Pen pals?

With love, Anne. “E” is for you.

В пятнадцать Энн Ширли-Катберт думала, что её роман будет трагическим, но в шестнадцать он – эпистолярный. Это невероятно захватывающе, будоражит воображение, а ещё ужасно не идет её невозможным рыжим волосам – так краснеть каждый раз, когда приходит почта. Энн экономит бумагу как только может, стараясь уместить на страницу как можно больше вопросов. Эпистолярному роману уже четвёртый месяц, а вопросы всё не кончаются. А как ты решил, что хочешь стать врачом? А когда ты понял, что испытываешь ко мне чувства, отличные от дружеских? А помнишь у тебя в библиотеке стояла та чудесная книга?.. А зачем?.. Гилберт отвечает на все. Гилберт спрашивает сам. Однажды под моими руками распустилась новая человеческая жизнь. Каждый раз, когда что-то в практике идёт не совсем по плану, когда становится крайне сложно, я вспоминаю этот момент. Повод, чтобы трудиться усерднее и как можно реже быть тем человеком, который оглашает неизбежное. А каким было твоё первое приключение? На тропинке, когда солнечный зайчик от твоих волос попал мне в глаз. А после для достоверности ты ударила меня доской. Какой нрав! Были ли у меня шансы, Энн Ширли-Катберт? Да, конечно, ты можешь написать Башу, и он привезёт её тебе в свой ближайший визит в Шарлоттаун. Что за статью ты пишешь сейчас? Знаешь… Не то чтобы все эти годы они хранили обет молчания, но почему-то именно сейчас, открывшись в главном, чувствуют развязанность рук. Им настолько интересно, они так друг для друга умны, что Энн подчёркивает статьи в газетах и главы в учебниках, ходит с блокнотом, записывая темы, которые хотела бы обсудить с Гилбертом. Джози Пай беззлобно машет на неё рукой, говоря товаркам, мол, не обращайте внимания, это наша городская сумасшедшая. Энн теперь редко плетёт волосы в косы, а взрослые прически так удачно закрывают кончики ушей, что ей абсолютно всё равно, когда девчонки убегают на свидания с кавалерами в гостиную, а она за письменный стол. Уши хоть и горят из-за шепотков за спиной, это совершенно не откладывает отпечатка на образ леди. Образ, который в пансионате и так трещит по швам и окончательно спадает в доме милой Жозефины, где с Коулом Энн может беззаботно бегать по комнатам и рассказывать, как ей не хватает «Зелёных крыш» и Гилберта Блайта. Я даже себе не могла в этом признаться, но мне бы хотелось, чтобы ты был в тот день на приеме у мисс Жозефины Барри. Я чувствую себя полным дураком, отказавшимся насладиться танцем с тобой на ярмарке. Но у нас будет ещё тысяча поводов станцевать. Сможешь придумать названия к тысяче танцев? В переписке играть в орфографию не так интересно, как в школе, (хотя Энн и не отказывает себе в удовольствии подчеркнуть «ё» в слове вовлечённость красным карандашом), поэтому они играют в слова. Началось это спонтанно. В то воскресенье шёл мелкий противный дождь, в комнате Энн и Дианы гостили Руби, Джози и Тилли, и Энн по обыкновению ныряла из учебника по химии в письмо Гилберту, сообщая ему что-то из интересных фактов о фторе (расскажи, как его уже научились использовать в медицине?). Девочки обсуждали фасоны юбок и грядущий прием, на котором, как сказала Руби, мечтательно улыбаясь и выводя изящным пальчиком на запотевшем стекле узоры, Муди, наверное, сделает ей предложение. - Девочки, ну какой он замечательный! – палочки на стекле складываются в букву «м». Диана только мягко улыбнулась в свою вышивку, а Тилли подмигнула малышке, откусывая от сочного яблока. - Вот бы отломить кусочек фтора из кабинета химии и послать Гилберту в Торонто, - резко подняла голову от письма Энн. Руби хихикнула, выводя букву «у». - Энн, обычно суженным посылают надушенные вышитые платочки. Я как раз вчера закончила один такой для Муди, - «д» вышла несколько кривовато, и девушка задумалась, решая, переписать её или оставить. Оставила. - Я бы рада, милая Руби, - вздохнула рыжая, кидая взгляд на последние строки своего послания и думая, влезет ли ещё хоть малюсенькая мысль, - Но на рукоделие нет совершенно никакого времени. - А зачем тебе вышивать самой? – со свойственной ей язвительностью произнесла Джози, болтая ногами на диване. – Можешь одолжить у Руби парочку с инициалами «Г.Б.», они ей теперь не пригодятся. «И» дрогнула. Девочки замерли, переводя взгляд с нахмурившейся Руби на внезапно почувствовавшую себя неуютно Джози. Диана разочарованно покачала головой, Тилли привычно стушевалась. Энн, несколько запаздывающая в реакции из-за письма, думала уже вступиться за подругу, как воздух в комнате внезапно прорезал высокий голос. - Фи, Джози Пай! – Руби резко развернулась и строго посмотрела на блондинку из-под тоненьких бровей. – Фи! Да, в школе мне нравился Гилберт. И тебе он нравился тоже. И он правда очень хороший. И своего детского чувства я не стесняюсь. Но нет никакой нужды задевать Энн и унижать мои чувства к Муди. Я его люблю. А ещё он посвятил мне песню. В установившейся тишине было слышно, как текут минуты. Джози потупила взгляд, и Энн чувствовала, как тяжело ей получать отпор от восторженной, наивной, светлой, ни разу не язвительной Руби. Руби тем временем стерла с окна кривую «и», написала её снова и вдруг, широко улыбнувшись, показала на Джози Пай пальцем. - И-ни-ци-а-лы, - по слогам и серьезно повторила она не самое простое слово. – Тебе на «ы». Первой прыснула Тилли. За ней захохотали Энн, Диана и сама Руби. Джози, увидев такую реакцию, слабо улыбнулась и негромко попросила прощения. - Но на «ы» ведь нет слов! - Тогда на «л», - не растерялась Диана. - Тогда любовь. Энн, критически оценив остатки места на листе, написала с любовью и свое имя с удвоенной согласной, добавила азартное тебе на «н» и включилась в игру. - Величие. Через восемь долгих дней был получен ответ: неотразимость. тебе на «т». Энн проходила весь день, пробуя на вкус это слово, перекатывая его на языке и блаженно улыбаясь под понимающее подхихикивание девочек. Так и повелось. Гилберт говорил о препарировании лягушек (скальпель. тебе на «л»), Энн красочно описывала осень в парке у колледжа (листопад, тебе на «д»). Он вспоминал, как, в свою бытность матросом, в одном из портов видел летающие суда (дирижабль. тебе снова на «л»), она рассказывала, с каким успехом прошло её выступление об истории американской литературы (ликование. тебе на «е»). И всё чаще Блайт писал, как мечтает вновь повидать мир (Европа, тебе на «а»), а Ширли-Катберт сообщала, что узнала о нём из книжек (аул, это село в горах Центральной Азии, тебе на «л»). Это было прекрасно. Это было тревожно. Чем ближе подбиралось Рождество, тем большее волнение одолевало девушку. Чулок с деньгами от продажи Гордости с каждым новым письмом манил её всё сильнее. Пересчитывая известную сумму, Энн вновь и вновь решала задачку. Поезд до Торонто стоит в три раза дороже, чем до Эйвонли. На сколько частей нужно разделить имеющиеся средства, чтобы успеть во все концы? Гилберт писал, что вряд ли сумеет вырваться домой – вакации в университете так себе, и, возможно, его профессору понадобится помощь с работой в праздники (ларингоскоп, тебе на «п»). Энн боялась. Хотя все было хорошо. Безосновательно, алогично, глубоко внутри, она боялась, что могла ошибиться. Любовь Мариллы и Мэттью спасла интернатского птенца с перебитыми крыльями, но преданный однажды – предан навсегда. Энн сама себе с трудом в этом признавалась, но старые закостенелые страхи быть ненужной, быть выброшенной, мучали ее, как давно сросшиеся переломы в плохую погоду (перелом, тебе на «м», Гилберт!). Живое воображение – это прекрасно, но не тогда, когда ты представляешь, как человек, которому ты отдала сердце, смотрит на тебя равнодушно (хотя такой взгляд Гилберта она и не помнит), а потом смеется над твоими неумелыми поцелуями. В такие моменты Энн хочется закричать и затопать ногами, как ребенку, хотя уже и Минни Мэй так не делает. В конце-то концов, вдруг что-то изменилось? Энн никогда раньше не тратила таких огромных денег, и хотя Мэттью в своем письме строго-настрого наказал распоряжаться деньгами так, как девушка считала нужным, ей казалось это страшным расточительством. На одной чаше весов «Зеленые крыши» и милые Катберты. На другой – Гилберт Блайт. Энн представляет, как Гилберт получает ее письмо. Закатывает рукава рубашки (Господь всемогущий, его руки), подкручивает фитилек своей лампы и разрывает конверт одним уверенным жестом. Хмурит брови, улыбается этой своей невозможно обаятельной улыбкой, чтобы после взять ручку и написать что-то до боли родное, важное, западающее в душу, как цент в копилку, и ударяющееся уже не о фарфоровое дно, а о другие такие же центы (морковка, но «а» - это слишком скучно. тебе на «к», Морковка!). Энн любит свое воображение. Энн решается. Получив свой первый табель в колледже, она собирает маленький чемодан, обнимает Диану и, схватив книжку и в спешке позабыв перчатки, устремляется сквозь мутный серый день на вокзал. Вокзал кипит и бурлит, голосят дети и извозчики, пахнет гарью. Толпа на перроне представляется Энн бурным морем, в котором она, как пароход из юности Гилберта, идет прямым курсом в порт своей души, распаляя себя изнутри нетерпением. Девушке даже кажется, что она слышит крики чаек, и голова сама собой поднимается вверх, чтоб увидеть их над ветками голых лип, но ноги предательски спотыкаются о чей-то саквояж и с волос слетает шляпка. Быстро-быстро приняв её из рук пожилого господина и улыбнувшись, Ширли-Катберт снова устремляется к билетной кассе, когда слышит громкое: - Энн! И останавливается, будто врезавшись в стену. Мир сужается до пробирающегося между людьми Гилберта (откуда он здесь взялся?), и будь Энн еще на один процент бедовее, то просто бросила бы чемодан и побежала навстречу. Но она аккуратно ставит багаж к ногам и щипает себя за запястье. Запястье болит. Гилберт Блайт, запыхавшийся, со взмокшей челкой и разметавшимся шарфом, стоит прямо перед ней и смотрит сверху вниз с таким недоверием, с таким отчаянным счастьем, что все сомнения рассеиваются сами по себе. - Нас все-таки распустили, а профессор свалился с лихорадкой. - Я едва не уехала на ближайшем поезде в Торонто. - Хорошо, что в толпе видно твои рыжие волосы. - Мне точно нужно побывать в Ирландии и хоть единожды смешаться с толпой. - Мы едем в Эйвонли? - Да. - Привет. - Привет. Гилберт прижимает ее ладони к своим губам и приподнимает бровь, не отпуская взгляд. Энн не выдерживает, прикрывая глаза и прикусывая нижнюю губу, чувствуя, как в груди все искрит и дымится. Эта его невыносимая мимика, от которой хочется прижать руку к сердцу, что трепещет, как жаворонок, запутавшийся в ивовой кроне, и девчонка бы точно так сделала, если бы рукам не было так тепло в его ладонях – как удачно забыты в пансионате ненужные перчатки. Кажется, ничего на самом деле не изменилось. И тогда, во дворе, в зеленом кипении, не показалось. У Блайта глаза (тоже зеленые) горят при взгляде на его рыжую девчонку. У нее вместо сердца – короткое замыкание. Энн осеняет. - Короткое замыкание. Гилберт выглядит несколько ошарашенным. - Прости? - Короткое замыкание. Тебе на «е». - Хм, - на щеках юноши играют прекрасные ямочки, дезориентируя Ширли-Катберт на некоторое время. – Мне необходимо подумать, что подойдет здесь лучше. Единение? Ежевика? Евангелие? Признаться, сложная буква, милая. Сдержать улыбку нет никакой возможности. Энн волнуется насколько, что пропускает момент для пикировки мимо ушей, сосредоточенная на истеричном биении своего сердца. - А помнишь, как из-за короткого замыкания мы едва не спалили школу? Ну, еще до того, как ее сожгли, выкрав наш печатный станок? Тогда Чарли на перемене, величайшая глупость, решил попробовать и неправильно соединил провода, и у нас получилась жаренная на электричестве картошка, и мисс Стэйси проводила дальше занятие на улице, чтобы проветрить класс. Помнишь? А помнишь… - Энн? – Гилберт снова поднимает бровь, прерывая нескончаемый поток слов. - Что? - Ты прекрасна. - Что? - О, Господи, - улыбается, так, как только он и умеет, и целует её. Энн забывает сразу – про ностальгию, приличия и тот факт, что они, вообще-то, до сих пор на вокзале. Энн, кажется, практически плачет. Её роман мог быть трагическим, а он эпистолярный, но сейчас – такой реальный, с привкусом эйвонлийских яблок, и искрящееся электричеством внутри нее счастье такое же осязаемое, как Белая дорога Восторга в ее первый приезд в «Зеленые крыши». - Хороший способ заставить тебя чуточку помолчать. Думается, запатентую, – улыбка, улыбка, улыбка. - Единственная. Тебе на «я». О, Всевышний. Я люблю тебя.