Проклятое солнце

      Игривые солнечные лучики рассыпаются, ударяясь о скрывающую окно решетку, образуют причудливый узор на полу, стенах и посетителях. Йоко глядит на него задумчиво, переворачивает расчерченную тенью ладонь и подтягивает ближе к себе тарелку с десертом. Готовку Кабуто она терпеть не может с самого детства, но и самой становиться к плите ей совершенно не нравится, так что компромисс вырисовывается лишь в плотном питании во время вылазок в близлежащие деревеньки. Вот как сейчас, например, когда она уминает сладости, словно для них у нее в организме модифицирован отдельный желудок.       – До столицы полдня пути, доберемся уже ночью, остановимся там и в полдень пойдем обратно, – рассуждает Йоко, задумчиво пережевывая сладкий моти, – или задержаться там на день и еще одну ночь и потом еще здесь денек поторчать? Ты как считаешь, Саске-кун?       Вопрос ее растворяется в тишине, последний моти исчезает с тарелки прямо из-под ее руки, и Саске победоносно ухмыляется. Выражение его лица такое торжествующие, что расплывается искорками на языке раздражение, и Йоко хмурится и дует губы, бросает на столик пару монет и поднимается, расправляя подвязанные рукава. Чужие взгляды давно не беспокоят, но от них все равно неприятно чешутся скулы и сводит судорогой пальцы. Йоко не любит, когда на нее смотрят, и в то же время наслаждается, расправляет спину и вздергивает подбородок.       Она выходит и направляется прочь, затылком ощущая, что Саске движется следом, лавирует в узких улочках и в конце концов останавливается, резко разворачиваясь. Сколько можно молчать, думает она, смотрит на Саске и склоняет голову набок, вытягивая вперед шею. Саске, точно ничего вовсе не произошло, отворачивается, складывая на груди руки, уворачивается от потянувшей к нему руку Йоко и сверкает черными глазами. Они смотрят друг на друга пристально почти минуту, и только после этого он безразлично пожимает плечами и некрасиво кривит губы:       – Мне все равно.       Ну, думает Йоко, все равно так все равно, можно задержаться еще на день. Пожимает плечами, копируя выражение лица Саске, прячет ладони в широких рукавах и идет дальше, насвистывая пришедшую на ум мелодию. Прошедшее зенит солнце клонится вниз и становится все более темным, насыщенно-оранжевым, почти красным, как не скрытые тенью волосы Йоко, и оттого расползаются по деревеньке узоры вытянутых крыш и куцых заборов. До вечера еще далеко, можно успеть добраться до столицы чуть после полуночи, однако торопиться не хочется, и Йоко просто идет, взметая пыль под ногами. Саске бредет за ней следом, совершенно не скрывая разочарованного дыхания, и оттого хочется громко смеяться и трепать его по волосам.       Он наверняка ожидал, что отец будет тренировать его с первого дня, учить техникам, а тот просто сбросил мальчишку на Йоко и выдворил вон. Ощущения от этого у Йоко, привыкшей быть одной и не заводить серьезных знакомств, расползаются странные, точно она ведет за поводок собачонку, милую, но пренеприятно гавкающую на все подряд. Саске напряженно дышит ей в спину, будто собирается что-то сказать, но молчит, и Йоко не собирается его подталкивать. Тишина, пусть и в такой неблагоприятной компании, вызывает в ней меланхоличное благодушие, и свист вскоре перерастает в искристый напев. Ровно до того мгновения, пока дорогу не перегораживают несколько крупных мужчин.       Она буквально слышит, как вертится у Саске на языке фраза «я же говорил», кривит губы в ухмылке и склоняет голову набок, делая вид, будто совершенно ничего не понимает. Впрочем, понимать она ничего и не собирается.       – Саске-кун, – Йоко отходит чуть в сторону, глядит, как забавно играют солнечные отсветы в иссиня-черных волосах, – убей их. Можешь использовать силу проклятой печати.       Отметина на его шее наливается чернильно-черным, словно предвкушает предстоящее кровопролитие, а глаза Саске на мгновение расширяются. Нападающие, конечно, не собираются ждать, наваливаются все разом, и Йоко танцующе уклоняется. В этот раз все оказалось как-то слишком скучно и просто, и теперь широкая улыбка расплывается на ее лице.       – Ниндзя должен уметь убивать, – она вскидывает руку, и вылетевшая из ее рукава белая змея вцепляется одному из нападающих в лицо, – иначе умрет.       Она певуче тянет слова, растягивая удовольствие, и крупные капли крови падают на лицо Саске. Мальчишка неприязненно морщится, сверкает покрасневшими глазами, и звуки обрываются в пронзительном свисте. Клубок похожей на молнии чакры скапливается в его ладони, яркий белый свет на мгновение ослепляет, и Йоко проглатывает восхищенный вздох. В нос бьет отвратительный запах горелой плоти, порыв ветра треплет волосы, сразу несколько мужчин валятся на землю, и звук затихает. Кровь растекается по земле, сдавленные хрипы кажутся оглушающими, а металл холодит пальцы. Кунай входит в человеческую плоть по самую рукоять, кровь брызжет на ноги, и наконец становится тихо.       Йоко опускается на колени, похлопывает один из трупов по щекам, мажет руки в крови, густой и ярко-алой, и песня, похожая на заунывный погребальный мотив, снова срывается с ее языка. Саске-кун стоит, широко распахнув глаза, с красными пятнами на лице, и глаза его такого же цвета свежей слегка подсохшей крови.       – Поэтому я и спрашивала, умеешь ли ты убивать, – голос Йоко похож на свист, – для первого раза вполне неплохо, но разве я не сказала тебе использовать проклятую печать?       В голосе ее непроизвольно мерцает смешок, и глаза Саске вспыхивают еще ярче и гаснут. Йоко тянется, чтобы потрепать его по волосам, замирает и глядит на собственную вымазанную в крови ладонь. Губы кривятся в улыбке, от отвратительного запаха хочется чихать, и Йоко продолжает путь, перешагивая через несколько трупов. Саске, постояв мгновение, идет за ней следом, рукавом утирает кровь со щеки и громко хмыкает.       – Хочу отправиться сейчас, – словно между прочим бросает он, и Йоко, не останавливаясь, смеется, запрокидывая голову к небу.       Больше никто не препятствует им до самого выхода из деревни, и Йоко даже удивленно оборачивается, прежде чем скрыться среди деревьев. Саске тихонько хмыкает, Йоко скашивает на него глаза и ухмыляется, примечая бледное в наступающих сумерках лицо. Руки ее все еще грязные, покрыты засохшей кровью, стягивающей кожу, и первым делом она направляется к ближайшей реке, оставляя горделиво отвернувшегося Саске сторожить сброшенную наспех одежду.       Вода холодит кожу, на мгновение опьяняет, и Йоко окунается с головой. По телу расползаются табунами мурашки, ступни мягко ступают по каменистому дну, Йоко едва отталкивается, загребает воду руками. Застилающие небо сизой дымкой сумерки путаются в густых кронах, отраженных в реке, ее собственное отражение кажется кукольной маской, и оттого губы, и без того бледные и тонкие, превращаются в совсем незаметную линию. Йоко склоняет голову набок, стоя в воде по грудь, фыркает и бьет по собственному отражению ладонями, так что частые круги расползаются до самого берега.       Она не мерзнет, наслаждается обволакивающей тело упругой податливой влагой, лениво смотрит, как утекают вниз по течению расплывающиеся едва розоватые пятна. Волосы облепляют шею, спину и грудь, и Йоко, выдохнув, проводит по ним ладонями. Длинные ногти царапают кожу, задевают напряженные от холода соски, распускают новые волны мурашек. Йоко кусает губу, проглатывает смешок и окунается с головой снова, выныривает и громко хохочет, распугивая собравшихся неподалеку птиц. Шелест их крыльев смешивается с ее собственным дыханием, со стуком сердца, и Йоко внимательно проверяет, не осталось ли где на ней чужой крови.       Выбираясь, она пересчитывает оставленные на примятой траве следы, кутается в оставленное рядом полотенце и долго-долго копается в рюкзаке, выбирая запасной наряд. В конце концов все лишнее исчезает в печати, Йоко удовлетворенно цокает и кружится, будто рядом есть кто-то, кто будет на нее смотреть. Ветер вплетается в мокрые облепившие спину волосы, мажет по щекам холодными поцелуями и опадает к самым ногам, путаясь в мягкой щекочущей ступни траве.       Саске встречает ее странным взглядом и отворачивается. Щека его теперь чистая, а на рукаве расплывается мокрое пятно, он запрыгивает на дерево и нахально велит ей поторапливаться, и Йоко широко улыбается, единственный раз следуя его приказу. Путешествие их продолжается всю ночь, однообразное и до одури скучное, и Йоко тихонько поет, а Саске как будто слушает, не отстает слишком сильно и молчит. Йоко слышит только шелестящие шаги за спиной, едва заметные в ночных шорохах, и голос ее становится тише. Она мурлычет себе под нос всю дорогу, вовсе не боится, что кто-то решит напасть, лишь поглядывает на темное, затянутое серебристыми в свете луны облаками небо.       В столицу страны Рисовых полей, где отовсюду открывается великолепный вид на помпезный замок дайме, они прибывают к утру, и Йоко, радостно заявив, что все наверняка еще спят, первым делом несется туда. Проходит по коридорам, ведет ладонью по бумажным вставкам дверей и втягивает носом витающий в воздухе запах дерева, бумаги и старости, самонадеянности и кислого страха, прилипшего к потолку. Их перехватывают у самых покоев дайме, настоятельно просят пройти в комнату ожидания и отводят глаза, точно смотрят на нечто до одури отвратительное. Йоко кривит губы в улыбке и машет рукой, просит как-нибудь поторопиться и больше не поет, а взгляд Саске делается холодным и сосредоточенным. Ждать долго не приходится, вскоре появляется заспанный дайме в кое-как завязанном кимоно, и Йоко улыбается ему широко-широко, так что он тоже вздрагивает и старательно отводит глаза.       – Слухи ведь уже достигли ваших досточтимых ушей? – она склоняет голову набок, продолжая улыбаться. – Мы пришли за наградой.       Только теперь он, кажется, замечает присутствие Саске, неприязненно щурится и кашляет в кулак. Появившийся из боковой двери слуга шепчет что-то ему на ухо, и дайме удовлетворенно кивает, подавая знак качнувшейся ладонью. В таком виде он выглядит уродливым и старым, растерявшим все свое напускное великолепие обычным слабым человеком, способным умереть от маленькой совсем незаметной царапины.       – Слуги Орочимару так же скоры, как и обычно, – качает головой дайме, и глаза его неприятно сощуриваются, – этот юноша один из них? Ты ведь знаешь, я предпочел бы…       – Боюсь, это невозможно, – перебивает Йоко, закидывая руку Саске на плечо, – Саске-кун ведь шпион из Конохи, нельзя просто позволить ему уйти.       Тишина повисает на долгую минуту, и Йоко буквально слышит, как вращаются в голове дайме шестеренки. Он, безусловно, в курсе и вечернего происшествия, и того, что Учиха Саске, предпоследний из клана Учиха, попался в лапы к отцу. Густое разочарование отражается на его лице, все тот же слуга подносит мешочек с деньгами, и Йоко шустро прячет его в печати, принимаясь раскланиваться. Деньги приятно звенят, а по комнате расползается не неловкость – раздражение, скрытое в поджатых губах и влажных глазах. Йоко продолжает широко улыбаться, словно ничего вовсе не замечает, Саске, которого она то и дело неосторожно пихает локтем, делается еще более прямым и холодным, будто лицо его – выточенная из мрамора маска. Дайме глядит на нее пристально, теребит в пальцах узкий пояс, а глаза его ярко сверкают.       О, дайме наверняка надеялся, будто они с Харутой перебьют друг друга, и оттого улыбка Йоко делается только шире. Орочимару полезен дайме, вот только слуги его, как выразился однажды неосмотрительный старик, слишком заносчивы, а бесчеловечные эксперименты подрывают авторитет перед другими правителями. Он наверняка не откажется от скрытой деревни поприличнее, разорвет все контакты, стоит совершить малейшую оплошность, и тут же сам пропадет в собственной ловушке.       – И все-таки, – тянет дайме, и глаза его сверкают, – не спеши покидать мою обитель. К вечеру я подберу для тебя еще одно задание.       Он будто специально игнорирует молчаливого Саске, не сводит с Йоко блестящих глаз, и она свистит себе под нос, пряча ладони в рукавах. Он делает это из раза в раз, будто настойчиво пытается завоевать ее расположение, перетянуть на свою сторону, чтобы потом использовать и выбросить. Йоко прекрасно знает все эти политические штучки, читает по его лицу, и улыбка ее превращается в змеиный оскал.       – Боюсь, отец не позволяет мне надолго покидать дом, – она тянет слова, слышит, как глотает смешок Саске, – я должна вернуться этим же вечером.       Воздух в комнате ощутимо сгущается, наполняется ядом и оранжевым утренним солнцем. Йоко прячет руки в широких рукавах, клонит голову так, чтобы волосы упали на лицо, и пристально смотрит на кончик загнутого книзу носа, широкого и ярко выдающегося на сером лице.       – И все же я мог бы, – он осекается, оглядывается на шепчущего ему на ухо слугу.       – Могли бы? – переспрашивает Йоко, склоняя голову набок, и волосы ее почти полностью скрывают лицо.       Не прощаясь и не поясняя больше ничего, дайме поднимается, бросает на них обоих по очереди тревожный взгляд и спешно удаляется. Полы его небрежно запахнутого кимоно взметаются распростершимся парусом, едва не застревают в хлопнувшей раздвижной бумажной двери. Следом исчезает один слуга и появляется другой, делает витиеватый приглашающий жест, и Йоко громко свистит, ухмыляется и смотрит на такого же непроницаемого Саске. Сквозь открытое окно заползают рыжие солнечные лучики, скользят змейками по стенам и льнут к рукам, и Йоко подхватывает их, качает в пальцах. Она глядит на Саске, переводит взгляд на окно и площадь внизу, ведет плечами и выскакивает, на мгновение зависая в воздухе.       Вышедший спустя минуту из главного входа Саске презрительно хмыкает и обходит ее по широкой дуге, и Йоко смеется, догоняет его и треплет по волосам. Неуловимо клонит в сон, совсем чуть-чуть, словно это всего лишь утреннее солнце ярко светит в глаза, маячит впереди гостиница с большой красивой вывеской, и там же – прямо на улице столики с высокими стульями, где можно быстро, но довольно неплохо перекусить.       Впрочем, сразу перекусить не получается, ждать кажется слишком долго, и Йоко, заказывая комнату, требует приготовить обед к полудню. Не то чтобы она так уж сильно устает, просто хочется наконец уже избавиться от назойливого пронзительного взгляда, сверлящего дыру в черепной коробке. Саске глядит на нее, не отводя глаз, молчит с самого вечера, ходит следом, как привязанная за поводок собачка, и безразлично слушает все, что она говорит. Взгляд его, черный и затягивающий, раздражает, и Йоко фыркает и все время отворачивается. Саске-кун в самом деле бесит, думает она, захлопывает перед его носом дверь и радостно приказывает позаботиться о себе самому.       – Йоко-сама слишком жестока, – вздыхает высунувший нос из ее рукава Аоба, – не вы ли мечтали завести друзей и страстно упрашивали об этом Орочимару-сама?       Йоко в ответ на его слова закатывает глаза, вытаскивает из рюкзака гребень и принимается прядь за прядью приводить в порядок волосы.       – Мне было восемь, – все-таки отвечает она, хмурясь, – но друзья не молчат все время и не стоят как истуканы.       – Мне кажется, вы ему нравитесь, – растягивает слова Аоба, и Йоко громко заливисто смеется, запрокидывая назад голову.       На улице совсем рассветает, рыжее солнце перестает заползать в окна змейками-лучиками, светит наискосок и вскользь, невесомо касаясь нагревающейся постепенно земли. Йоко расчесывает волосы, медленно и методично, острый гребень покачивается в пальцах, точно вот-вот упадет, проделав в дощатом полу дыру. Умиротворенное спокойствие накатывает волнами, сбивает с ног, и мысли постепенно путаются и выветриваются, оставляя место лишь затянутому облаками небу и юркой белоснежной мордочке Аобы. И немного Саске, у которого наверняка нет с собой денег.       – Мне кажется, мы оба не из тех, кто так просто заводит дружбу с первыми встречными.       Аоба вскидывает голову, но ничего не отвечает, протяжно вздыхает и обвивается вокруг ее руки. Йоко, отложив в сторону гребень, гладит его по теплой мордочке, клонит голову набок так, чтобы волосы волной накрыли ее лицо, и смотрит на светлое устланное облаками небо.       Вечером, когда начинает темнеть, и небо становится будто облитым чернилами, Саске ждет ее внизу. Он стоит, сложив на груди руки и подперев спиной стену, обращает на Йоко густой красный взгляд и хмыкает, отворачиваясь. Столики на улице заполнены народом, внутри тоже кажется теперь тесновато, и Йоко, махнув рукой, выходит прочь. Она направляется к маленькому ресторанчику, где всегда малолюдно, и Саске идет следом, молчит и смотрит, будто старается просверлить в ней дыру. Глаза его больше не красные, такие черные, что перехватывает дыхание, сияют на белой фарфоровой коже. Саске похож на шарнирную куклу, такой же мальчишески красивый и безразличный, и Йоко отчаянно хочет сделать хоть что-нибудь, чтобы разбить это надоедливое выражение лица.       Он открывает рот только чтобы заказать еду, хмыкает и отводит взгляд, разглядывает нечто снаружи. Йоко следит за его взглядом, проглатывает густой смешок и опускает подбородок на сцепленные ладони. Она глядит на него, а он – в строну, и так они и сидят, едят, а затем поднимаются, чтобы, не сговариваясь, направиться к выходу из столицы.       Ранним утром, когда они почти достигают приграничной деревни, посланник отца перегораживает дорогу, смотрит на Саске пронзительно и жадно. Он приходит, чтобы забрать мальчишку на обучение, потому что они вроде как задержались, а «Орочимару-сама стало скучно», и Йоко понимающе хохочет и отступает в сторону. В приграничную деревню она возвращается одна, бродит по улочкам и широко улыбается, отмечая на себе разнообразные взгляды. И, кто бы что ни говорил, ей вовсе ни капельки не одиноко, а ревность не заполняет ядовитыми каплями грудь.