Светлая королева

      …Там с трупами тысячи кольев стоят,

Там слышен стон под кровавой луной.

Там правит зверь — Господарь Влад

Сам дьявол защитник веры святой… ©

      В середине октября на атлантическом побережье Северной Америки, где в морском климате купался маленький прибрежный городок, ещё светило солнце, радуя жителей своими красками и теплом. Северо-восток Европы и земли Румынии тем временем встречали первые утренние заморозки и мокрый снег ранними вечерами. Замёрзшие в причудливых формах кристаллы влаги медленно кружили в воздухе, окутывая окрестности Сигишоары сизой дымкой. Дракула наблюдал за этим из окна одного из своих кабинетов, того, что отличался современной отделкой и наполнением, не вызывающим вопросов у допущенных в эти стены посторонних, наносящих хозяину замка редкие деловые визиты. Мужчина сидел в кресле и, упёршись локтями в столешницу, касался подбородком сцепленных в замок пальцев. Взгляд его был направлен на противоположную столу стену, где в глубоких нишах обрели своё законное место две картины, оправленные в резные рамы чёрного дерева с позолотой. Родом из разных тысячелетий, они принадлежали кисти одной художницы и, несомненно, были достойны того, чтобы составить уникальную, не имеющую цены коллекцию. «Княгиня, обнимающая тень» и «Большой чёрный дракон» — так Лайя назвала свои творения, вначале восхитившись, когда увидела седьмую картину Лале нетронутой временем, а после так мило и искренне смутившись, когда Влад не колеблясь заявил, что отныне оба полотна станут лучшим украшением его кабинета. «Девочка моя прекрасная, как будто могло быть иначе…» — мужчина не сдержал тёплой улыбки, навеянной недавними воспоминаниями, так легко, хоть и ненадолго отвлёкшими его от мыслей, не вызывающих даже смутного подобия радости. Свыкшийся с тем, что у него в запасе проклятая вечность, Влад редко куда-то торопился, ощущая острую нехватку времени. Чаще случалось наоборот, и он пытался куда-то деть и чем-то занять его множащийся с годами избыток. Ещё реже ему приходилось умещать череду важных событий в ограниченные рамки, но сейчас он занимался именно этим, расставляя приоритеты для себя, попутно честно пробуя не забыть об интересах других. Это давалось ему сложнее всего, потому что некоторые интересы противились учитывать его глубинные инстинкты, не позволяющие пресмыкаться перед теми, кто ждал подобного поведения от него, как должного. По ту сторону плоского экрана на фоне серой стены с золотыми и серебряными кубками, медалями и рамками со множеством дипломов и сертификатов участия раздавалось мерное клацанье клавиш. Этот звук служил напоминанием о принятом звонке и о том, что звонивший нисколько не настаивал на диалоге и вполне мог в молчании подождать ровно столько, сколько потребуется Дракуле, чтобы определиться с ответом. Или прервать звонок, отрубив сеть вместе с любыми способами с ним связаться, кроме прямой телепатии. А её, при прочих возможностях современных технологий, Аквил, как выяснилось, не жаловал и вне сражений никогда не ставил в приоритет. — Святой Престол отрядил группу цепных бойцов на мою землю, с прямым приказом осквернить святыню, — бесстрастно произнёс Влад, вернув взгляд от экрана картинам. — Я безнаказанно спустил это им с рук, но не забыл. — Ватикан тоже, — уточнил Аквил где-то за кадром, словно это ничего не значащая фраза могла отменить уже случившееся. — Поэтому сейчас им крайне выгодно иметь посредника в общении с тобой. — Не помню, чтобы назначал тебя таковым. — Скажем так… — стук клавиш прекратился. В остальном Орёл удивительно легко проигнорировал задетое прямолинейностью эго. — На данный момент такова личная просьба Франциска. — Вот оно что… — отозвался Дракула, делая из услышанного выводы. — Впредь буду иметь в виду. Хотя это вовсе не значит, что свои личные вопросы и просьбы я намерен адресовать через посредника. Кем бы он ни был. — Об этом я уже догадался. Когда ваше с Лайей приглашение легло на стол понтифика не то что без моего ведома, но даже в обход его личного секретаря и всех приближённых. — Он прочёл его? — опуская совершенно не волнующие его детали, Влад уточнил единственное, для него важное. На этот раз Аквил долго не отвечал. Время от времени эфир заполнял только возобновляющийся стук клавиатуры. Затем статичное изображение в боковом зрении Дракулы дёрнулось, смазавшись на несколько мгновений, а когда стабилизировалось вновь, то вместо «стены славы» явило лицо собеседника. Обратив взгляд на экран, Влад поморщился от того, скольких возможностей разом лишал его подобный сомнительный, к тому же навязанный ему способ общения, исключающий прямой контакт взглядов, не позволяющий воспринимать истинные эмоции, делающий его на пятьдесят процентов слепым в отношении реакции в реальном времени, отношения к диалогу, мыслей… — Прочёл. А так же я, камерарий и посвящённые в существование Ордена кардиналы. Об их реакции ты легко можешь догадаться сам, а я скажу прямо: если ты хочешь… — по жилистому лицу Орла прокатилась судорога сопротивления от необходимости на полуфразе изменить её исходное звучание. — Если тебе важно, чтобы церковь признала ваш союз, тебе придётся… пойти на компромисс. Влад стиснул челюсти и шумно втянул носом воздух, ещё таивший в себе ускользающие частички аромата, способного подарить ему успокоение. Приводила его в тихое бешенство не угроза неприятия и даже не ряд прочих препонов, что собирались чинить ему люди, наивно полагая, что ему есть до этого хоть какое-то дело, а то, что сами же они обесценивали веру, служителями которой нарекали себя громче звона колоколов. За себя Влад не беспокоился, при необходимости он готов был побыть и цирковой зверушкой, и даже сплясать под чужую дудку. Но лишить Лайю возможности прочувствовать момент, за который их души сражались столетиями, он не позволит! Глубоко вдохнув и выдохнув, Дракула распахнул глаза, встретившись взглядом с цифровой версией Аквила. — Для нас с Лайей венчание — это таинство в том его значении, которое люди и воображать давно забыли! Это не публичное зрелище, не проверка, не контролируемый эксперимент, призванный что-то кому-то доказать или опровергнуть людские страхи. Это великое событие между женихом, невестой и Всевышним. Между теми, кто благословит и засвидетельствует наш союз. О каких признании и компромиссе может идти речь, если я не спрашиваю ни их позволения, ни одобрения? — Значит, своё отношение к Тетре ты собрался задокументировать бумажкой, материализовавшейся из портала посреди папского кабинета? По интонации было понятно: Аквил всеми фибрами своей высшей сущности не одобрял подобный вариант развития событий, однако и не исключал его, осознав, наконец, что пользоваться силой Дракуле отныне не возбраняла даже святая земля. И только что он признал это вслух. Зачем?.. Для чего? Или… кого? — С такой постановкой вопроса — это самое большее, чего они заслуживают, — Влад не купился, оставшись непреклонным. Аквила это не остановило. — Анналы Тетры описывают тебя, в числе прочего, как прекрасного дипломата… — Я ненавижу лесть, Аквил! Я ненавижу её вдвойне, исходящую от кого-то вроде тебя! — Дракула под столешницей до хруста сжал руки в кулаки, сдерживая импульсами рвущуюся изнутри наружу энергию, гарантированно способную оставить без связи не только замок и его окрестности, но и несколько ближайших городов, обычно не входящих в аномальную зону. — Мы выберем храм — и он будет на нашей земле. Мы пригласим в свидетели тех, кого выберем сами. Все, предписанные канонами условия подготовки и организации будут безоговорочно соблюдены. Ватикан может прислать своего священника — одного — который проведёт обряд и станет ему живым свидетелем. Надеюсь, достойным большего доверия, чем бумажка. Это единственный компромисс, который я предлагаю. Я даже готов выслушать возражения. Но при личной встрече. — Ватикан — оплот католичества, а ты, если мне не изменяет память, православный… — Был им когда-то, — коротко отрубил Дракула, пресекая смену темы. — Но сейчас мы говорим о вере в целом, а не об отдельной конфессии. Если для самой многочисленной религии мира это проблема, тогда наш разговор изначально лишён всякого смысла, — Влад занёс руку над сенсором, на камеру давая понять, что собрался закончить звонок. — Мои наилучшие пожелания Святому Престолу. Захлопнув крышку ноутбука, на внутренней стороне век Дракула ещё долго воображал события, происходящие в это самое мгновение от него в тысяче километров, в эквиваленте времени и расстояния равных для него одному щелчку пальцами. Но он не подставил бы подобным образом Аквила и весь Орден, наводнив эфиром залы Сиксты, даже если только что Аквил номинально подставил его, созвонившись с ним в присутствии тайного свидетеля, успешно скрывшегося от потустороннего чутья за ширмой спутниковой связи и цветных пикселей. Винил ли он Орла? Был не особо благодарен, но нет, не винил, потому что играть в испорченный телефон тот совершенно точно не нанимался, очень умело организовав всё так, чтобы ответ достиг адресата из первых уст, без нежелательной встречи визави. Влада такой расклад сполна устраивал и будет устраивать до тех пор, пока условия не попытаются в очередной раз переиграть. Тем временем в чуткую сеть его слуха, больше не отвлечённого диалогом и происходящим по ту сторону экрана, попали звуки приближающихся шагов и биение сердца. Знакомые и Дракулой ожидаемые… Ещё спустя какое-то время раздался короткий учтивый стук, и Влад, переведя взгляд на дверь, спокойно произнес: — Войди. Тяжёлая дверь бесшумно скользнула по каменному полу, и в кабинет в привычно несмелой своей манере, пригнув голову в почтении, зашёл Валентин. — Вы желали видеть меня, Господин. Не вопрос — утверждение, потому что двойных намерений в общении со своими подданными Влад никогда не имел, и те, кто служили ему на протяжении даже непродолжительного периода времени, об этом прекрасно были осведомлены. Как и о том, что хозяин обычно не задерживал у себя посетителей надолго, заботясь, прежде всего, об их комфорте. Ведь второго стула по обратную сторону его стола по-прежнему не полагалось. Прежде чем подняться навстречу вошедшему, Влад протянул руку к расположенным позади себя полкам и сгрёб ладонью сразу все три подготовленных заранее мешочка. Создание их вместе с содержимым заняло по одной чётко оформленной мысли на каждый. Идеи же бродили в его голове, исключая одна другую, несколько дней подряд. Первое, что он запретил себе рассматривать в качестве варианта — это любая форма клейма на теле. Да, это был надёжный способ выделить его ближайшее окружение над всеми остальными, обеспечив их неприкосновенность со стороны всех тёмных сословий от высших к лишенным разума низшим. Способ, от которого практически невозможно избавиться умышленно или случайно: ни смыть, ни сорвать, ни замаскировать, ни проигнорировать энергетическую метку высшей пробы нельзя. Но подобная метка также означала бы и принадлежность. Влад очень высоко ценил преданность тех, кто был с ним рядом, но он никогда никого из них не лишал свободы выбора — остаться подле него или уйти. И никогда не лишит. — После светлого венчания я планирую дать тёмный бал, где каждому будет предоставлена возможность почтить визитом короля и королеву, — Влад говорил по-румынски. — Это значит, что в оговоренную ночь грань между мирами снова станет проницаема. Поскольку именных приглашений на подобного рода мероприятия среди тёмных не предусмотрено, и придут все, кто посчитает необходимым и возможным прийти, гостей стоит ожидать непредсказуемо много. Весь персонал из числа людей в дни празднества из соображений безопасности я распущу. Но ты, Валентин, Сандра и Илинка — вы не просто слуги. Прежде всего, вы наши желанные гости, которых мы с Лайей будем рады видеть рядом в особенное для нас время. — Это… великая честь, Ваше Величество, — прижав ладонь к груди на стороне сердца, мужчина низко склонил голову. — Знаю, что я вправе отвечать только за себя, и всё же уверен, Сандра с Илинкой разделили бы моё мнение… — В этом я не сомневаюсь, — Влад ответил добродушной полуулыбкой. — Лайя с сёстрами собирались в Холодное, а после — в Брашов на несколько дней. Я не стал отвлекать девушек от сборов. К тому же, решить возникший вопрос между нами мне будет даже удобнее. — Разумеется, Господин… — Валентин поднял взгляд, и за спокойной исполнительностью серых глаз, за короткое время привыкших к самым разным просьбам, от безобидных бытовых до нарушающих любые понятия закона и здравого смысла, мелькнуло удивление, затем — интерес и, наконец, едва читаемое, но безошибочно узнаваемое волнение. Которого Влад не ощутил и тени, рассказывая юноше о печальной судьбе прежнего дворецкого. — К вашим услугам. Дракула вышел из-за стола, стоявшего неуместной сейчас преградой. — Валентин, для меня также важно, чтобы тёмные увидели вас рядом с нами, тем самым публично признали ваш статус. Понимаю, что подобное определение, вероятно, не подходит для реалий современности, но я не приемлю подменять понятия лишь из удобства звучания, поэтому отвечу на вопрос о статусе прямо — я собираюсь представить вас перед тёмными как свою свиту. — Повелитель, — застигнутый новостью врасплох, обычно спокойный голос прозвучал громче и звонче привычного: — Я не… Род Сандры прошёл с вами долгий путь, сопровождая вас столетиями. Сёстры, несомненно, достойны подобной чести, но я… — Ровно как честь, — Влад взял слово, не позволив чужой мысли прозвучать до конца, — это также огромная ответственность и тяжкое бремя, опасное для жизни, от которого вы в полном вправе отказаться. И я приму отказ с тем же лёгким сердцем, что и согласие, будь уверен. Однако, мой верный подданный, право решать, кто достоин, а кто нет, я сохраню за собой. — Разумеется, — опомнившись, Валентин низко склонил голову, винясь за неумышленную дерзость. — Простите, Господин… — У вас будет время обдумать всё как следует. И непременно обсудить, — Влад повёл ладонью в жесте, призывающим собеседника поднять взгляд. — Сегодня не об этом. Приходящие в замок из тёмного мира будут заблаговременно знать о неприкосновенности всех моих слуг из числа людей, о вашей — прежде всего, однако… опыт прошлого не позволяет мне слепо полагаться на авторитет и одну лишь власть приказа. Кроме того, при тесном соседстве смертных людей с потусторонним, к сожалению, есть обстоятельства за пределами умышленного причинения вреда и угрозы жизни. И эти обстоятельства, увы, я не в силах контролировать. Поэтому для вашей безопасности мне нужно нечто большее, чем заверения на словах, нечто, способное уберечь вас, в том числе, и в моё отсутствие рядом, — под взглядом наблюдающего за ним Валентина Влад вытряс себе на ладонь предмет обсуждения и по совместительству — содержимое одного из парчовых мешочков. Серебряная цепочка витками спирали улеглась вокруг подвешенного на ней украшения — православного креста, обрамленного греческой «ипсилон» — астрономическим символом дракона. Перечёркивающая его волнообразная черта дополняла четырёхконечное распятие — символ человеческого начала, до шестиконечного — символизирующего Вселенную и шесть дней её сотворения. — Независимо от твоего решения, Валентин, и того, будешь ли ты рядом с нами на тёмном балу или нет, я прошу тебя принять от меня этот амулет как благодарность за верность, преданность и… веру. Которых, признаюсь, я не рассчитывал удостоиться от кого-то вроде тебя, кто знал меня так преступно мало, чтобы суметь рассмотреть во мне не только тёмную тварь. Но ты удивил меня так, как никто из людей не мог уже очень давно. Среди прочего тем, что ни словами, ни помыслами ты не просишь награды… — Дракула вытянул перед собой раскрытую ладонь. — Возьми же заслуженное, мой юный друг. — Повелитель! — снова прижав руку к сердцу, румын порывисто преклонил колено, и по волне чистейшей энергии от этого действия, совершенного не из страха или желания выслужиться, Влад понял, что приказом подняться он сейчас быстрее оттолкнёт от себя, чем расположит. Таково было доступное его смертному подданному выражение искренней благодарности, и Дракула был рад её принять. — Служить вам — великая привилегия, учиться у вас — бесценная награда. О большем я просить не смею, — мужчина осмелился поднять взгляд на своего Господина. — И никогда не попрошу. На протяжении столетий случалось, что у Дракулы просили, а по смертной глупости даже требовали золото, земли, утраченные реликвии, доступ к тёмной силе… Но ещё никто не просил о знаниях, не задав при этом ни единого интересующего вопроса. Да и потом… Чему вообще возможно было научиться у такого как он? — Валентин, я хочу, чтобы ты понимал: это не проверка искренности твоих намерений и чистоты помыслов. Не попытка уличить в корысти. Это ничто иное как безопасность твоей души рядом с тем, кем я ныне являюсь, которую я Всевышнему обязан гарантировать, — Влад сделал жест свободной ладонью. — Встань. Мужчина безропотно подчинился и, оказавшись на ногах, под выжидающим взглядом Дракулы протянул руку за подарком или, вернее будет сказано, — великим даром, истинную ценность и силу которого он не смел себе даже вообразить. И как ни стремился он унять волнительную дрожь, пальцы его предавали… — Если пожелаешь и своей рукой наденешь этот крест на себя, лишь твоя рука сможет его снять, и до тех пор, пока будешь его носить, ни одно порождение тьмы умышленно или случайно не сможет причинить вреда ни твоей душе, ни твоему телу. — Multumesc din suflet, Majestatea Voastra! — ответил Валентин с низко склонённой головой. Посмотреть Господину в глаза ему сейчас казалось чем-то немыслимым, словно между ними вдруг вырос непреодолимый барьер, поэтому он позволил себе взглянуть на то, что держал на ладони — и внимательный взгляд его, с малолетства наученный за считанные секунды разгадывать визуальные головоломки, считывать стёртые временем древние тексты и палиндромы, мгновенно разложил хитросплетение серебряных линий на несущие каждый свой глубинный смысл составляющие — распятие, непрерывно продолжающееся в обрамляющий его астрономический знак Змееносца. Змей, обвивающий крест. Дракон на страже веры… — Очень символично, Повелитель. И красиво… Удовлетворенный столь сдержанной, но крайне ценной для него оценкой, Влад удовлетворенно кивнул, держа в руке оставшиеся два мешочка. — Для Сандры с Илинкой я хотел создать нечто такое, что почтило бы память их рода, напомнив знающим о том, о чём им было удобно забыть в угоду непорочности своей репутации. Отца Александры Симеона и всех потомков его крови отлучили от Тетры ещё когда я знать об Ордене не знал. За верность мне, — вытряхнув один из амулетов себе на ладонь, Влад подвесил его за цепочку так, чтобы показать Валентину. В версии оберегов для сестёр воедино слились крест, звездный символ Змееносца и Тельца, на рогах держащего поперечину распятия. — Девушки поймут, что это от меня, но, считаю, будет более уместно, если Сандре подарок преподнесёшь ты, — на резко запнувшееся и сразу же участившееся сердцебиение собеседника, стремительно нагнетающее кровь к его лицу, Дракула сдержано приподнял уголки губ. Свои зачастую излишние знания о чужих жизнях и чувствах из соображений приватности и уважения к окружающим Влад никогда не афишировал и всегда старательно поддерживал удобную для слуг легенду о том, что их судьбами хозяин замка принципиально не интересуется. Чаще всего так оно и было, но не всегда. И точно не в отношении ближнего круга. — А она, в свою очередь, порадует Илинку ко дню рождения… Возвратив амулет в мешочек, Влад протянул оба Валентину. Тот взял безропотно, поблагодарив кивком, при этом в старательно отводимом взгляде его читалась борьба. На этот раз со здравым любопытством и желанием задать навеянный происходящим вопрос. Слишком по его мнению неуместный здесь и сейчас. Дракула, который и без того уже пренебрёг собственными принципами, поощрять любознательность и ободрять не стал, вернувшись за стол и тем самым восстановив дистанцию. — Ближайший день-два меня не будет в замке, — буднично сообщил он, опершись руками о столешницу и стараясь лишний раз не цепляться вниманием за то, что весь вечер машинально притягивало его взгляд. — С рутиной прекрасно справится остальной персонал, а ты поезжай с девушками в Брашов. Как раз отвезёшь им мои подарки, и я смогу быть уверен, что Илинка вовремя получит свой… — Дракула заметил с искренним воодушевлением от столь удачно складывающихся обстоятельств, хотя вслух озвученные им слова и близко не передавали его мыслей и истинных намерений, отнюдь не столь легкомысленно-беспечных. День рождение с надуманной необходимостью доставить подарок вовремя, желание отпустить Валентина развеяться в приятном для него обществе — всё это было лишь удачной комбинацией предлогов, позволяющих Владу чуть меньше переживать за безопасность девушек. Лайи — в первую очередь, как бы он ни отрицал в себе эгоистично-собственническую потребность защищать её прежде всех остальных. Сам он не мог быть с ней каждый момент времени, как бы сильно того ни желал, не мог открыто приставить к ней охрану, невольно заражая её собственной нездоровой паранойей или, того хуже, оскорбляя постоянным контролем. Только дело было вовсе не в недоверии к ней, и даже не в недоверии к тёмным всех мастей, которым до официального торжества свободный доступ в подлунный мир был заказан. В прошлом вовсе не тёмные жестоко и безвременно забрали у него Лале. Это сделали люди. Дракула ничего не забыл. И на прежних своих ошибках он склонен был учиться независимо от того, в лучшую или худшую сторону на протяжении веков изменялось человеческое общество, постепенно отказываясь от получения власти через кровопролитные войны. Да, вероятнее всего, в двадцать первом веке Лайю не попытаются убить ради короны и титула, но случай никто не отменял. Как и тот факт, что благословенная сила тетраморфа во все времена оберегала её от тёмных созданий, но не от людей, сколь бы скверными ни были их намерения. Слишком дорогой ценой ему достался второй шанс, слишком большая ответственность была ему вверена, к которой он не был готов, с которой не был согласен, но которую смиренно принял. Ради любимой и всего того, что они создали вместе. Теперь её душа, её судьба были в его руках, небесная жемчужина была отдана в лапы дракона, и отныне, если с ней что-то случится, Дракуле некого будет в этом винить и проклинать, кроме себя самого. — Повелитель… — вкрадчивый голос Валентина выдернул Влада из омута терзающих его мыслей. — Позвольте… позвольте спросить? «Боже, да!» Дракула едва не вскричал это вслух, хватаясь за предложенную возможность отвлечься как утопающий за соломинку и в очередной раз невольно восхищаясь той ненавязчивой своевременности, с которой избранные окружающие умели одним нужным словом или фактом своего присутствия рядом остановить его мысленное схождение в адские потёмки собственной души. — Буду только рад ответить, — Влад посмотрел на собеседника, взглядом выражая исключительную благосклонность. Даже в самом начале, когда не знал практически ничего, Валентин никогда не задавал вопросов, заставляющих жалеть о поощрении любопытства. Поразительным образом юноша умел правильно спросить даже тогда, когда предмет обсуждения был максимально далёк от любого понятия правильности. — Насколько я успел понять… — Валентин опустил взгляд на мешочек в своей руке. — Символика родословных Ордена тесно связана с астрономией, но основана она не на зодиакальных созвездиях, а на планетах-покровителях. Вернее, на… астрономических символах планет. Однако на кулонах для сестёр именно зодиак Тельца, а не звёздный знак Юпитера. Простите, Господин, если… мое любопытство неуместно. — Отнюдь, — возразил Влад. — Твои знания верны, а замечания справедливы, впрочем, как и всегда. С той лишь поправкой, что Тетра — давно прерванная и уже чужая для сестёр история. Я верю, что они достойны написать свою собственную. Разумеется, если захотят. В противном случае я буду рад напомнить Таурусу о принадлежности их крови Ордену. Обдумывая услышанное, Валентин медленно кивнул, и Влад, опережая вопрос о позволении, отпустил его — жестом и словами: — Можешь идти. Поклонившись и отступив спиной к двери, дворецкий покинул кабинет, и дверь за ним сама собой неслышно притворилась. Дракула вернулся за стол и развернулся в кресле к окну. Стекло в нём уже давно было не лунное, но современным стекольщикам из современных материалов удалось воссоздать удивительно правдоподобный стилизованный витраж, отличающийся от средневекового предшественника, набранного из оправленных свинцом «лунул», лучшей прозрачностью и прочностью. Хотя как раз прозрачность — лучшая ли, худшая — Влада и в былые времена волновала мало. Он в любом случае видел больше доступного обычному человеку. Он чувствовал то, что иной раз не было способно показать даже самое прозрачное стекло. Снаружи занимались ранние осенние сумерки. Медленно, но неотвратимо они наползали с востока, по капле в минуту разбавляя прозрачный воздух чернилами ночи. Севернее, ближе к предгорью, на ещё не взошедшую растущую луну протяжно завывали волки. От скуки по своим тёмным сородичам-оборотням ли? Или, в целом, от нетипичного состояния территории в последние несколько недель? Все божьи твари, населяющие Трансильванию, за века вынужденно привыкли к тесному соседству с тёмным миром, дележу угодий с нечистью и безнадежной утрате первенства в пищевой цепи. Нынешняя ситуация же в одночасье расширила ареал — и хищники вновь почуяли свободу. Пока по их души не явились обозлённые на убитый скот охотники. Если, конечно, им достанет смелости после предыдущего случая с ланями. Те смертные пришли за наживой по незнанию, но молва распространилась быстро. Теперь уже все знали о том, что Господарь земель вернулся. Недолог час, они поймут и то, что вернулся он на этот раз надолго. А скоро в леса близ замка возвратится и нечисть, урезонив осмелевшее зверье. Но случится это не раньше, чем они с Лайей обвенчаются, а до тех пор у Влада была возможность заняться подготовкой. На повестке стояли два вопроса, в одинаковой мере требующие решения, и Дракула всё не мог определиться, который из них приоритетнее. Чем больше он об этом размышлял, тем больше понимал их тесно переплетённую взаимосвязь при абсолютной невозможности совместить одно с другим. Нарезав круг по кабинету, Влад остановился у стола и невидящим, вернее, видящим совсем иное взглядом долго рассматривал резной орнамент по периметру столешницы, затем — витиеватый узор текстуры на ящиках из тёмного дерева. Пока, в конце концов, не протянул ладонь под столешницу, где ощупью нашёл нужный квадрат в обманчиво цельном массиве древесины и надавил пальцами до приглушенного щелчка где-то в недрах не самого современного механизма, ожидая, пока тот сработает. Через время раздался второй тихий щелчок, с которым чуть приоткрылся верхний, скрытый под столешницей ящик, отличающийся от четырех остальных меньшими размерами. Выждав ещё мгновение, Влад потянул на себя его потемневшую от времени медную ручку. На дне потайного ящика, выстланном винным бархатом, были сделаны ниши-оттиски по форме каждого хранившегося здесь предмета. Выкованный из бронзы оригинал печати Ordinul Dragonului, в далёком прошлом принадлежащий его отцу. Изготовленный из сплава серебра образца пятнадцатого века нательный крестик, который носила сперва его мать, затем — младший брат. Третий оттиск заполнял уже успевший поддаться влиянию времени, хотя и не настолько древний ключ — почти чёрный сам по себе из-за особенного сплава серебра и бронзы, его составляющих. Поглощенный мыслями, неизбежно стремящимися унести его разум в прошлое из требующего внимания настоящего, Дракула осторожно поддел крестик пальцами, впервые за долгое время намереваясь извлечь его из углубления. Опровергая всякие убеждения о своей прочности, неподвластной векам, и без того уже деформированный металл ощущался в пальцах хрупким и готовым рассыпаться от малейшего неосторожного движения. Угол перекрестия давно перестал быть прямым, до неузнаваемости стёрлась гравировка… В таком виде, пережившем шесть столетий, ни для чего кроме неприкасаемого хранения крест был объективно непригоден, Влад это наблюдал воочию. Возможно, в скором будущем он позволит себе вмешаться в естественный ход вещей и исправит это, но сейчас реликвия была нужна ему в своём максимально нетронутом сверхъестественной энергией состоянии. Осторожно нанизав крест на заранее подготовленный кожаный шнурок, Влад закрепил концы прочным узлом и надел себе на шею, спрятав под одежду. То, что прежде обжигало языками открытого пламени даже прикрытую плотной тканью кожу, сейчас ощущалось лишь сиюминутной прохладой металла, быстро принявшего температуру тела и ставшего незаметным на обнаженной коже. Сегодня ночью дождался своего часа и позабытый на долгие годы ключ, отпирающий дверь, дорогу к которой Дракула легко стёр из памяти людей: заблудших путников, умышленно ищущих оборванный след историков и жадных до лёгкого богатства расхитителей, которых по этому следу, в лучшем случае, могли ожидать лишь могилы, черви и давным-давно истлевшие кости без малейшей возможности их опознать. Стёр из памяти других, но не из своей, нетленной, как и сам он, уже много веков. Бросив напоследок мимолетный взгляд на скрытые в наплывшем сумраке портреты, Влад улыбнулся краешком губ и, отступив в густую тень у стены, растворился в портале. Снаружи, на подъездной аллее его уже ждал верный железный конь «Мерседес». Дракула завёл двигатель и тронул машину с места, со старта набирая приличную скорость, хотя мысли и взгляд его в эти мгновения были максимально далеки от отслеживания маршрута, ведущего на север, в Карпаты, и происходящего в лобовом стекле, затянутом глубокими сумерками… Одинокий автомобиль на пустом шоссе мчал вперёд, и ночь следовала за ним верной спутницей. В современной Румынии едва ли остался кусок земли, на протяжении истории по тем или иным причинам ни разу не наречённый могилой кого-то из рода Дракулешти. Едва ли на территории исчезнувших Валахии и Королевства Венгрии был хоть один замок, крепость или самые невзрачные на вид руины, которым в разное время историки не приписали бы кричащие из туристических буклетов названия: «Тот самый замок Дракулы», «Тюрьма Дракулы», «Склеп Дракулы» или… «Могила отца и брата Дракулы…» Долгое время Влада не заботила судьба тлена, оставшегося от его семьи, и, даже зная истинное расположение каждой могилы, он не считал себя вправе осквернять их своим вмешательством. До устроенной людьми после успеха романа Стокера массовой пляски на костях с фанатичными поисками и методичным упорным перепахиванием каждой пяди трансильванской земли. В конце девятнадцатого века это стало веским поводом для Влада восстать из склепа для чего-то более осознанного, чем управляемое исключительно инстинктами утоление тёмной жажды. Люди заставили его нарушить данный самому себе обет и раскопать веками неприкосновенные захоронения его родных, чтобы перенести останки в место, которому он мог бы гарантировать дальнейшую неприкосновенность. Замок и прилегающие к нему территории, пронизанные тёмной энергией, Дракула не рассматривал, как и любые предложения Локида использовать тёмную силу, чтобы скрыть могилы. Он тогда пошёл по пути, которому агонически противилось всё его проклятое нутро — на территории свежего захоронения, по расположению своему максимально недоступного смертным, он велел возвести часовню с алтарём. И чтобы не пришлось впоследствии уподобляться своему далёкому пращуру Негру Водэ и убивать строителей, за щедрую награду, которую они впоследствии смогли оставить своим семьям, Влад нанял для строительства преимущественно стариков и средних лет убежденных монахов, по личным причинам готовых легко проститься с жизнью, унеся с собой тайну своего последнего деяния. Больше века спустя, насколько Владу было известно, остался лишь один человек, знающий его в лицо и смиренно хранивший тайну того, чьи кости упокоились под недоступным прихожанам храмом, построенным на окружённой гиблыми лесами горной вершине. Человек этот верил в Бога, всецело посвятив жизнь гипотетическому образу из писаний, при этом он не уверовал в так и не ставший исповедью рассказ случайного встречного о том, что он и есть тот самый Дракула, прозванный Колосажателем. Собственно, потому-то Влад и оставил его в живых… Тогда, в тяжёлый для смертных послереволюционный период, закончившийся свержением коммунистического режима и казнью правящей семьи, время молодого диакона, только готовящегося стать священником, ещё не пришло. Едва увидев возможность сохранить ему жизнь, Влад не стал взваливать на удивительно нетронутую тьмой душу непосильную ношу своих грехов. Но на почве здравого отрицания он имел неосторожность посеять в той душе сомнения, и именно сейчас у него появилась достойная причина вернуться, чтобы собрать урожай. Причина пройти несуществующими, нехожеными тропами и впервые за долгие века войти на святую землю, не корчась в муках за нарушение священного запрета, а свободно, вдыхая фимиам и елей полной грудью, как когда-то давно, в жизни забытой и как-будто бы принадлежащей не ему — не юному принцу, который, готовясь к таинству венчания, шёл в церковь на исповедь. Морозная ночь успела смениться бледнеющим на востоке рассветом, когда очередная развилка, ведущая всё выше и выше, закончилась тупиком с коварно скрытым длинноствольными соснами обрывом над бурным потоком Сомеша, стекающего с горного склона. Дальше дороги не было. Следовало оставить машину и продолжить путь пешком. Влад так и поступил. Замерев ненадолго у одиноких сосен, в вершинах которых гудел горный ветер, он вдохнул полной грудью, позволяя воздуху омыть лёгкие, присел и, стянув с руки перчатку, приложил обнаженную ладонь к каменистой, поросшей редкой заиндевевшей травой земле, стремясь почувствовать окружение, пропустить его через все свои чувства. Оно привечало одинокого путника запахами, звуками, дрожью нестабильной горной породы глубоко под поверхностью и мрачными в предрассветный час красками. Оно дремало в ожидании слишком долго, а теперь приветственно отзывалось, маня встать на забытую тропу и идти, идти так далеко, как не смог бы ни один человек, до подножия утёса, на вершине которого, примыкая к пещеристому горному склону, виднелась часовня. Пещерами же, в одной из которых обрели заслуженный вечный покой, нерушимый невеждами-смертными, его мать, отец и старший брат, с противоположной стороны хребта, зная дорогу, до часовни можно было условно безопасно добраться. Людей этим путём Влад водил всего дважды с момента завершения строительства. Епископа из церкви Святого Николая, что в Сигишоаре, можно сказать, по соседству с замком, чтобы осветить здешнюю землю, и почти век спустя — того самого диакона, что не поверил в его историю, но согласился провести службу в храме, не признанном ни одной из церквей. Одна служба за упокой, более Дракула ни о чём его не просил и ни к чему не обязывал, но тот вдруг спросил его позволения наведываться в часовню время от времени и проводить обряды. Расположение склепа Влад не раскрывал, а в самой часовне прятать ему было нечего, поэтому он дал своё позволение, сказав, что, быть может, однажды они ещё встретятся. Воистину так же неисповедимы пути Господни, как и не случайны. Сегодня, здесь, сейчас, когда из всей толпы взращённых Ватиканом священнослужителей, готовых принять исповедь самого Дракулы не было ни одного, кому он согласился бы её дать. Ведь для каждого из них это была бы всего лишь работа по методичному вычеркиванию названных величайшим грешником истории грехов, — то есть им самим подтверждённых, — из длинного, обстоятельно составленного историками списка деяний Влада Цепеша на протяжении шести веков его отлучения от церкви. Для любого из знающих его настоящую личность исповедь автоматически превращалась в оправдание ожиданий, лишь замаскированных под священный обряд. А Влад не собирался соответствовать ничьим ожиданиям. В глазах исповедующего он хотел бы побыть просто безымянным путником, никем, случайно переступившим черту святой земли. Хотел бы рассказать о малой части того, что терзало его душу, тому, кто не ждал бы от него чистосердечного, как не подозревал бы и того, что на самом деле он — безжалостный убийца. Хотел бы, чтобы единственный раз его кровавая репутация осталась за порогом исповедальни. На мили вокруг, среди сотен сердцебиений теплокровных созданий сверхъестественный слух безошибочно различал… два человеческих. Одно, чему Дракула нисколько не удивился, приподняв губы в горькой насмешке в лицо чужой судьбе, принадлежало глубоко пожилому человеку, дни которого были сочтены. Другое, что было неожиданно, но, пожалуй, неудивительно, ведь кто-то же должен был проводить умирающего в последний путь, — молодое и сильное, почти такое же, каким некогда было сердце ныне умирающего старика. Оставалось надеяться, что этот пока безымянный юнец, узнав сюда дорогу, оправдает доверие. Но этим Влад займётся позже, а пока, оставив за спиной хмурый рассвет, он шагнул в принимающую его с распростертыми объятиями, ждущую его, как дорогого друга из далёкого странствия, темноту грота. Облюбовавшие местность летучие мыши будто вовсе не чувствовали его приближения, до тех пор, пока он не вступил в их обитель. Тогда они встрепенулись все разом, забили крыльями, заверещали ультразвуковыми частотами, мгновенно улетающими вглубь пещеры и разгоняющими мрак лучше огненного факела и любого другого источника света. Влад умышленно не брал ничего с собой, зная, что темнота не станет для него препятствием, а к потревоженным ночным тварям он протянул руку, раскрывая ладонь и маня — успокаивая, давая ощутить, что он не враг, что он… свой — такая же тварь, пришедшая не гнать, а благодарить своих подручных за неусыпный дозор над усыпальницами его родных. Несколько бестий, убедившись в отсутствии опасности, сели ему на руки и в пару взмахов цепкими крыльями забрались выше — на предплечье, плечо и спину. Пока остальная стая кружила над сводом, Влад медленными шагами двинулся дальше, к кованой решётке, притворяющей самую узкую часть перед входом в просторный каменный зал. Дракула открыл массивный навесной замок тем самым ключом, взятым из потайного ящика в своём кабинете и, ухватившись за прутья, дёрнул решетку вверх, без усилий извлекая длинные, заостренные штыри, глубоко погружённые в камень. Поднявшийся грохот отпугнул от него летучих мышей, и в одиночестве Влад шагнул внутрь, в маленькое безызвестное княжество мёртвых, поровну разделённое между тремя его вечными правителями — князем Владом II, княгиней Василикой и княжичем Мирчей II. Его отцом, матерью и старшим братом. Младший, увы, ещё при жизни отрёкся от своего права быть похороненным рядом с теми, кого он предал во имя своей фанатичной веры в сотворённого кумира, жажды власти и зависти, которой Влад умолял его не поддаваться, но… увы. Слово обретшего бессмертие тёмного, отказавшегося делиться обретённой силой, имело ничтожный вес, при авторитете старшего брата и вовсе равном нулю. Винил ли он себя в том, что случилось с Раду? Да, несомненно, ведь он не стал ему достойным примером. Он не был рядом, когда был нужен, а когда младший окончательно перестал в нём нуждаться, не нашёл нужных слов убеждения. Не смог объяснить, почему кому-то тьма дарует силу и власть, а кого-то сводит с ума и иссушает досуха. — Iartă-mă, mama… — встав в изголовье, Дракула занёс ладонь над рельефом лица на каменной крышке гробницы. Черт не было, Влад плохо их помнил, их затмевал, всё сильнее подменяя собой, женский образ, ставший для него главнее материнского, поэтому лицо княгини скрывала каменная имитация савана. — Iartă-mă, tată… — Влад коснулся холодной каменной руки отца, сжал бы под натиском одолевающих его эмоций, но сдерживал себя, не желая приносить даже неосторожные разрушения в царящий здесь мир и покой. — Долго я к вам не приходил, знаю… — мужчина повернулся к третьей гробнице и всмотрелся в застывшее в вечности, неизменно юное лицо брата, такое — каким он его запомнил в их прощальную встречу. — Draga frate… Не было новостей. Ведь я не жил — существовал. Но теперь… — Влад ощутил, как губы его сквозь судорогу подавленной, казалось, давно уже пережитой скорби, приподнялись в улыбке, а стоило ему выпустить наружу эту ничтожную толику светлых эмоций, как окружающая темнота мгновенно развеялась — и каменные горельефы тел окутало лазурным свечением ауры. — Теперь, пожалуй, их даже слишком много. Настолько, что не все из них я в силах уместить внутри… Он говорил, долго и с воодушевлением, какого не испытывал, кажется, ещё никогда, рассказывал, слушая отвечающую ему тишину. — Она вернулась ко мне… Моя душа, мой свет, что озаряет сейчас вашу обитель. Моя Лале, в этой жизни рождённая Лайей. Она не раз говорила, что хотела бы узнать тех, кто дал мне жизнь. А я не считал появление на свет монстра, каким стал, достойным событием. Не считал себя достойным называться вашим сыном… Дракула не помнил лица матери. Не знал, какие цветы она любила. Перед тем, как покинуть склеп, он попытался вообразить хоть что-нибудь, воскресить хоть какие-то ассоциации, с нею связанные. На помощь пришло имя — и в изножье гробницы, с увековеченным в камне женским силуэтом на крышке, Влад оставил пышный венок из полевых васильков, переплетённых с колосьями ржи и пшеницы. В пещере воздух был затхлым, но Влад этого не замечал до тех пор, пока не вышел наружу, и лицо его не обдул свежий ветер, насыщенный влагой, усиливающей сотни других запахов: хвои, прелой опавшей листвы, земли, воды, крови… Человеческие сердца продолжали биться у него на слуху, и теперь Дракула обратил свой взор на часовню — невысокую, сложенную из камня башню, острым куполом с посеребрённым крестом стремящуюся в небеса. В основании её, в заменяющем единственно окно витраже разноцветными бликами цветного стекла горел свет — вероятнее всего, от зажжённых свечей и лампад. Очередной порыв ветра со стороны постройки донёс до обоняния характерную смесь церковных ароматов — пахло расплавленным воском и миром, как совсем не должно пахнуть в месте, отдалённом от цивилизации и умышленно заброшенном больше века назад. Но именно сегодня Влада это ничуть не смутило, он подсознательно ожидал чего-то подобного, хотя и не сделал ничего, чтобы поспособствовать этой нечаянно-судьбоносной встрече. С другой стороны, а мог ли? Ведь над чужой судьбой его не делала властным даже нимбоносная сущность дракона. Всё, что он мог — это не прийти сюда сегодня. И такой вариант он рассматривал. Между двумя событиями, равноценными по своей важности и в какой-то мере зависящими друг от друга. Влад до сих пор не знал, будет ли его исповедь иметь значение, если он заведомо намерен был покаяться в грехе, искупить который у него ещё был шанс, безнадежно упущенный для великого множества прочих. Но через Лайю Ноэ просил о «подходящих обстоятельствах», подразумевая под ними публичную огласку их встречи. В страхе ли было дело или в нежелании и неспособности беса совместить службу с дружбой, Влад мог лишь предполагать. Наверняка он знал лишь то, что, если бы для Ноэ это было хоть на йоту менее значимо, они бы давно уже встретились. Дракула привык уживаться с бесовским характером Локида примерно так же, как и с его неоднозначными намерениями, секретами и периодическим возникающим желанием если не убить его, то ощутимо покалечить. Словом, Влад привык доверять другу, какими бы бессмысленными ни казались его решения и какими бы опасными ни были действия на пути достижения одному ему известного результата. Ноэ хочет свидетелей встречи… что ж, у него таковых скоро будет весь тёмный мир. Но до тех пор случившееся между ними тяготило Влада куда сильнее его не замоленных за сроком давности грехов, и это определенно был не тот балласт, с которым стоило идти под венец. Коснувшись левой ладонью креста под одеждой, правой Дракула перекрестился и, толкнув притворенную дверь, вошёл в часовню. Сам, без позволения, без приглашения и без сопровождения, и внутренности его не сдавило тотчас калёными тисками, понуждая или терпеть пытку, сгорая заживо, или бежать как можно дальше и впредь не приближаться к границе святой земли. Впервые он вдохнул воздух полной грудью, не испытав при этом желания захлебнуться кашлем и выплюнуть лёгкие. Глядя на образы святых на иконах, он ясно видел их лики и даже мог рассмотреть линии среза, по которым шла стамеска мастера и мазки краски от кисти иконописца. Он смотрел на зажжённые свечи и не слеп. Наоборот, он чувствовал источаемую ими силу, прочно связующую его с этим местом, чувствовал себя в праве стоять там, где стоял, и обращаться к тому, к кому он пришёл. — Отче наш, который на Небесах. Да святится имя твоё, да придёт царствие твоё, да будет воля твоя… Влад продолжил губами и мыслями нашёптывать слова молитвы, даже когда звук приближающихся осторожных шагов заставил его оторвать взгляд от иконостаса и встретиться глазами с вышедшим из-за колонны. — …Ибо твоё есть царство и сила, и слава, Отца, и Сына, и Святого Духа, ныне и всегда, и во веки веков. Аминь. Перекрестившись и поклонившись, Влад сосредоточил своё внимание на вышедшем ему навстречу незнакомце. Тот оказался мужчиной лет тридцати или старше — давно преодолевшая стадию щетины борода делала возраст неопределённым. Одет был не в церковные одежды, а в самые обычные свитер, брюки и стёганный жилет поверх, однако с большим наперстным крестом поверх, за который держался рукой. — Bună ziua, sfinte părinte, — опустив длинную иерархию церковных чинов, Влад умышленно обобщил понятия, не без причины полагая, что его новый без пяти минут знакомый — не пришлый с улицы и имеет прямое отношение к церкви, а как давно — для него значения не имело. — Буду честен, я ожидал здесь увидеть… не вас. — Как и я не ожидал встретить… кого-то в этой не забытой богом глуши, — делая осторожные шаги на сближение, мужчина продолжал держаться за крест. Машинально по привычке или как за свою осознанную защиту — Владу ещё предстояло выяснить, но даже если такова была проверка, препятствовать он не стал. Святое распятие никогда не было способно обратить его в бегство, максимум — причиняло боль, а теперь и вовсе оно будто подпитывало его силы, гоня прочь проявляющиеся после долгого бодрствования в человеческом обличии потребности. — Диакон Богдан Николае, — приблизившись на расстояние рукопожатия, мужчина представился и протянул свою руку. В отблеске свечей на его пальце сверкнуло серебром кольцо. Не заметив этого, Влад, возможно, без всякого на то умысла не снял бы перчатку, но сейчас, прежде чем вернуть приветственный жест, он обнажил правую руку, с таким же серебряным кольцом на безымянном пальце. — Отец Георгеску готовит себе смену, — вслух заметил Дракула, не одобряя и не обвиняя — пока лишь сопоставив доступные ему факты. — Влад Басараб, — он предусмотрительно отпустил чужую руку, прежде чем назвался. Хотя Румыния не славилась разнообразием имён и фамилий, чаще взаимозаменяемых, образующихся одно от другого и повторяющихся через одного, выражение лица напротив сменилось настороженным подозрением. В этот раз отблеск пламени свечей не играл на стороне человека, делая полуслепым неугодного прихожанина, — Влад свободно считал реакцию на своё имя. И означала она явно излишнюю осведомленность, учитывая, что виделись они впервые. Хотя… учитывая место знакомства, которое трудно было назвать случайным, Влад поспешных выводов решил не делать. Не за тем он пришёл. — Мне нужно видеть отца Георгеску, — объявил Дракула, сохраняя спокойный, учтивый тон. Отведите меня к вашему наставнику, Богдан. Или я найду дорогу сам. Прежде чем наши пререкания поднимут старика со смертного ложа. На самом деле, уже подняли, чему Влад не был рад, но о чём вынужден был умолчать, оставаясь стоять на месте, чтобы не питать напрасно ничьих иллюзий относительно своей природы. И персоны. Нон грата даже в месте, построенном для него же по его собственному заказу. — Прошу прощения, мы не с того начали, — выдавая пока лишь едва заметную нервозность, юноша вновь попытался отвлечь внимание на себя. — Я действительно приехал сюда по просьбе отца Георгеску и, учитывая местность, право, не ожидал встретить здесь… прихожан. Но, как известно, двери Его обители открыты всем и всегда, поэтому, если я чем-то могу вам помочь… — Непременно, можете, диакон Николае. Ведь я пришёл просить об исповеди, — Влад обозначил свои намерения открыто, медленным шагом двигаясь вдоль иконостаса к южной стене, где за колонной и потайной дверью скрывалась лестница, ведущая в оставшиеся ещё со времён возведения часовни подвальные помещения, где жили и отдыхали рабочие. — Д-да… разумеется, — ответил мужчина после секундной заминки, при этом взгляд его на мгновение метнулся к той самой южной стене. — Я исповедую вас. Но прежде я должен подготовиться сам и подготовить необходимое. Если вас не затруднит немного подождать… В глазах тех, кто его не знал, а иногда и знающих, Дракула редко производил впечатление верующего, к тому же разбирающегося в тонкостях священных таинств больше, чем сами служители веры. Чаще Влад умышленно эти тонкости игнорировал, как и самого Всевышнего — большую часть своего существования. Это позволяло ему нарушать правила, не нанося непоправимого вреда тем, к кому он обращался, делая своими невольными соучастниками и подельниками. Ещё вчера ему было бы всё равно, кто примет его исповедь, но сегодня было важно соблюсти каноны. — Bogdan… — недоступный взгляду, будто из самих стен раздался тихий, сбитый тяжёлой одышкой старческий голос. — Ce se întâmplă… fiul meu? Николае успел только повернуть голову в сторону, куда Дракула уже сделал несколько шагов, но остановился, когда из-за колонны медленным шагом в раскачку показалась незнакомая, уже почти завершившая своё неизбежное преображение временем, но мгновенно узнанная Владом фигура. Миг, пересечение взглядов — и то же узнавание медленно проявилось в некогда карих, а ныне замутнённых глубокой старостью, ввалившихся в череп глазах на туго обтянутом морщинистой кожей лице. Узнавание и несколько долгих мгновений спустя — признание и покаяние в собственной ошибке. Много лет назад историю путника, заблудшего в небольшой церковный приход на окраине Тимишоары, полыхающего в огне революции, протодиакон Штефан Георгеску принял со скепсисом человека, пережившего далеко не мирную революцию и на примере массовых убийств и казней воочию узревшего засевшую в людях звериную жестокость. Современных «колосажателей» в Румынии двадцатого века было через одного, и далеко не все из них находили дорогу в храм. Незнакомцу, пред алтарём назвавшемуся Цепешем, он имел неосторожность не поверить, хотя и терпеливо выслушал всё, о чём тот хотел ему поведать, и даже согласился выполнить его странную, но идущую от самого сердца просьбу. Теперь, десятилетия спустя, он смотрел полуслепым старческим взглядом тому самому случайному путнику в лицо, ничуть не тронутое временем и ставшее наглядной демонстрацией того, что делает тьма со своими преданными слугами. Влад смотрел в ответ спокойно выжидающим взглядом, давая человеческому разуму время на осознание, и видел очередной, бессчётный на его веку наглядный пример того, чем платит свет тем, кто сохраняет преданность ему. Старостью, немощностью и, под конец, дышащей в затылок смертью. И это в лучшем из лучших случае, без щедрых даров в виде сокращающих жизнь недугов, искушений поддаться тьме, несчастных случаев и неизбежного одиночества. — Părinte Georgescu… — приветствовал старого знакомого Дракула, пока не спеша навязывать свою непрошенную помощь, хотя прекрасно видел, как старик тяжело опирался на колонну, слышал его рваное дыхание и сбивающееся сердцебиение. — Я к вам с последней просьбой закончить то, что мы когда-то начали. — Domnule Basarab… — в спокойно-сдержанном голосе Богдана впервые промелькнуло явное осуждение, и он рысцой подскочил к своему наставнику, позволяя на себя опереться. — Nu vezi acum nu este momentul! — а дальше шёпотом старику в самое ухо: — Я сделаю, что он просит… Вернись в постель, отец… — Время как раз… то самое, сын мой, — запинающимся голосом ответил священник, не спрашивая ни о содержании просьбы, ни о подробностях, с нею связанных: — У тебя нет ещё права… самому совершать таинства. Подготовь всё необходимое, — из-за плеча взглянув на Дракулу мутными глазами, старик уверенно произнёс: — Эту исповедь я приму сам, — и на этот раз голос его, вознесшийся под невысокий свод, прозвучал властно, пресекая любые споры и возражения. Отвергнув поддержку и сделав несколько шагов от опоры, он обратился к Владу: — Пожелает ли сын Его преломить Его плоть и испить Его кровь после исповеди? Столь смелых и дерзких надежд на угасающую человеческую жизнь Дракула не возлагал, но и отказаться не смел от давно позабытой возможности, что ныне сама шла к нему в руки. — Если буду готов, святой отец. Старик ответил ему движением пергаментных век и, протянув ученику руку за наперстным распятием, отправил его готовиться к проведению обряда, а сам дрожащими руками повесил крест себе на шею и сделал шаг навстречу Владу. На этот раз тот не остался безучастным — вернул движение и встал рядом, позволив на себя опереться. Подстраиваясь под медленный неровный шаг, Влад повёл их обоих к ближайшей скамье. На самом деле он был готов к монологу без ответа у постели умирающего — для него это уже была бы на редкость уникальная возможность, но та, что он в итоге получил, казалась и вовсе из разряда невозможной. — Вам выпал редкий шанс самому выбрать, где завершить свой путь, отец Георгеску. И вы решили совершить паломничество в горы, раскрыв доверенную мною вам тайну своему… сыну. Прежде чем вы выслушаете меня, могу я услышать причину такого выбора. — Я и… самому себе назвать её не мог. Просто знал, что… в самом конце должен непременно оказаться… здесь. Но вот и ты… пришёл, озвучив свою ко мне просьбу — закончить то, что мы когда-то начали. Значит… верно мне подсказывал господь — я там, где нужен. Получив то самое объяснение, которого боялся, Влад прикрыл на мгновение глаза и сжал челюсти. Обычно человеческий разум обладал лучшей способностью забывать случайные события далёкого прошлого. Особенно, под конец жизненного пути. — Сожалею, что тогда повесил на вас это бремя. — Ты? — они не дошли пары шагов до скамьи, когда старый священник замер, и белесый взгляд его на миг ожил удивлённым несогласием. — О, нет, не приписывай себе лишнего! Это мой долг перед Всевышним — быть между Ним и тобой свидетелем твоего покаяния. Но в первую нашу встречу ни ты… ни я не прошли бы этот путь. Я тогда искал бы совсем иной смысл в твоих словах, принимая их за образную ложь, но даже если тебе этого было достаточно, ты не был готов… Но раз сегодня нас вновь свели пути Господни, значит, что-то изменилось… — отпустив руку Влада и тяжело осев на скамью, старик поднял взгляд, настойчиво ища встречный: — Зачем ищешь ты исповеди, Влад III Дракулеа из рода Дракулешти… из династии Басарабов, прозванный… Цепешем? Вот почему память старика о той единственной встрече была так удивительно свежа! Влад тогда ему не представился, лишь святому образу через силу прошептав своё имя. Напомнить ему о том, кем он являлся, возможно, даже в менее точном ключе, прекрасно способны были посланцы Ватикана, а для старого священника он надеялся остаться условно безымянным… Выходит, грош цена его надеждам. Исчерпывающий вопрос был задан, и, стоя на святой земле, Влад был обязан ответить честно. Даже если больше не позволит прозвучать ни вопросам, ни ответам. — Затем ищу, святой отец, что я намерен венчаться со своей невестой в храме. Исповедь — часть подготовки к этому событию, и я хотел бы, чтобы принял её тот, кто не знал бы о моих деяниях заранее. Или не верил бы в них, но смог бы выслушать… Теперь я начинаю понимать, что обратился не к тому… Вы навели справки обо мне сразу после той ночи? Или уже после того, как я привел вас, — возвышаясь над сидящим, Влад раскинул руки и огляделся, — сюда? — Какой смысл узнавать о чьих-то деяниях из слухов… домыслов и ошибочно переведённых текстов, переживших десять поколений поправок ещё до моего рождения? — тяжёлый выдох остатков воздуха и жадный, с присвистом, вдох. — Не правят обычно первое, что характеризует человека — его имя. Лучшая справка и доказательство правдивости твоей истории… которые ты сам мне сегодня предоставил — это твоё лицо. На распятье Христовом могу поклясться… я ждал нашей встречи. Но я ждал старика немногим моложе меня… А вышло, что сам я грешен, — священник обратил лицо на образы святых, — слепым неверием и глупым отрицанием того, что по иную сторону существует не только царствие света, и что пребывающие во тьме способны ходить по земле… — дрожащей, но безукоризненно помнящей жест рукой священник осенил себя крестным знамением, а затем смерил взглядом фигуру стоящего, молясь о том, чтобы угасающим взором заметить его реакцию. Но ни крест, ни молитвы, казалось, не причиняли ему неудобств. — По святой, выходит, в том числе. Вижу, нахождение в святых стенах больше тебя… не беспокоит… — Что-то изменилось с той нашей встречи, это вы заметили верно, — Влад извлёк из-под одежды крестик. — Теперь моё право стоять перед Ним в вашем присутствии не выменяно болью, страданием и невозможностью надеть распятие или хотя бы взглянуть в его сторону. Ваше право — уйти в блаженном неведении, и отнять его у вас я не посмею даже из нужды. Ответьте же мне, отец Георгеску, перед тем, кто за нами обоими сейчас наблюдает, готовы ли вы исповедать меня, зная, что это будет последним вашим деянием? Священник долго не отвечал, низко опустив голову и у груди сложив руки в молитвенном жесте. Влад слышал его тихое бормотание. Слушал и понимал: — Сын мой духовный. Здесь невидимо присутствует Христос, принимающий исповедь твою… «…Не стыдись и не бойся, и не помысли скрыть… Ты пришёл не для того, чтобы уйти неисцеленным…» Сколько раз на протяжении сотен лет Влад слышал эти и подобные им слова. С тех пор, как обратился во тьму ни разу не позволив им звучать в свой адрес, не перенеся непосильного бремени своих грехов на чью-то неподготовленную душу… Спустя время старик вновь поднял на Влада взгляд. Казалось, сама смерть, отдавая дань уважения происходящему, ненадолго оставила тщедушное тело, вернув глазам утраченную ясность, а лицу — живость. — Исповедь — это не о словах в пустоту, сын мой, не о беседе с самим собой. Это ещё и о доверии. Между тем, кто исповедуется, и тем, кто слушает исповедь. Готов ли ты… мне довериться? Человек перед ним сидел, не стоял, он даже не был подобающе одет, а под купол не возносились песнопения литургии, но, даже умирая, он не напоминал того, кто соглашался шагнуть в пропасть без страховки просто потому, что уже нечего терять. Чем-чем, а умением читать людей Дракула за шесть столетий овладел в совершенстве и теперь видел перед собой того, кто здраво осознавал, кому и что он предлагал. И делал он это без всякого умысла, корысти и расчёта. Что важнее всего, без страха за последствия для своей души. Приняв окончательное решение и убедив себя, что, зайдя так далеко, оправданиями прокладывать себе путь к бегству было бы глупо, Влад медленно опустился на колени, безропотно принимая свою роль. — Чтобы выслушать и выдержать все мои грехи, творимые веками, самой длинной человеческой жизни и самой праведной души не хватит, святой отец. Большинство из них — грехи смертные, давно ставшие навыками, от которых даже перед ликом Господа я не отрекусь и за которые не попрошу искупления. Но есть и такие мои деяния, с которыми я не успел сродниться и о которых ныне живущие ещё не успели написать… Не об их искуплении я попрошу сегодня — лишь о смирении. Грех убийства мне давно знаком, но грех предательства, за который сам я часто взыскивал плату… Мириться с ним я не умею. Сложив руки в молитвенном жесте, Влад опустил глаза, прикрыв их, поэтому протянутый к губам крест он скорее почувствовал, чем увидел. Что ж, вполне справедливо, что потрёпанное временем распятье неизвестного происхождения служило слабым доказательством его способности прикасаться к святому. Поэтому он выполнил то, к чему его безмолвно понуждали — коснулся губами освещенного водой и словом распятия с ликом Христовым, ощутив при этом ладонь, невесомо покрывшую его затылок. Инстинкт требовал тут же вскинуться, отбив прикосновение, но этот мимолетный защитный импульс, мгновенно взятый под осознанный контроль, не имел ничего общего с прежними агоническими стенаниями внутренней тьмы, способными за одну подобную попытку мучительно лишить его контроля над телом, явив подлунному миру частичку себя, неизбежно оставляющую на месте явления пепелище. Исповедь — это не беседа в ожидании оценки сказанного, с надеждой на осуждение или совет. Это рассказ, настолько искренний, насколько мог бы быть. Поэтому тянуть время и дожидаться наводящего вопроса Влад не стал, продолжив: — Я предал доверие. Это случилось давно, но, на удивление, то событие прошло мимо людей и не отразилось в моей биографии даже в сильно искажённом виде. Одна невинная малышка доверилась мне и назвала отцом, ища во мне защиту в момент опасности. Но я предал её и не сумел уберечь. Ни от смерти, ни от проклятия некрещённой, не упокоенной по сегодняшний день души, скитающейся неприкаянно между мирами, — Дракула проглотил терпкую сладковатую горечь, запахом жжённого воска осевшую в горле. — Я предал дружбу. Мой друг ценой своей жизни пошёл против заповедей Всевышнего, чтобы помочь мне в час моей нужды. Я не поступил так же для него… — Влад прервался, сжав губы в осознании, что последнее своё признание он собирался произнести здесь и сейчас лишь потому, что исповедующий его — завтрашний мертвец, встающий в очередь к вратам предела. — Наконец… — глубокий судорожный вдох. — Я предал любовь. Я должен был отпустить её — ту, что встанет рядом со мной у алтаря, — но вместо этого привязал её к себе, душой и телом, не имея ни малейшего понятия, что могу дать ей взамен утраченного. Я бессмертен, мой род прерван и не может быть продолжен, мое место — Царствие тьмы, вне зависимости от моего стремления к свету, способности ходить под Богом, возносить ему молитвы и целовать кресты… Я убийца и каратель. И таковым я останусь навечно, но… быть предателем?.. «Не могу, не умею, не стану…» Всё пустое! Когда уже смог, научился и стал! Исповедь — это не поиск себе оправданий, не обвинение других. Это смирение с уже содеянным. Но именно эти деяния рвали душу и разум Дракулы подобно трёхглавому Церберу. Смириться с ними было выше его сил. — Это был твой выбор? Не ожидая услышать какой-либо комментарий, не ожидая даже понимания, Влад вскинул взгляд. Мутные глаза смотрели на него проницательно и терпеливо ждали ответа на простой, но охватывающий так много истин его существования вопрос. — Это всегда был мой выбор, — наконец, произнёс Дракула, начав свою мысль со сделки с Шаксом и закончив превращением в Дракона. — Каждое мгновение. Казалось, что можно было на это возразить, если только не усомниться в искренности сказанного?.. — Но ради чего? Влад ничего не ответил. Это не имело значения. В ад дорога стелилась благими намерениями, и он сам себе её проложил. — Для тебя жизнь и смерть давно значат совсем иное, чем для любого человека. Мой вопрос может прозвучать неверно для тебя, но я… должен спросить: та малышка, друг и любовь — они… живы или… досягаемы для тебя? Нить беседы для Влада резко оборвалась, и в лихорадочных попытках её восстановить он смог лишь утвердительно кивнуть. Какой в этом смысл, когда исповедовался (если происходящее сейчас хоть немного тянуло на исповедь) он перед Всевышним, а не перед теми, кого предал. — Я скажу тебе то, сын мой, чего ещё никогда не говорил никому из тех, кто был передо мной на твоём месте. Их бы это разочаровало, скорее, отвернув от Бога, чем хоть немного к нему приблизив. Ты же быстрее разуверуешь и разочаруешь меня, чем случится наоборот. Сколь бы искренним ни было покаяние, Господь никогда не скажет тебе: «Ты прощен!», в это ты или поверишь сам, или нет. Те, перед кем ты виноват, могут сказать. — Мне не нужно прощение. Сердце старика всё чаще билось не в ритм, его дыхание стало неглубоким, частым и прерывистым, хотя всё, на что ему приходилось тратить силы, — это речь. — Без прощения… не наступит смирения. Это утверждение и вовсе вызвало у Дракулы улыбку. Неуместную, но совершенно искреннюю. Скольких он обратил в прах вовсе без сожаления и раскаяния, смиряясь с этим в тот же миг, пока обнажал меч, вонзал кол или выпускал клыки. Смерть, притаившуюся в ожидании у обрыва прожитой жизни, такой поворот, видимо, тоже позабавил. Влад не мог с нею спорить, вмешиваясь в чужую судьбу, ему не принадлежащую, но было и то, на что он имел полномочия влиять. Смерть — она ведь разная, и даже самоубийцам не дано было выбирать, хоть те и верили в иное, каким способом их душа покинет тело и каким для них станет переход между мирами. Смертные не видели грани и всего того, что за ней, до тех пор, пока не лишались плотского обличия, обретая возможность за неё шагнуть. В тот миг сердца их сжимались в последний раз и замолкали навсегда… Влад видел все доступные осознанному восприятию миры и пространства, их разделяющие. Он видел души обнажёнными до составляющей их энергии, он среди них существовал… — Вам нечего бояться, отец Георгеску, — мягко произнёс Влад, глядя в широко раскрывшиеся мутные глаза, и доверительно протянул свою руку, изнутри бледно светящуюся эфиром, под крючковатые старческие пальцы, судорожно сжимающиеся в поисках поддержки. С его стороны это было самонадеянно-смелым заявлением, ведь он не мог заранее знать, позволено ли ушедшей из подлунного мира душе увидеть врата предела или нет. Но лучше, чем в покидающих плотский сосуд душах, он знал толк разве что в грехах и грешниках, и своим знаниям он доверял. — Все хорошо, — Дракула ободряюще сжал чуть расслабившиеся пальцы, надёжно удерживая плещущийся паникой взгляд своим. — Вы предлагали мне причащение после исповеди, хотя вино и хлеб вы приготовили для себя… Не посмею больше отнимать у вас время. Зовите сына, и пусть он сделает то, зачем вы его сюда привели. Глаза священника всё ещё были широко распахнуты, и теперь он смотрел на Влада так, словно впервые видел. Слово теперь видел перед собой кого-то другого… — Словами ты доказал, что убийства для души вроде твоей — пустяковый проступок, но ответь мне напоследок: считал бы ты так, убивая не безымянных и безликих, а тех, кто тебе дорог? Так же легко и без оглядки на содеянное пришло бы к тебе смирение? — рывком наклонившись вперёд и усилив снова ставшую судорожной хватку, старик, казалось, одной заполошной скороговоркой спешил потратить все свои оставшиеся силы на последнюю мысль: — Ты считаешь, что предал дорогих тебе. Ты в это веришь… А тебе известно их мнение… об этом? Мнение?! Влад на силу сдержался от того, чтобы расхохотаться прямо в лицо умирающему. Мнение мавки — души, едва вышедшей из младенческого возраста, греха не знавшей, но навеки запертой в облике животного? Мнение лишенного души беса? Или той, что душой и любовью своей его вытащила из пропасти?! Как многого не знал этот случайно неслучайный смертный, чтобы советы раздавать! И всё же он дал ему — Дракуле — больше, чем тот мог рассчитывать получить от любого из живых. Щедро подарил возможность оголить правду и быть выслушанным. Непредвзято, незаинтересованно… — Я сказал, что они досягаемы для меня. Это вовсе не означает, что я имею возможность их о подобном спрашивать, — ответил Влад и, не отпуская чужой руки, повернулся на звук приближающихся шагов. Танцующий свет пламени свечей отбросил на стену растущую тень человеческой фигуры. Мгновение спустя к ним вышел диакон Николае, неся поднос с приготовлениями для причастия — кубком, источающим сладкий аромат кагора, теряющийся среди прочих запахов, и двумя пышными просфорами. Представшая его глазам сцена, должно быть, совершенно не отвечала представлениям о канонической таинстве покаяния, поэтому мужчина удивлённо замер на миг, моргнул, пытаясь принять и как-то объяснить себе происходящее, а затем человеческое в нем ожидаемо взыграло над духовным, и оставшееся расстояние он преодолел бегом. — Отец… — Времени мало, — предостерёг Влад. Хотя к нему никто не обращался, он больше не скрывал от нежелательного в некоторой мере, но обстоятельствами вынужденного свидетеля своей осведомленности по части истин, неоднозначных или вовсе недоступных первому встречному с порога. — Его час настал. Делайте всё, что необходимо. Дракула собирался отойти в сторону, чтобы не мешать и не нагнетать своим присутствием, но, то ли следуя прежнему намерению своего отца и духовного наставника, то ли растерявшись от происходящего в целом, давно вышедшего из-под контроля человеческого сознания, мужчина вдруг сунул ему под руку поднос. — Сначала он… — отрывистым движением головы Влад указал на сидящего на скамье, всё сильнее кренящегося упасть. — Я никуда не спешу. А вам бы стоило не рассчитывать на долгие молебны, Богдан, и вспомнить из молитвослова что-то покороче… — Д-да, разумеется… — мужчина от такого предостережения словно очнулся, мигом забыл про стороннего наблюдателя и сосредоточился на отце, скороговоркой себе под нос нашёптывая «Отче наш». Дракула оставил их и, отыскав взглядом канун, отошёл к нему. В нём догорало несколько свечей. В память о ком они были поставлены, Влад не знал, а не зажжённых рядом не наблюдалось, поэтому, как бы ни хотел он обойтись без недостойных места фокусов, создать свечи по образу и подобию горящих ему всё-таки пришлось. Если бы он захотел помянуть всех, этого достойных, в кануне, да и во всей часовне не хватило бы кандил, чтобы вместить все свечи. Но сейчас в руке его было только шесть. По очереди он зажёг фитили от уже горящих — поначалу они занимались лазурью эфира, но постепенно плотность энергий выравнивалась, подстраиваясь под законы окружающей реальности, и лепестки пламени обретали обычный жёлто-оранжевый оттенок. По одной — для матери, отца и брата… Две для тех, ему незнакомых, по ком другие не хотели и не могли зажечь памятных свечей, и шестую — последнюю и путеводную — для души, покидающей этот мир. Пока юный диакон как заведённый чеканил «Отче наш», Дракула беззвучным шёпотом молился за упокой, перечисляя имена. — Domnule… Огонёк над единственной свечой в руке Влада, которую он не спешил опускать в канун, плавил воск, а вместе с ним и грань бытия, заставляя воздух вокруг колебаться. Ловя слухом последние удары сердца и опаздывающие за ними вдохи, последними глотками жизни клокочущие в груди, Влад медленно вернулся к скамье и вновь опустился на колени, позволив дрожащей руке священника поднести чашу к своим губам. Ударивший по обонянию запах вина смешался с эфемерным зловонием смерти, но для Дракулы это было давно привычное для употребления сочетание, поэтому он без промедления сделал глоток, и, отстранившись, преломил протянутый ему хлеб с отпечатанным на нём распятием. — Никакие происки Дьявола не позволили бы порождению тьмы пройти таинство Евхаристии… — знакомый Владу голос с хрипотцой прозвучал уже не на слуху и не для мира людей. Он услышал его просто потому что ему были одинаково доступны оба измерения. — Кто ты такой? Дракула в молчании поднялся на ноги, отпуская безвольно свесившуюся вдоль тела, сморщенную руку, затем медленно обернулся. Отзываясь на его движение, преобразилась окружающая действительность: стены часовни растворились во мраке, и из мрака же восстали необъятные просторы иной реальности, где серебряная лента реки забвения текла по границе его владений. По её берегу, принадлежащему тьме, раскинулись бескрайние поля, местами — с проблесками жизни, местами — совершенно иссушенные. По ним неприкаянно скитались тысячи душ — не упокоенные, не видящие ни очередей к вратам, ни самих врат; и те, кто ждал своей очереди, но терялся в окружающей тьме и медлил, надеясь, что в их прервавшихся жизнях ещё сбудется то, чему уже никогда не сбыться. С появлением Влада и те, и другие замерли, обратив к нему сотни тысяч опустошенных глаз. Лишь у части из них они горели отблесками памятных свечей, зажжённых кем-то из живых. Одну такую, принесённую с собой, Влад протянул Штефану. — Я тот, кто привык платить соразмерно оказанной услуге. Ты отдал мне свой последний час жизни, открыл свою душу моим деяниям. Иди же со мной — я укажу тебе дорогу туда, где тебя ждут. — Я… умер? — только и спросил Георгеску, чей прояснившийся взор, подсвеченный ярким огоньком свечи, безуспешно пытался объять необъятное новое. — Ты удивлён? — так же, как и тогда, когда вёл немощное тело старика к скамье, позволяя опираться на себя, теперь Дракула вёл его душу. Придерживая за предплечье, ненавязчиво направлял, не торопя, позволяя осмотреться, осознать и привыкнуть. — В мои-то годы… удивлён, пожалуй, но не смертью. Ты, значит, мой… ангел? На это смелое заявление Влад позволил себе короткий смешок и скупую улыбку уголками губ. — Я твой провожатый. Как Харон или Акен, если тебе знакомо что-то из представлений древних о загробной жизни. — Хочешь сказать, язычники оказались ближе к правде, чем христиане? — Здесь нет обёртки из религий, здесь только суть — вера, согласно которой душа или видит врата предела, или нет. Двое медленно шли рука об руку. Один — в простецком стихаре, другой, возвышающийся над всеми прочими на голову, увенчанную выступающей из мрака рогатой короной, — в чёрных чешуйчатых латах и развивающемся за спиной плаще с алым подбоем. Толпы, с которых в присутствии высшей энергии спадали оковы забвения, сменяясь оковами подчинения превосходящей силе, расступались, ропща, склоняя головы, а то и вовсе падая ниц от невозможности выстоять перед такой мощью. Ошибившись в своих предположениях дважды, Штефан долго не решался спросить о чём-либо ещё, но время спустя расступающиеся на его глазах, неиссякаемые в своей бесконечности реки человеческих душ придали ему смелости: — Почему ты не провожаешь других? — Ни в жизни, ни в смерти я едва ли знал кого-то из них. Ещё менее вероятно, что это было доброе знакомство. Они последуют за мной по приказу, не по собственной воле, а я не поводырь, как и врата предела — не загонное стойло. — Почему они тебе поклоняются? Дракула промолчал. А его подопечный не повторил вопроса, не обернулся и не поднял взгляда, чтобы увидеть ответ. Он держал перед собой свечу и смотрел на трепещущий на ветру, но необычайно яркий и удивительным образом негаснущий язычок лазурного пламени. Улучив момент, Влад положил ладонь ему на плечо — и путь, необозримый глазами других, для двоих остался позади в один вдох и движение век. Бескрайние поля сменились величественной в невообразимости своих форм и размеров архитектурой: стремящимися ввысь Атлантами и Кариатидами, поддерживающими позолоченные резные своды золотых арок, вырастающие из пустоты; статуями приземистых горгулий, в ощеренных пастях и безумных глазницах которых ревело пламя, вынуждающее мрак, теряющий здесь свою власть, отступать. Чёрно-серая палитра цветов сменялась красным, оранжевым и золотым… Дракула о себе не напоминал, милосердно давая ослабленной душе время, прежде чем их пути разойдутся навечно. Так или иначе. — Ты… ты их видишь? По интонации вопроса, утонувшего в потрясенном выдохе, по энергиям, что стремительно сгущались вокруг, Влад без лишних уточнений понял, о чём шла речь. Отдаваясь вдалеке громовыми раскатами, в нём бушевали смешанные чувства, для которых не существовало единственно верного описания. Их нельзя было назвать ни восторгом, ни трепетом, но не были они и отстраненным равнодушием… Для Влада существовал только один запретный плод, прочие его не искушали, и в сторону врат он всегда дышал ровно, не испытывая ни страха от запрета войти в них, ни зависти от дозволенного другим, ни злобы. Но теперь что-то неуловимо изменилось для него. Изменилось в тот самый миг, когда Дракула расслышал восторг и трепет в чужом голосе, дающие понять, что эта душа — им самим забранная и приведенная к порогу — видит. Что она предвкушает и желает того, что с ней должно произойти, и нет преград между ней и пределом. Это вселяло во Влада давно и, казалось бы, навеки забытое чувство надежды, что не каждый, на чью судьбу он имел неосторожность повлиять, обречен и проклят. — Да, — произнёс Дракула, запоздало отвечая на заданный вопрос. — Вижу… Но за ними меня не ждут. Честный ответ, но неоднозначный и заведомо провокационный. Источающий бледное свечение силуэт, сохранивший все индивидуальные черты своего человеческого облика, кроме предсмертной немощи и истощения глубокой старости, переборов влечение простирающегося перед ним вида, медленно обернулся, запрокинул голову… И тут же шатнулся в сторону с выражением первозданного ужаса, отсветами горящей свечи застывшего на коже, испещрённом следами прожитой жизни. Рот приоткрылся для возгласа или крика, но никакого звука на волю из него так и не вырвалось… Дракула, как и прежде, продолжил спокойно взирать сверху вниз, готовый к реакции: от вопля и побега до любого иного способа, каким люди привыкли справляться со своими ожившими кошмарами. Ныне происходящее стало неизбежно закономерным результатом: тяжесть чужих исповеданных грехов оставила неизгладимый тёмный след в душе священника, сделав для него возможным видеть облик Влада, отличный от человеческого. Облик, который лишь Лайя способна была безоговорочно принимать, не сопоставляя видимое с первобытным страхом, преследующим человечество с момента познания им первого греха и по нынешнее время. — Вас ждут, Штефан, — Дракула посмотрел в сторону врат, взглядом и рукой указав на подсвеченную золотистым сиянием тропу, что к ним вела. — Ждут во свете, не во тьме, вам нечего бояться. — Но… почему? Человек, не считающий себя достойным света, не стал бы спрашивать, будучи поставленным перед его вратами, с дьяволом за плечом. Он бы побежал вперёд, спотыкаясь и не оглядываясь. Георгеску же не просто оглядывался, он пытался рассмотреть происходящее у дьявола за спиной… Его повисшее в наэлектризованном воздухе «Почему?» продолжалось не в «Почему меня ждут?» или «Почему я не должен бояться?» Оно означало «Почему за предел меня провожает… дьявольский лик, да ещё и прежде всех остальных?» Влад мог бы легко закончить эту встречу фразой, знакомой даже самому убежденному атеисту, не то что преданному служителю веры: «Пути Господни неисповедимы…» Мог промолчать. Мог исчезнуть… А Георгеску мог уже давно встать на тропу и раствориться, не дожидаясь объяснений. — Взгляни… — Дракула кивнул на безликую цепочку фигур. Он сделал жест ладонью, и те, ломая все законы расстояния, стали к ним ближе: одинаковые, издали лишённые черт лица обрели чёткость. — Смотри внимательно. Узнаешь кого-нибудь? Георгеску долго молчал, затем, осмелев, заговорил: — Старик в шляпе… В нашу встречу он был моложе… и с длинными волосами. И та пожилая женщина была другой… А вот эта девушка почти не изменилась… — Ты исповедовал их грехи. И ещё некоторых из тех, преклоняющихся передо мной, кто даже твоими молитвами не сохранил возможности увидеть путь к вратам. Осветив их дорогу сюда, ты истощил собственный внутренний свет. А в конце ты выслушал меня, оставив свою душу вовсе беззащитной перед тьмой… Те, кто там, по ту сторону пресмыкаются во мраке, ничем тебе не помогут. Старик, женщина и девушка тебя не вспомнят и не узнают. Мне же выпал шанс отблагодарить тебя за то, что они, — Влад указал на названные фигуры, — сейчас здесь, а не… там, что они не стоят предо мной на коленях, — он простёр руку к пронзаемому молниями чёрному горизонту. — Поэтому сегодня я твой провожатый, поэтому ты — прежде каждого из них. Это называется справедливость. Дракула в очередной раз шевельнул рукой, и виток толпы остался далеко за их спинами, а врата, наоборот, приблизились, явив всё своё величие, уходящее в необозримые взглядом, недосягаемые высоты. Сжав кулак, он единожды ударил о преграду, и раздавшийся при этом звук был подобен сотне громовых раскатов и ослепительных вспышек молний, грянувших одновременно. Исказившаяся в сингулярность материя из лазурной выцвела до кипенно-белого… …а затем сжалась до размеров крохотного лепестка лазурного пламени на фитиле догорающей поминальной свечи, зажжённой в безвестной церквушке в глуши карпатских гор. — Ч-что… ты… такое? Вопрос был задан дрожащим голосом в спину. В воздухе зависли тяжёлые запахи ладана, смерти и страха. Часто билось одно человеческое сердце. Тело Дракулы пронизывала энергия, током крови разносившаяся по венам — от распятия, что было в него направлено предающей хозяина, дрожащей рукой. — Зависит от того, что ты увидишь… — уклончиво ответил Влад и очень медленно обернулся лицом к вопрошавшему. Оставшееся позади него пламя свечей отбросило на пол и стены огромную тень. На скамье, ставшей смертным ложем, лежало бездыханное тело старого священника. Снаружи каменных стен, скорбя об ушедшем, бушевала гроза. — Так кого же вы видите во мне, диакон Николае?