз умереть и родиться. Странно, но ее прошлая жизнь вдруг стала казаться реальнее нынешней. И те, давно угасшие эмоции и чувства – более важными. Более... настоящими. Как будто не та эпоха осталась далеким сном, а эта, нынешняя – таяла, как серый мираж. Хотя как теперь отличить прошлое от настоящего? Теперь, когда они так переплелись, что разделить их можно, только разрезая по живому?.. …Привязанность – от слова привязывать. И тогда, давно, она привязывала себя к нему – вздохами, ударами сердца, прикосновениями, молчанием и словами – вплетала себя в полотно его жизни, накрепко, навечно – так, чтобы разорвать их можно было только с кровью. Нерушимо, как слова вплетаются в песню, узоры – в камень, огонь – в ночь, а звезды – в небо. Она привязывала. Она привязывалась. И их с Джедайтом тоже можно было разделить, только разрезав по живому. Впрочем, именно это с ними когда-то и сделали. Разрезали надвое. На две не-совсем-живые половинки. Рей закусила губу почти до крови. Безразличный, рассудочный, холодный расчет в глазах Темного Лорда Иллюзий был непереносим. Пожалуй, непереносимее всего остального, и так непереносимого самого по себе. В далеком прошлом она много раз слышала о змеином хладнокровии Третьего, которое пугало больше ярости – но лишь усмехалась в ответ, почти не веря. Да, ей приходилось видеть то, несгибаемо-стальное, почти жуткое в своем бесстрастном упорстве в его душе – однако с ней он почти никогда не был бесстрастным. И принцесса Рейана была уверена в том, что ей одной (кроме названых братьев) известна иная, человечная сторона ее возлюбленного. Даже чувствовала что-то вроде гордости за силу возлюбленного – и за то, что эта сила никогда не обратится против нее. И уж конечно, она никогда не думала, что увидит его своим врагом. До того дня. Тогда она узнала оборотную сторону Джедайта – и ужаснулась. Ужаснулась маске чужака на его лице, лице человека, ближе которого у нее не было. Ужаснулась тому, сколь черны оказались тени оборотной стороны того, что было самым благородным в его душе. Ужаснулась тому, что теперь уже не сможет забыть этого – другого – Джеда. Проживи хоть миллион лет – не сможет. И даже если он опомнится, а она простит – не забудет. Потому что нет в мире такой силы, которая бы сделала бывшее небывшим. По крайней мере, она такой силы не знала. Рей всегда жила сердцем. Даже ради того, кто был ей дороже жизни, она не смогла бы отказаться от своей сути. Не смогла бы притвориться, что не помнит, что все по-прежнему. Потому что ничего уже по-прежнему не было. Ничего. Потому, что она знала – он тоже помнит. И страдает, помня. Справедливо страдает, в общем-то, подсказал ей не ко времени проснувшийся холодный рассудок. Когда-то, умирая, она предвидела эту его агонию. Око за око. И тогда она была почти рада тому, что он тоже поймет, каково это... Вот только одного она не предвидела – как больно будет ей видеть его страдания. Сейчас она совсем не уверена, что хотела бы ему этого. Совсем, совсем не уверена. Сейчас, воочию ощущая боль родного ей человека и зная, что она справедлива, она проклинала справедливость. Но не могла отступить от нее. И не могла забыть. Рей закрыла глаза. …Как она сможет теперь жить – не забывая?.. …Как он мог существовать все эти столетия – не помня?.. Яркие образы прошлого пробивали бреши в незримой плотине, запирающей эмоции, и те накатывали волнами, одна разрушительнее другой. Огненно-льдистые, сладостно-горькие, счастливо-гневные потоки размывали фундамент самообладания, так тщательно выстроенный и так дорого стоивший измученному разуму. И (что уж себя обманывать) не менее измученному телу. Джедайт крепко зажмурился, стиснув ладонями голову. Боль бродила под веками россыпью колких искр, толчками била в виски, кольцом опоясывала лоб и затылок. Боль была постоянна и привычна настолько, что стала почти незаметной. Даже… почти приятной. На несколько секунд он позволил сознанию расслабиться и раствориться в ощущении горячего песка, жалящего кровь и нервы. Физическая боль помогала отвлечься от той, другой, что гвоздем засела где-то в сердце и пульсировала, как невскрытый нарыв, при каждом неосторожном прикосновении, неосторожном воспоминании о… Нет. Нет, не надо. Не об этом. Не сейчас. Сейчас – время других воспоминаний. Тех, что грудой разноцветных осколков фарфора, красок, эмоций, радости, ярости и боли были рассыпаны перед ним сейчас. Таких хрупких, обманчиво нежных, словно лепестки – и таких колких, раздирающих ткань души ласковыми цветными шипами. Алыми, вишневыми, золотыми… Алый… …цвет платья Рей на фоне черного с золотом парадного убранства Большого Зала приемов Терры – как мазок дорогой цветной туши на парчовой бумаге. Она идет по центральному проходу сквозь наполненное людьми, исходящее любопытством и шепотом пространство – только ленивый не явился сегодня сюда, чтобы увидеть «ту самую дикарку с Марса», босоногую принцессу без шелков и корон, колдунью с черными вороньими глазами. Впрочем, корона все-таки есть, но церемониальные серебро и рубины Дома Марса и впрямь смотрятся едва ли не бедно – красные камни меркнут и теряются в смоляно-огненной атласной роскоши ее волос, как всегда распущенных и спадающих почти до колен. Плутонианский бархат алым пламенем обнимает ее плечи, вишневыми волнами спадает с бедер и локтей, играет переливами багрянца в широких складках и, наконец, затухает пурпурными искрами в угольно-черной тени подола, скупо шитого серебром. Она идет – одна, без сопровождения, вопреки всем церемониям и протоколам, и в каждом шаге ее больше достоинства, чем во всей пышной, увешанной драгоценностями и титулами толпе вокруг. Она идет – и рядом с ней все прически и кринолины смотрятся как полнейшая чушь, пустая, никому не нужная мишура. Так золотая упряжь не нужна дикой лошади, а драгоценная ваза – редкому пустынному цветку. Чистая кожа, волосы, причесанные ветром, смеющиеся губы, сладкие, как излом граната… Перламутр и шелк, рубины и аметисты. Нежность и дикость, огонь и лилии. Красота, не нуждающаяся в позолоте. Самая настоящая красота. Она идет – подходит ближе к трону, где стоят они пятеро – поднимает глаза – и чуть улыбается, встречаясь с ним взглядом… Где-то сбоку восхищенно вздыхает Зой – и в порыве чувств весьма ощутимо пихает его в бок: локти у младшего лорда преострые. Нефрит загадочно и довольно улыбается, и даже у железобетонного Кунсайта на лице явственно читается одобрение. А Эндимион… А Эндимион делает одну странную и прямо-таки скандальную вещь. Он преспокойно спускается со ступенек трона (не далее как утром проклинаемого на все лады за помпезность и неудобство) и шагает навстречу титулованной гостье. Встречает принцессу на полпути и – зал взрывается вздохами – склоняясь, целует ей руку! Джед мысленно улыбается, представляя волны сплетен и слухов, которые захлестнут столицу уже в ближайшие несколько часов, домыслов и предположений о новой пассии земного принца, потеснившей наследницу Луны – свою подругу, между прочим! – и обо всех пикантных подробностях тайного романа, страстях, переживаниях и пересудах, в которых не будет ни малейшей капли правды. Потому что правду знают лишь они четверо. Потому что только они слышали те слова, которые сказал Эндимион прежде, чем поцеловать руку Хранительницы Марса: – Спасибо тебе за жизнь моего брата, принцесса. Вишневый… …бархат подола усыпан белыми лепестками. Он совсем мокрый от росы: в террианской столице уже стоят прохладные ночи. Рей сидит на широком бортике фонтана, поджав ноги в дорогих, шитых серебром туфлях. Парадный генеральский мундир наброшен на ее алое платье, распущенные волосы черной накидкой лежат поверх, а светло-розовые лепестки облетающих вишен снегом ложатся на черное, белое и алое в переливчатом лунном свете. В такие минуты, думает Джед, жалеешь, что ты не художник. Или поэт. Ну, на крайний случай, писатель. Нет, попался же тебе, принцесса, вот такой академический сухарь, который и комплимента-то толком сказать не может… Но я все равно не отпущу тебя, огонь мой, думает он еще. Пусть я и не смогу объяснить словами, что ты значишь для меня… что ты – мой единственный шанс. Потому что у таких, как я, шанс только один. …– Здесь пахнет дождем! – Рей сбрасывает туфли, касаясь газона босыми ногами. – И цветами! Трава густо покрыта росой, и ноги у нее уже мокрые, как и подол роскошного платья, но ей, похоже, все равно. Ночь висит над садом – низко, как полог шатра, ворохом листьев и теней, тихая и полная шепотов – Ночью всегда пахнет дождем, – он присаживается сзади, близко, едва касаясь. – Роса выпадает. От этого и аромат свежих растений сильнее. – Для тебя это обычное дело, да? – Она оборачивается, глаза поблескивают в сумраке, детские и мудрые одновременно. – Твоя планета очень красивая. Но, наверное, когда видишь чудо каждый день, то привыкаешь к нему, и оно перестает быть чудом. Он придвигается еще ближе, скользит ладоням по угольно-блестящим прядям, лаская. – Нет, феникс, – шепчет он ей в затылок. – Не всегда так. Есть чудеса, к которым никогда не привыкнешь. Они чудеса навек. Она молча откидывается назад, прижимаясь спиной к его груди. Она горячая, как костер. Она не говорит ни слова, но Джедайт точно знает, что она в эту минуту улыбается. – Ты сейчас такая красивая, – неожиданно для себя говорит он. – Даже сердцу больно. Рей оборачивается, чуть подняв бровь. Никакого кокетства, только удивление. – Из-за короны и платья? – Нет, – он слабо улыбается. – Из-за тебя самой. Она фыркает: ну и чушь же ты говоришь иногда, милый. – Это так важно? – Нет. – Джед осторожно привлекает ее к себе. Ночи Земли теплее марсианских, но здесь коварно сырой воздух, можно простыть не заметив, а у ее платья открытые плечи… – Нет, это совершенно неважно. Просто… смотреть на тебя – все равно, что смотреть на звезды. И больно, и радостно одновременно. – Повезло тебе, – смеется она. – А если бы я оказалась косоглазой, длинноносой и с веснушками? Вот тебе и все звезды. – Неважно, – пожимает плечами он. – Все равно это была бы ты. И… – Он улыбается – …я не имею ничего против веснушек. Она хмыкает, кажется, скептически. – Ты красива потому что ты – это ты, – спокойно говорит Джед, не отводя взгляда от неба. Он не добавляет ничего больше, но Рей давно уже умеет читать оттенки его голоса, и оттенки мыслей, и оттенки чувств – и то, что скрывается за ними – так ясно, как и самому их хозяину не всегда удается. – Вот как? – медленно спрашивает она. – Ну, значит, по миру гуляют сотни таких принцесс. Невидимо, без шелков и корон. – И босоногих, все верно, – невозмутимо подтверждает Лорд Иллюзий. Где-то в уголках его глаз невидимо прячется улыбка. – Хотя не так уж их и много, Рейана. Настоящие принцессы встречаются очень редко. Его голос спокоен, никакого подтекста нет ни в тоне, ни в выражении, но взгляд ощутимо греет. От тепла, растворенного в его голубизне, Рей неожиданно становится жарко внутри. – Ну, тогда желаю тебе найти хоть одну, лорд, – прячет она смущение за усмешкой. – Так я и нашел, – просто отвечает тот. – И не «хоть», а ту самую. Одну. Другой не будет. Они молчат. Долго. Потом улыбаются – одновременно и все так же, молча. Потом она снова отворачивается, откидываясь спиной ему на грудь. – А… если бы я не была ею, все было бы иначе? – Лиловые глаза не отрываясь смотрят в земное, совсем другое, небо. Он молчит, поняв суть вопроса. Разглаживает тяжелые пряди, влажные от росы, растирает напряженные плечи. Это сложный вопрос, но он не станет лгать. Рейана заслуживает абсолютной искренности. – Наверное, все было бы иначе, – отвечает он наконец и чувствует, как мышцы под его руками напрягаются сильнее. – Может, проще. Может, сложнее. Трудно понять. Но по большому счету это не имело бы значения. Он разворачивает ее к себе, чтобы видеть глаза. – Неважно, принцесса или обычная девочка, воительница или жрица, богиня или человек. В любом случае это была бы ты, Рейана. А кем и как – неважно. Главное, чтобы ты – была. – Я – есть, – улыбается она, но слова ее звучат, как клятва. – Я есть и буду всегда. – Обещаешь? – строго спрашивает он. Кажется, она улыбается. – Обещаю. Золотой… …луч полуденного светила проникает сюда лишь на пару минут – и быстро гаснет, растворяясь в прозрачном сумраке, как в густом синем молоке. Голубовато-серые отвесные скалы, замкнутые в узкое кольцо, испещрены продольными бороздками, напоминающими диковинные узоры. Они немного похожи на стены храма – странного храма, где вместо пола гладкая смоляно-черная гладь озера, а вместо купола – темно-синее небо, потерявшееся где-то невозможно высоко и испещренное вечно негаснущими звездами. Солнце здесь – редкий гость. Совершенно невозможно представить, что совсем близко за этими каменными стенами лежат мили и мили сухого, алого, жаркого, песчаного моря, залитого белым полуднем до краев. Здесь обитают тишина, покой и прохлада. Здесь огненные птицы высиживают своих птенцов. … – Они очень редко откладывают яйца, – шепотом рассказывала Рей, пока они пробирались внутрь по лабиринту узких скальных проходов. – Только когда кто-то из них умирает. Поэтому птенчиков почти никто никогда не видел. Пока не покроются перьями, они боятся яркого солнца и холода, и взрослые птицы прячут их у таких вот озер. – Так может, зря мы их беспокоим? – так же шепотом отозвался Джед. Серо-сумрачная тишина и шепчущее эхо вокруг не настраивали говорить громко. – Вряд ли мать с детенышем расположена видеть чужаков. – Не зря. – Рей мягко потянула его за руку. – Она не испугается нас. И потом, кому из нас тут нужно перо? – Перо? – не понял Джед. – А! Ты про мое обещание… – Про него. Ты ведь тому рыжему братцу пообещал, верно? – Верно, – удивился он. – Зойсайту. А как ты… – Он огненный, как и я. – Рей улыбнулась вполоборота. – Такое сразу чувствуешь. Пламя феникса нас манит непреодолимо. Живое пламя. – Вот почему Зой так просился на Марс, – осенило Джедайта. – А мы-то думали, чего он так уперся… – Родная стихия тянула, да, – кивнула она. – Ничего, побывает еще. Джедайт помолчал. – Он… понравился тебе? – спросил осторожно. – Они мне все понравились, – легко ответила его собеседница. – Правда, принцу вашему голову я все-таки оторву, если он Кролика обидит. Серенити, то есть. – Он не обидит, – поспешил заверить Джедайт, пряча улыбку. – Эндимион души не чает в лунной наследнице. – Ну-ну… – Рей фыркнула. – А рыжий ваш забавный. Он смешной, но хитрый, как лис. Здорово будет с ним потягаться силами! Знаешь… – добавила она доверчиво, – у меня никогда не было братца, только сестры… – Теперь будет сразу четверо, – мягко ответил Третий Лорд, борясь с желанием обнять ее и пригладить растрепанные волосы. – Еще надоесть успеют со своей заботой, они это могут. – А сам-то? – рассмеялась Рей, потом резко затихла. – Все, пришли. Тропа вывела их на узкий, в один шаг, скальный карниз, под которым поблескивала черная и гладкая, как стекло, поверхность озера. Отвесные каменные стены вокруг густо заросли мелкими белесыми цветочками с плотными, будто восковыми, лепестками. Время от времени один из них опадал и глухо, без единого всплеска, уходил под воду, долго еще мерцая в невозможно прозрачной и невозможно глубокой темноте, пока окончательно не исчезал из виду. – Огневицы, – сказала Рей. – Они не вянут. В огне не горят, зато на солнце цветки тают, как смола. Только в тени и растут… Ягоды у них лечебные, фениксы их любят. Я раз попробовала – горькие, ужас. А они клюют. – Ну, о вкусах не спорят… – задумчиво откликнулся Джед. – А где же… – Здесь, – ответила принцесса, опускаясь на колени там, где заросли были особенно густыми, и отводя в сторону плотный цветочный полог. …Птенец был взъерошенным, очень решительным и, кажется, очень возмущенным. Тощее тельце покрыто тонкими мокрыми ниточками неопределенного цвета. Они выглядели до того смешно и жалко! Почти невозможно было поверить, что в будущем эти тряпочки превратятся в роскошные перья из мягкого необжигающего пламени, за каждое из которых любой король отдаст не одну горсть дорогих камней... Неуклюжий, голенастый, птенчик скреб лапами по камню, разминая в крошку остатки скорлупы и что-то протестующе пища. Настороженные круглые глаза, лиловые, как спелые ежевичины, посверкивали крохотными гневными искорками. Короткий золотистый клюв был распахнут так широко, что было видно ярко-красный язычок, похожий на пестик диковинного цветка. Джед видел такие в тропиках Земли. Да, это потешное сердитое создание мало напоминало величественных Детей Огня – тех, что бесшумно проплывали в небесах, как призрачные миражи, сотканные из пламени. Бессмертные, неуязвимые, одетые в броню из шелка и золота... Так вот они какие в детстве… Такие же беззащитные и трогательно-отважные, как и все детеныши, еще не видевшие зла. Только где же его мать?.. И в этот момент тишину разорвал мягкий шелест, и золотые прозрачные тени легли на камень, заставив его сиять. И Джедайт обернулся. Он не знал, что ожидал увидеть. Он был наблюдателем и ученым, и не склонен был доверять фантазиям и пустому воображению, хотя, конечно, какие-то предположения у него имелись. По большей части, самые чудесные и невероятные. Но крылатая гостья разбила все эти предположения в пыль. Она была… прямо сказать, обычной. У нее не было ни фазаньего многоцветья, ни орлиной царственности, ни изящной лебединой шеи. У нее не было пышного павлиньего венца из перьев на голове и изысканного хвоста птицы-лиры. Легкая, размером с дикого журавля, с тонкими, почти хрупкими лапами, вцепившимися в камень. Короткий, совсем не хищный клюв. Круглые, почти черные глаза, похожие на ягоды терна, смотрящие скорее любопытно, чем настороженно. Словом, самая обычная птица. Если бы не золото, одевшее ее в солнце. Если бы не живой, переливающийся огнем, свет, рассыпанный по воде, цветам и скалам, превращающий воду в пламя, скалы – в мерцающий мрамор, а неказистые цветочки – в крошечные звезды. Если бы не радость и жизнь, что излучало это дивное существо, пришедшее, казалось из Древних Времен, когда небеса еще касались земли, наполняя ее чудесами. И этой радости и этой жизни не нужны были никакие лишние украшения – они были красотой сами по себе. – У нас есть легенда, что фениксы – это блики света, пролившегося в пустоту, когда зажглось наше Солнце, – прошептала Рей за его плечом. – Каждый раз, когда вижу их, думаю: наверное, все-таки правда… Вот, угости ее. Я собрала ягод. Она вложила ему в ладонь несколько твердых шариков, похожих на сухие вишни. Еще теплые от ее руки, они отчетливо пахли чем-то, вроде можжевельника. – Протяни ей, ну же. Джедайт так и сделал, стараясь двигаться медленно, чтобы не спугнуть птицу. Но та и не думала пугаться – наоборот, ежевичные глаза искрились все большим любопытством, разглядывая гостя. Помедлив немного, она потянулась… и осторожно взяла ягоду с раскрытой ладони. Потом вторую, третью… Джеду неожиданно вспомнилось раннее детство, такое раннее, что оно осталось в его сознании лишь набором размытых бессвязных картинок. …Он сидит на корточках, боясь пошевелиться, и смотрит на желтую бабочку, присевшую ему на руку. Бабочка щекотно переползает с пальца на палец, лапки у нее жутко тонкие, а крылья, если разглядеть, густо покрыты маленькими чешуйками и кажутся мохнатыми. И вся она такая маленькая и такая удивительная, и кажется, что если вздохнешь чуть поглубже, то она может сломаться… и поэтому он сидит неподвижно, почти не дыша, ему ужасно неудобно и одновременно очень, очень хорошо… И кто бы мог подумать, что много лет спустя, будучи одним из верховной четверки и пройдя несчетное количество войн, он снова испытает то давнее, детское… Да, кто бы мог подумать… Птица неожиданно расправила крылья, обрызгав солнцем камни вокруг – и взлетела, описывая круг среди скал. Крикнула что-то резкое и веселое – и из синей, пересыпанной звездами высоты по широкой спирали медленно спланировал пушистый кусочек солнца. Прямо ему в руки. Золотое перо феникса. … – И все-таки, это странно, – размышлял потом Джедайт, когда они пробирались по каменному коридору обратно. – Птица совсем не испугалась… Тебя – понятно почему, но я? Как она подпустила к своему детенышу чужого? Рей обернулась так резко, что он едва не наткнулся на нее в темноте. Даже в сумерках было видно мягко-лиловое мерцание ее глаз. – Все такой же глупый, – сказала она. И неожиданно потянулась к нему, поправила прядку на виске, отчего дрожь прошла по позвоночнику. – Разве ты еще не понял? Ты – не чужой. Джед прокашлялся – горло неожиданно сжалось. – У фениксов вполне могло быть на этот счет свое мнение, – отшутился он. – У Марса есть лишь одно мнение на всех, – отрезала Рей. – Он принял тебя, и своих решений не меняет. Никогда. «А… ты, огненная?» – мысленно спросил Лорд Иллюзий, обнимая ее. Он не рискнул сказать это вслух. Но Рей, как всегда, услышала. – Ты знаешь, – ответила она. …Да, тогда он знал. Но все его знания были развеяны темным ветром, искажены, обращены в тени. Все его знания не смогли уберечь ее мир от беды. Которую принес он сам. Марс не меняет своих решений. Но Марс, даже мертвый, не прощает предательства. И тем более не прощает он – убийцу своих детей. Своей самой любимой, самой драгоценной дочери… Воистину, хладнокровно подумал Джед, его есть за что ненавидеть. …Ненавидела ли она тогда? – спрашивала себя Рей. Хотела ли она тогда увидеть страдание на его лице? Хотела ли она по-настоящему мести? Он предал тогда, чтобы сдержать клятву. Она – проиграла, чтобы победить. Добровольно приняла его удар, чтобы этим отомстить ему же. Что ж, у нее получилось. И месть ничего – ничего! – не изменила. Не излечила, не исправила, не вернула. Усмешка на губах Рей стала горькой до жестокости. …Не только в преданной любви дело, Джед. Не только в нас двоих. Мира, частью которого были мы оба, нет больше. И я прожила шестнадцать лет иной жизни, в которой ты был лишь тенью, прошедшей по краю, одним из безликих врагов в одном из многочисленных сражений. И не говори, что я была для тебя чем-то большим. Мы ведь никогда не лгали друг другу, так? И себе не лгали. Если бы все касалось только нас двоих, то мы давно залатали бы эту рану. Но разрушенный мир лежит между нами – оскверненный, растоптанный мир, отброшенный в забвение, захлебнувшийся когда-то в крови собственных детей… Мир, убитый собственными детьми. Наш с тобой мир, Джед. И даже теперь смотря в твои глаза, я вижу в них отблеск того, последнего пожара. …Рей казалось, что она безнадежно заплутала в лабиринтах времен и жизней, и ее собственные отражения смотрели на нее из зеркал чужими глазами. Рей лежала, ровно дыша, и глаза ее под сомкнутыми веками были прозрачными и темными, лиловыми и полными звезд, как небо давно замерзшей планеты. Звезды таяли одна за одной, просачивались сквозь ресницы и медленно скатывались по вискам, теряясь в волосах. Рей дышала ровно, как спящая. Руки ее были раскинуты в стороны, как крылья сожженной птицы. А глаза человека, сидящего перед свечой в комнате, полной книг, на другом конце города, не были ни темными, ни прозрачными. Они были светлыми, почти металлически яркими, непроницаемыми и резкими, как каленая сталь, и огонь плясал в них золотыми искрами, отчего взгляд человека напоминал взгляд ястреба – острый, хищно-упорный и непреклонно-отчаянный. Ночь молча смотрела на них с высоты – таких близких и таких непохожих. На своем веку она перевидала немало сожженных птиц – и птиц, посаженных в клетки – и ей уже давно не было до них дела. Все, что она могла им дать – это время. Которого… …становилось… …все меньше.

С наступающими вас, дорогие мои! Следующий кусочек завершит историю Рей и Джеда, и будет всем счастье!)))