Проклятое солнце

      Утро встречает Йоко подземельной темнотой и головной болью, и она еще долго лежит, комкая в руках тонкое одеяло и вглядываясь в невидимые узоры каменного потолка. Темнота непроглядно-черная, но Йоко все равно кажется, будто она видит золотистые блики солнца на потолке и оставленные кружевными занавесками витиеватые узоры-тени. Здесь нечем дышать, но призрачный ветер все равно ласково треплет налипшие на лоб волосы и разгоняет столпившиеся под потолком сны. В конце концов Йоко соскакивает с кровати, щелкает выключателем и рваными движениями натягивает на себя одежду.       Ей нравится желтоватые теплые лампы, похожие на настоящее солнце, так что в какой-то момент они заменяют яркие белые везде, кроме коридоров и отцовских лабораторий.       В коридоре ярко и тихо, дышать, кажется, чуточку легче, но Йоко все равно шагает стремительно, ведет ладонью по прохладной стене, будто может вот-вот куда-то успеть. Виски пульсируют болью, шаги отдаются ударами барабана, а застывшая перед глазами тьма ее комнаты все не рассеивается, заставляя почти бежать. Йоко отнимает ладонь от шершавого камня, прячет ее в рукаве таком блинном, что тот, болтаясь, шлепает о бедро. Йоко почти бежит по бесконечному коридору, пытаясь вдохнуть пропитанный запахом крови воздух. Мусор за ночь убрали, выживших заперли в клетках, так что теперь тихо настолько, что эхо звенит в ушах.       Иногда Йоко снится, будто она тоже заперта в клетке среди всех остальных уродливых экспериментов, и чтобы выжить ей нужно быть лучше их всех. Йоко должна быть сильнее, ловчее и хитрее, потому что иначе, стоит лишь оступиться, направленные на нее глаза отца тускнеют и закрываются. Она может быть сколько угодно любимой игрушкой, пока тело ее не ломается, превращаясь в бесполезную груду зловонного мяса, годного разве что на прокорм следующих за ней по пятам шакалов. С самого детства Йоко прекрасно знает – если она умрет, это будет только ее проблема.       – Йоко.       Оклик отца выскальзывает из темноты сбоку, и Йоко замирает, поворачивая голову на звук. Глаза Саске чернильно-черные без проблеска алого, а отец смотрит насмешливо, и Йоко хочет заявить, что идет подышать, и броситься вперед, уже заносит для шага ногу.       – Мы идем к Джуго, – отец прекрасно знает все ее точки и слабости, белесые коридорные лампы сверкают в его глазах, делая кожу еще белее.       Йоко опускает ногу, вытирает ладони о штаны и вдыхает воздух с запахом крови сквозь плотно сжатые зубы. Саске такой забавный, смотрит на нее нарочито безразлично, а в уголках губ его проглядывает краешком ухмылки интерес. Саске еще не знает, что выживает из сотни подопытных всего лишь кто-то один.       – О, – Йоко разворачивается на пятках, делает шаг и хватает раскрывшего было рот Саске за руку, – идем, Саске-кун, ты обязательно должен познакомиться с Джуго!       Белесый свет сменяется желтым, потому что Джуго тоже нравится фальшивое солнце, старая детская песенка срывается с губ и ударяется в стены, а Йоко теперь очень старается не сорваться на бег. Ладонь Саске теплая и сухая, он дышит ей в спину, не пытаясь вырваться или как-то противостоять, будто послушная кукла. Йоко ощущает на себе его взгляд, все еще черный, как непроглядная ночь и ее волосы в темноте или искусственном свете, и оттого сердце ее предвкушающе подпрыгивает, ударяясь о ребра. Отец неспешно идет следом, она слышит его сиплое дыхание, ядом путающееся в волосах, и хочет показать себя лучше, чем когда-либо может быть.       Толстая железная дверь все еще заперта, и Йоко, отпустив руку Саске и насвистывая себе под нос, принимается открывать засовы один за другим. Внутри кажется странно тихо, не слышно ни шороха, а может быть она слишком сосредоточена, чтобы улавливать другой помимо собственного голоса звук. Она видит только, мельком оборачиваясь, как складывает на груди руки отец и растерянно замирает посреди коридора Саске, крутит замки и постукивает по металлу пальцами. Будто осекшись, Йоко замирает у последнего замка, неспешно щелкает им, отпирая, обхватывает другой ладонью ручку и три раза стучит, чередуя длинную паузу с короткой.       – Привет, Джуго, ты хорошо спал? – голос ее эхом отражается от металлической, теперь уже напрочь бесполезной двери. – Помнишь, я вчера рассказывала тебе про Саске-куна? Сейчас я вас познакомлю!       Последние слова ее тонут в визгливом реве, и Йоко шагает в сторону, отпуская дверь. За мгновение рев превращается в оглушительный хлопок и грохот, пыль поднимается в воздух и закрывает обзор, а Йоко поет без слов, старательно вытягивая высокие ноты. Отец стоит, прикрыв ладонью нос и рот, и Йоко становится стыдно, так что она торопливо складывает печати и дует, выпуская обжигающую легкие чакру. Пыль поднимается к потолку и летит куда-то в конец длинного коридора, царапает лицо и оседает на волосах, но все-таки исчезает, открывая обзор.       Распахнув серые крылья, посреди коридора стоит Саске, и глаза его красные, как застывшая на щеке капелька крови. Джуго держит мальчишку за горло, сжимает так сильно, что белеют костяшки, и рука его тоже отвратительно серая. Несчастная выбитая дверь валяется в стороне, всего в паре шагов от ног опирающегося о стену отца, и щеки Йоко от стыда заливаются краской. Отец смотрит на нее укоризненно, будто знает насквозь, что творится в ее голове, но Джуго вдруг падает, и внимание переключается на него.       Глаза Саске, кроваво-красные и завораживающие, смотрят теперь на нее, и Йоко осекается, только теперь переставая петь. Тяжелая рука Джуго шлепается на пол, обретая розоватый оттенок, мурашки табуном проходят по телу, и Йоко прячет ладони в излишне длинных рукавах и вздергивает подбородок. Все взгляды теперь снова направлены на нее, будто она звезда театральной постановки, только что перепутавшая слова, желтый свет фальшивого солнца невесомо греет макушку, и ей вообще-то все еще нечем дышать. Воздух клубится в легких, узлами сворачивается в животе и вырывается сквозь зубы сиплым дыханием. Йоко держит в ладони склянку с лекарством, но не производит ни единого движения, терпит расползающуюся с кровью боль и завороженная глядит в алые с тремя пятнами-запятыми глаза.       – Йоко, – она разжимает ладонь, позволяя лекарству провалиться в печать, и, сделав тяжелый вдох, переводит взгляд на отца, – что ты сказала Джуго?       По ногам тянет холодом, Джуго стонет и ворочается, но не пытается подняться, бормочет что-то себе под нос и скребет по камням ногтями. Так всегда бывает, когда Джуго не убивает, и это его жалкая сторона иногда даже кажется милой. Йоко поет ему песни, а Джуго слушает терпеливо, хвалит ее и иной раз неловко смеется, так что смех его эхом разлетается по коридору. Сейчас Йоко молчит, спрятав в рукавах руки, а слушатель ее лежит на полу и отчаянно стонет, и жалость жаром расползается у нее в груди. Однажды он, став бесполезным, тоже умрет, оставив ее в одиночку взбираться по трупам к фальшивому горячему солнцу.       – Что Кимимаро умер из-за Саске-куна, – Йоко пожимает плечами, и стоны у ног становятся громче.       Саске все еще уродливо серый с распахнутыми во всю ширину коридора кожистыми ладонями-крыльями, белые словно в насмешку волосы его колючками упираются в плечи, а глаза красные-красные, очаровательные до чертиков. Йоко, пожалуй, нравится красный цвет, и она завороженно смотрит, пытаясь разглядеть себя в отражении.       – Кимимаро умер, потому что был слаб, – отрицает отец, и каждое слово его хлещет не хуже пощечины, – ты слишком сильно к нему привязалась.       – Ты прав, – слишком быстро соглашается Йоко, долго моргает и склоняет голову набок, – впредь я буду осмотрительнее.       Йоко разворачивается на пятках и слышит, как отец идет следом, оставляя Саске наедине с валяющимся у его ног пришедшим в сознание Джуго. Желтый свет снова сменяется слепящим белым, Йоко жмурится, недовольно фырчит и старательно прислушивается к отцовскому дыханию. Он больше не сипит, но в движениях его все еще скованность, непривычная, удручающая. Отец только недавно получил новое тело, оказавшееся слишком бесполезным, потому что Йоко слишком растягивала путешествие, и теперь придется ждать еще больше двух лет, пока действие привязки души ослабнет достаточно.       – И все же, – ладонь опускается на макушку и треплет волосы, мягкая чакра растекается по телу, и Йоко едва не урчит по-кошачьи, – ты успокоила Джуго, прежде чем открыть дверь.       Ее секрет раскрывают, и Йоко клонит голову и смеется, едва касаясь виском отцовского плеча. Он позволяет ей эту шалость, как позволил Джуго напасть на Саске, перебирает пальцами волосы и тоже насмешливо хмыкает, принимая ее поступок.       – Иначе тебе пришлось бы искать новый сосуд, – Йоко ведет подбородком, подстраиваясь под скользнувшую ниже ладонь.       Отец улыбается и треплет ее по волосам, и оба они в глубине души понимают, что из упрямого своевольного Саске едва ли получится подходящий сосуд.       Йоко возвращается в желтый коридор после ужина, когда там точно никого нет, воровато оглядывается, будто совершает страшное преступление, прижимается ладонями к холодному металлу двери и отпирает один замок за другим. Она слышит, как по ту сторону клетки Джуго шипит и бормочет, принимается напевать тихонько, осторожно выбирает слова. Йоко поет о желтом солнце и свежем ветре, о влажной росе на траве и стрекоте кузнечиков, и Джуго привычно замолкает и слушает, позволяет войти и усесться рядом, привалившись плечом к плечу.       Внутри его клетки темно и пусто, лишь тонкая полоска желтого света проникает сквозь неплотно закрытую дверь, освещая камень и укутанные тряпками ноги. Джуго как обычно сидит, подтянув колени к груди и обхватив их руками, не сводит с нее взгляда, и Йоко чувствует, как постепенно теплеет его замерзшая кожа. Она прижимается к его плечу, как они делали в кажущемся теперь бесконечно далеким детстве, поет про синее небо и окутанный проводами город, за каждым из жителей которого присматривают высеченные в скале образы. Они сидят так достаточно долго, чтобы песня давно успела окончиться, и Йоко в какой-то момент замолкает, не в силах больше подобрать слов.       В голове ее крутятся подернутые черным туманом мысли, рука сама собой тянется к желтому свету фальшивого солнца, и остается всего один шаг, ради которого необходимо подняться и запереть за собой дверь.       – Кимимаро правда умер? – спрашивает Джуго, и желтый свет прячется за толстой металлической дверью.       – Стала бы я тебе лгать? – отвечает вопросом на вопрос Йоко.       Тишина повисает между ними ненадолго, пока Джуго, вздохнув и подставив ей плечо поудобнее, не задает следующий вопрос:       – Ты ненавидишь этого… Саске?       Он делает паузу, точно пытается вспомнить имя, но Йоко прекрасно знает, что Джуго не забывает тех, кто его победил. Он теребит в пальцах накидку, в которую обыкновенно кутается с головой, и Йоко почти видит, как рыжие волосы его светятся в темноте.       – Это неважно, – она пожимает плечами, разворачивается, чтобы прижаться к плечу Джуго спиной, и вытягивает ноги, – однажды он тоже умрет. Отец сделает его своим следующим сосудом.       Ложь витает в воздухе и вьется ароматическим дымком к потолку, и Йоко закусывает губу, сцепляя в замок пальцы. Саске недостает покорности, чтобы смириться с собственной участью, он живой и теплый, но в то же время падает все глубже в бездну, проваливается в пустоту собственных глаз, и потому в конце концов проиграет, сделавшись красным.       – Ревность тебе совсем не идет, – Джуго коротко вздыхает, и Йоко фыркает и громко смеется, натягивая рукава на кончики пальцев. – Кимимаро стал слабым из-за меня. Ты…       – Я не собираюсь умирать, – перебивает Йоко, и желтая полоска света совсем теряется в темноте, – и непохоже, чтобы Саске-кун испытывал от печати какие-то неудобства.       Сила Джуго течет в ее чакре безо всяких сдерживающих печатей, смешивается с болью и цепенеет, заставляя кричать. Йоко перебирает в пальцах пузырек с лекарством и сипло дышит, не желая ни на мгновение оставаться в тишине. Джуго молчит, комкая накидку, и теплая рука его невесомо касается виска, обжигает будто случайно, раскрашивая темноту. Обоим кажется, будто они сидят здесь втроем, и Йоко поет тихо-тихо, путая желтые лампы с настоящим полуденным солнцем.

***

      Зима в стране Рисовых полей короткая и дождливая, слишком невзрачная, чтобы быть по-своему очаровательной, но Йоко все равно нравится. Тяжелое серое небо в это время нависает прямо над головой, холодный ветер пробирает до костей, а минуты, когда светит чистое, не скрытое тучами солнце, похожи на благословение. Йоко задирает голову вверх, обматывает вокруг шеи длинный колючий шарф и прячет ладони в рукавах, ощущая, как от холода покалывает щеки. Собранные в косу волосы все равно разлетаются и хлещут лицо не хуже дождя, и совершенно не понять, утро сейчас или вечер. Иногда выпадает снег, тает, не долетая до земли, и обращается в липкую холодную влагу, застывающую на губах.       Фестивали в такое время проходят редко, но все равно обязательно находится парочка в городах покрупнее, куда Йоко выскальзывает без дозволения, потому что отец и так позволяет ей ходить где угодно. Йоко любит покупать здесь еду, потому что Кабуто готовит просто ужасно, выигрывает какое-нибудь соревнование, а потом отдает приз понравившемуся ребенку. Обычно ей наскучивает ближе к полуночи, когда воздух становится горячим от огненных фонарей и алкоголя, а иногда она все еще бродит, сама притворяясь маленькой девочкой, и сжимает в руках выигранную игрушку. Порой ей кажется, будто отец вот-вот вынырнет из темноты переулка, отругает и заберет домой, и потому Йоко упрямо бродит между украшенных разноцветными флажками и фонарями рядов.       Все внутри в предвкушении замирает, когда на плечо ложится тяжелая мужская рука, однако Йоко ни за что не может перепутать отца с кем-то другим. У мужчины за ее спиной тяжелое, пропитанное алкоголем дыхание и грузное тело, а еще двое рядом смеются и толкают друг друга локтями. От чужого прикосновения накатывает волна отвращения, пальцы вцепляются в игрушку изо всех сил, и Йоко щурится, переставая петь. Они видят перед собой девочку лет одиннадцати, в этот раз Йоко использует настоящую технику перевоплощения, прикрытую гендзюцу, и от похоти в их покрасневших от алкоголя глазах воздух кажется липким и горьким.       – Что же ты перестала петь? – говорит один из тех, что стоят в стороне, и второй снова толкает его в плечо.       – Ты потерялась, малышка? – тот, что все еще держит ее за плечо, говорит громко, едва ли контролируя собственный голос. – Хочешь, дяди помогут тебе найти маму и папу?       Глаза его блуждают по ее лицу и опускаются ниже, теряясь в меховом воротнике. Йоко сжимает в пальцах плюшевую игрушку-зайца с длинными розовыми ушами, поджимает губы и мотает головой, делая шаг назад. Двое других гогочут, окидывая ее сальными взглядами, и даже холодный ветер не может сделать нагревшийся воздух менее отвратительным.       Они стоят вдалеке от торговых рядов, топчутся в самом конце длинной улицы, и редкие красные фонарики бликами освещают их лица. Йоко щурится, разглядывая черное небо и желтые окна близлежащих домов, глядит на магазинчик со сладкими рисовыми шариками и облизывает губы, склоняя голову набок.       – У меня нет мамы, – чеканит она, прижимая зайца к груди, и на лицах мужчин шире расползаются ухмылки, – но вы можете попытаться ее найти.       Смешки растворяются в воздухе вместе с упавшей Йоко на щеку холодной снежинкой, а пальцы на ее плече сжимаются крепче. Вторая его рука опускается в карман, а двое других прекращают толкаться и склоняются над ее лицом. За их спинами и на поясах оружие, но все они скорее бандиты, чем ниндзя, и оттого вдруг делается смешно. Это дурацкое задание, которое она схватила только чтобы уйти из дома, кажется Йоко глупым, потому что с такой ерундой мог бы справиться даже ребенок.       – Обязательно поищем, – смешки становятся громче, он вытягивает палец в сторону темного в бликах фонарей переулка, – как насчет посмотреть там для начала?       Дальше тупик, ведет в черную пустоту, а Йоко отчего-то все отчетливей кажется, что отец скоро заберет ее домой. Она прижимает к груди зайца с розовыми ушами и медленно кивает, переводя взгляд с переулка на склонившихся над ней мужчин. С неба падает еще одна снежинка, холодит нос и стекает капелькой на губы. Вот-вот должны запустить фейерверки, и тогда темное низкое небо окрасится красивыми цветами, и стекающий дождем снег станет красным от крови.       Они идут в указанный переулок, и цепкая влажная ладонь все еще сжимает ее плечо, будто они все еще верят, что Йоко может сбежать. Йоко задирает голову к небу, когда огни фонарей остаются позади, и тени окрашивают золото в черный, вздрагивает, когда ладонь соскальзывает с плеча на грудь, и поджимает недовольно губы. Она не любит прикосновений, отшатывается на два шага и едва не глохнет от нестройного хохота. Плюшевый заяц кажется непропорционально огромным, длинные уши его упираются в подбородок, а внутри сворачивается клубком, готовясь к прыжку, змея.       – Ну что ты, малышка, мы прекрасно поняли, где твоя мама, – говорит один, обхватывая ее сзади за плечи, – дашь нам кое-что взамен, и мы с радостью отправим тебя к ней.       – Организуем встречу по высшему разряду, – подхватывает второй, усаживаясь перед ней на колени и хватая пальцами за подбородок.       Третий заплетающимися пальцами расстегивает ширинку, и Йоко жмурится от подступившего тошнотой к горлу отвращения. Снег падает с неба и тает в воздухе, сливается с чернотой переулка, делается грязным и серым и исчезает, испарившись горячими водяными каплями. Йоко прижимает к груди плюшевого зайца, и длинные уши его упираются ей в подбородок, чужие пальцы впиваются в плечи и щеки, а по венам течет, испаряясь со снежинками, яд. Тугая боль сворачивается в животе, и Йоко громко свистит, пинком отталкивая того, что стоит впереди.       Второй кричит на ухо и давит на плечи, рывком швыряет в сторону, и Йоко скользит по земле на пятках, выбрасывает вперед игрушку и упирается спиной в деревянное полотно ближайшего дома. Заяц взрывается розовыми лоскутами, длинные уши его летят отдельно от тела, а белый шипящий комок вытягивается, распахивая пасть. Кровь брызжет под ноги и стекает по подбородку, дрожащие руки хватают гладкое тело вслепую, и несколько мгновений спустя он падает бесформенным телом. Аоба оглядывается на Йоко вопросительно, точно просит у нее одобрения, и она вскидывает вверх обе руки, окончательно развеивая перевоплощение. Второй бандит цепляется за закрепленный на спине меч и беззвучно кричит, а третий из них слишком пьян, чтобы просто-напросто застегнуть штаны. Разъедающее их разум гендзюцу продолжается, хотя едва ли кто-то из них сможет отличить его от реальности.       Йоко поет, запрокинув к небесам голову, пока снег падает ей на лицо и стекает теплыми каплями, Аоба жмется к ее ногам, и она склоняется, позволяя ему лентой обвить запястье. Яркая цветная вспышка расцвечивает темное небо, падает бликами на мокрые пятна на земле, и следом за ней падает грохот. Красные и желтые искорки летят в разные стороны, образовывая мерцающий шар, затмевают далекие пятна-фонари и некрасивыми пятнами освещают покрытую кровью кожу. Один из бандитов лежит, раскинув в стороны руки, глядит на фейерверк пустыми глазницами, но все еще дышит, нагревая и без того отвратительный воздух. Йоко смотрит на него и двоих других, застрявших в гендзюцу, прижимается спиной к прохладной стене и ласково гладит красную от вспышек спину Аобы. Она все еще считает эту миссию идиотской, потому что с пьяными бандитами наверняка справился бы даже ребенок.       Алый укоризненный взгляд врезается в нее будто с размаху, и Йоко фыркает и пожимает плечами, не собираясь оправдываться. Фейерверки все еще вспыхивают один за другим, красят небо размашистыми мазками, и в их мерцающем свете бледное лицо Саске кажется искусно вылепленной посмертной маской.       – Орочимару послал меня за тобой, – бурчит он недовольно, не отрывая взгляд, и Йоко обиженно поджимает губы.       Аоба прячется в ее рукаве, теплым шершавым лоскутом обвивая предплечье, и вспышки наконец гаснут, оставляя их в темноте. Следом стихают и грохот, и счастливые крики, оставляя вместо себя тихие всхлипы и пошлые стоны. В темноте больше не видно, как Саске кривится, и Йоко меняет тон и в конце концов замолкает.       – Они хотели изнасиловать меня и убить. Саске-кун, – Йоко выдерживает паузу, словно в доказательство собственных слов кивает на бандита со спущенными штанами, – убей их.       Она клонит голову набок, дует губы обиженно и пинает оторванное розовое ухо плюшевого зайца. Саске кривит губы в отвращении, и глаза его красные-красные, яркие и завораживающие, как отгремевший только что фейерверк. Фонари на торговой улице гаснут один за другим, люди проходят мимо переулка, галдят и смеются, но вскоре и они исчезают во влажной темноте наступившей ночи.       Снег падает и тает, не долетая до земли, стекает по лицу теплыми каплями, а песня снова несется, подхваченная холодным ветром. Йоко кутается в меховой воротник и прячет ладони в широких рукавах, брезгливо отступает, когда кровь подтекает к ее ногам. Саске прикрывает глаза, и взгляд его становится тягучим и черным, полным мерцающих звездочек-искорок, и Йоко, хохоча, толкает его плечом. Они уходят, скрываясь в темноте ночи, освещаемые светом фальшивого ночного солнца, и сегодня, пожалуй, единственный раз, когда Саске безропотно исполняет ее приказ.