Тень города

«Где ты, там и мир - узкий круг, в котором живешь, познаешь и действуешь; остальное - туман. Правда, люди всегда стремились переместиться, чтобы погрузилось в туман то, что примелькалось, и поглядеть на иное бытие» (с)Томас Манн. Иосиф в Египте

Ноябрь 1823

Лондон. Два слога создают гулкое звучание, словно небольшой колокол ударяет медленно и тягуче, а перед глазами при малейшем воспоминании о городе встает белоснежный туман. Совсем не серый, каким его часто описывают, и не влажный, не плывущий в пространстве и не клубящийся. Но очень холодный. Стоит сойти с крыльца - и он тут же обхватывает лицо своими цепкими клейкими пальцами и больше не отпускает до самого возвращения домой, прохладной изморозью облепив давно привыкшую к такому климату кожу. Лондонский туман - он как сам воздух, и, когда видишь его каждый день, то и вовсе перестаешь замечать. Что до тех, кто родился здесь - они и вовсе никогда не придавали особого значения туману. Говорить о нем любят в основном приезжие - хоть он и не бросается им в глаза, они всё же ищут несуществующие отголоски тумана в вечернем воздухе. Из темноты спящего переулка донесся еле слышный звук - скрип отворяемой двери, а уже затем тонкая полоска света разрезала прямую дорогу надвое. Особняк Альберта Мэтьюрина наконец выпустил на заиндевевшую улочку частицу света от своего очага. В дверном проеме сначала вытянулась длиннющая тень, а затем показался и ее обладатель - низкорослый дворецкий, медленным шагом направившийся к воротам. Теперь можно было затаить дыхание и ждать - вот-вот появится и хозяин дома. Эльза переступила с ноги на ногу, выдохнув облачко пара и лишь на секунду отвлекшись, чтобы растереть ладони друг о друга, согревая их горячим дыханием. И вдруг из пелены выдыхаемого пара отчетливо проступила фигура молодого человека, ритмично идущего вдали. Эльза чуть было не пропустила его появление - а всё потому, что Альберт погасил в доме свет, прежде чем выйти к ожидавшему его дворецкому. Каждый шаг был бесшумен - молодой человек словно бы и вовсе не касался ногами земли, - настолько быстро он шел, едва-едва задевая каменную кладку резными каблуками осенних туфель. У невысоких ворот особняка его дожидалась карета, окна которой были плотно заткнуты шторками темно-красного бархата. Не подав ни единого знака слуге, Альберт молча поднялся по ступенькам, и в ту же минуту дворецкий негромко захлопнул за ним дверь. Лошади тронулись - и, под надоедливый скрип колес, хозяин особняка скрылся за поворотом, увозимый на светский прием. Эльза только теперь перевела дух. Темно-оранжевый ноябрь уже не будет казаться настолько скучным. Даже свет высоких изогнутых фонарей как будто поярчал, а на сердце вновь поселился жаркий островок почти беспричинной радости. Всё тот же Лондон заиграл совершенно другими красками. Неспешным шагом направившись следом за уехавшей каретой, Эльза обдумывала своё столь бурное пристрастие. Альберт Мэтьюрин - донельзя сухой, жёсткий человек с идеальными манерами, сквозь которые, впрочем, неизменно явно просачиваются его высокомерие и нелюбовь к людям. Он равнодушен ко всему, его не заботит человеческая жизнь как таковая. Несмотря на всё это, Эльза искренне любила этого человека вот уже несколько лет. Возможно, единственная в мире. Последние несколько месяцев она жила одним только изучением привычек и повадок Альберта, часто следуя за ним в полутьме вечера или выглядывая издали его карету. В редких случаях Эльзе удавалось попасть с ним на один и тот же светский прием, и всякий раз она лишь убеждалась в том, что Альберт Мэтьюрин - сама неприступность в крайней ее форме. Всякий раз он завораживал окружающих одним только своим присутствием, все желали говорить с ним, но Альберт не удостаивал собеседников ответами. «Хотите говорить со мной - так говорите», - отчетливо читалось в его хладных изумрудно-зеленых глазах. Сердцеед? Нет, Мэтьюрин не нисходил до того, чтобы затмить знатных лондонских сердцеедов своей скромной персоной. Скорее наоборот: он всё время стремился скрыться от чужих глаз, внимательных взглядов и задавленных шепотков. Никогда нельзя было понять, что у Альберта на уме, ибо он по своей природе - то есть, абсолютно неосознанно, - это всячески скрывал. Взгляды, бросаемые им на окружающих, были до того отстраненны, что невольно создавалось впечатление, будто все думы его находятся за многие километры от него самого. Однако, это лишь маска, за которую Альберт так искусно прячет действительность. Эльза не могла объяснить даже себе самой, почему упорно так считала: она была столь внимательна к Мэтьюрину, что понимала его буквально интуитивно, зачастую не отдавая себе отчета в том, сколько же из ее домыслов правды, а сколько - надуманных предположений. Но она сердцем чувствовала, что он не такой, как окружающие, и всё больше и больше погружалась в детальнейшее изучение его персоны, со временем всё более походившее на слежку. Сейчас, легко и полетно выскочив из кареты, Мэтьюрин войдет в переполненную залу дома госпожи Леклер, - урожденной МакТемлейн, вышедшей за француза, - и мгновенно потеряется в толпе. Всего несколько шагов - и его уже как будто нет среди многочисленных приглашенных. Поговаривают, что он владеет каким-то тайным знанием, благодаря которому с легкостью проделывает всё, что ему только заблагорассудится. Но это не более, чем просто слухи. По крайней мере, Эльза никак не намеревалась верить всему, что болтали окружающие. Для нее Альберт был идеалом во всех смыслах - остроумный, но всегда неизменно сдержанный, он не позволял другим чувствовать себя глупцами в его присутствии; быть может, отчасти поэтому он был столь молчалив. Многим казалось, что он не прикладывает никаких усилий к тому, чтобы поддерживать светскую беседу или даже вовсе временами не слушает собеседника, но это впечатление на деле обманчиво. Эльза знала: Альберт всегда внимательнейшим образом вслушивается в разговор, хоть и не подает виду. Проверить это было легко, достаточно лишь обратить внимание на то, что, стоит кому-либо ошибиться, назвав неверные данные или неточную дату, и Мэтьюрин тут же вполголоса поправляет говорившего. Следовательно, даже если думает он о чем-то своем, тем не менее не пропускает ни единого произнесенного в его присутствии слова. На сегодняшний прием Эльзе попасть было никак нельзя: в гостях у мадам Леклер бывают исключительно избранные, по большей части англичане или французы, и нельзя даже представить себе, что в этот дом попадет немка. Эльза не любила своей фамилии и при знакомстве часто уклонялась от ответа, когда спрашивали, откуда она родом. Но скрыть немецкий акцент было сложно, и чаще всего собеседники прознавали о ее происхождении именно из жесткого, истинно германского произношения. Эльза прекрасно знала английский, бо́льшую часть жизни проведя именно здесь, в Лондоне, и потому многие поверхностные или попросту невнимательные англичане не придавали значения акценту. Тогда Эльзу принимали за «свою», в крайнем случае за ирландку, и даже звали к себе на прием. По вторникам она присоединялась к небольшой компании мадам Грезе́, четверг был традиционным днем для встреч в салоне* Аллана Эрнста, где недурно играли на рояле и читали отрывки новейшей поэзии, а суббота означала многочасовое чаепитие в гостях у Эллен Тревор. В остальные же дни Эльза была совершенно свободна - и, как повелось, пускалась в свое нехитрое преследование. Можно было не опасаться, что Альберт заметит ее и потребует оправданий на счет подозрительного поведения - ему совершенно нет дела до окружающих. И слава Богу, потому что в противном случае Эльза просто не найдется, что ответить ему. Если бы он и впрямь заговорил с ней - вероятней всего, Эльза не сможет в ответ и двух слов связать от ошеломления. Последний поворот - и вот уж виден дом госпожи Леклер, как всегда, словно светящийся изнутри. В этом салоне всегда жгут много свеч. При немаленьком достатке, хозяйка дома могла позволить себе и не такое. Кучер Мэтьюрина сидел на своем посту, словно на иголках - Альберт не позволял ему спать в его отсутствие, даже если время было позднее, а сам Мэтьюрин пробудет в салоне, как и полагается, допоздна. Завидев кучера, сидящего к ней лицом, Эльза опасливо остановилась в тени, стараясь не попадать в поле зрения - ведь слуги чаще всего бывают более, чем просто внимательны. Их любимейшее занятие - это обсуждение выдумок, сплетен и всего подобного, и запомнить такую особу, как Эльза, для них не составит труда. Она ведь так подозрительно прогуливается одна, не то что без экипажа, - даже без сопровождающего. Тем более, ее светлые волосы так явно выделялись в темноте вечерней улицы, что, увидев ее рядом в несколько вечеров подряд, кучер уж наверняка запомнит девушку. И тут сердце Эльзы забилось в разы чаще - кони в упряжке кареты, на которую она издали направляла свой пристальный взор, резко сорвались с места. Этого она никак не ожидала - ведь яснее ясного, что экипаж никак не мог бросить здесь Альберта Мэтьюрина и вернуться обратно к особняку, по крайней мере, без соответствующего приказания. А приказа никто по видимости не давал, поэтому девушка в ошеломлении вынуждена была просто замереть и затаиться, ожидая, когда карета проедет мимо. Но кучер отчего-то всё подгонял и подгонял лошадей, а непривыкшие к такому обращению кони испуганно вертели головами и шумно выдыхали белые струи пара из широких ноздрей. Завидев на своем пути стоящую на углу улицы девушку, встревоженные животные с пронзительным ржанием, совершенно неестественным в тишине лондонской ночи, вскинули головы и забили копытами о каменную кладку дороги. Это наконец вывело Эльзу из странного оцепенения, и она слабо вскричала, прикрывая голову руками и боясь, что лошади в испуге на нее наедут. Как оказалось, подала голос она как раз вовремя - кучер тут же осадил коней, а из распахнувшейся дверцы кареты показалась чья-то слегка растрепанная голова с выражением встревоженного недоумения на лице. Мужчина проворно соскочил со ступенек экипажа и во мгновение оказался рядом с растерянной девушкой. Эльза подняла на него глаза, уже зная, что увидит рядом с собой высоченную фигуру господина Неприступности, но вместо этого столкнулась с ним взглядом, и взгляд этот оказался ближе, чем она могла предположить: на расстоянии каких-то несосчитанных сантиметров, на нее обеспокоенно глядели изумрудно-зеленые глаза. И Эльза в действительности потеряла дар речи, как и предполагала.