Светлая королева

Игры в любовь и смерть Вечны, как мир, Где от страсти легко сгореть. И нужно решать, С кем быть и чему отдаться. ©

      Даже прерванный столь однозначно и грубо, поцелуй своё дело сделал — усилил защиту, и теперь они стояли по разным сторонам, внутри вновь расширившегося купола из света, и смотрели друг на друга… После сотен и тысяч прежних взглядов в прошлом и настоящем, теперь представая друг перед другом истинно теми, кем они были под всеми масками бесконечных обликов и воплощений. Будто в первый раз. И в последний. Её глаза светились изнутри яркой лазурью, размывающей, рассеивающей привычный кофейный цвет радужек. Вся её кожа источала равномерное бледное сияние. Именно его обжигающий вкус Влад ощущал на своих губах, во рту, на корне языка, в скованном болью горле; его он чувствовал покалыванием на кончиках пальцев, что мгновение назад касались её лица. Опаляющее, сносящее все мыслимые барьеры безотчётное желание вновь коснуться запретного только усиливало окружающий их барьер, делая его непреодолимым. А самого Дракулу — недосягаемым. Тот свет, который пробуждали в его тёмной душе прикосновения любимой женщины, отпугивал тьму, не давая свершиться слиянию. И пусть в эти моменты эхо бесконечных голосов затихало, на время становясь терпимее, Влад знал наверняка, чем чревато с ними так легкомысленно играть, будто с йо-йо, сперва подзывая, затем отгоняя… Чтобы призвать вновь и вновь отогнать. — Если мы продолжим её дразнить, — обведя напряжённым взглядом плещущееся по ту сторону преграды скопление тьмы, Влад вернулся к лицу Лайи и посмотрел ей в глаза, — если я не впущу её в себя, она разольётся по реальности тёмного мира Ноевым потопом, распространится как чума, ища себе иные вместилища. Ни один Источник, пусть даже самых сильных душ, не сможет такую мощь уравновесить и удержать. Она неизбежно уничтожит грань между измерениями и просочится в мир людей. Без тебя твоим братьям не выстоять! Они погибнут, сражаясь за своего возлюбленного бога, которому плевать, сколь мучительной и бесполезной будет их очередная смерть. Стражи света падут. Человечество же окунется в вечное рабство собственных пороков и грехов. — А тебя это по-прежнему волнует? — не отводя ответного взгляда, спросила Бёрнелл голосом, совершенно лишённым эмоций. Все их без остатка поглотил страх перед его возможным ответом. — Судьба человечества? Судьба всех тех, кто был тебе дорог, Влад? Лайя пожалела о своём вопросе в тот же миг, как он сорвался с её губ, ведь спросить подобное в такой момент было сродни тому, что подтолкнуть к прыжку самоубийцу. Она ведь не собиралась, даже не мыслила такое спрашивать, но… В ней будто вдруг говорило нечто другое, нечто столь же хладнокровно-жестокое в своих стремлениях к цели, как и сам Влад. Нечто, без тени сомнения способное взять в руку копьё и повторить историю, давно и бесследно исчезнувшую из памяти человечества. — Не-е-ет, — едва слышно простонала Лайя, медленно проникаясь пониманием истока своих страшных помыслов. — Нет, умоляю… — девушка подняла глаза туда, где не было ни намёка на небо, лишь непроглядная чернота по ту сторону сдерживающего тьму барьера. — Прошу, не вынуждай меня… В нём ещё есть добро! В нём есть свет и любовь, Ты же видишь, Господь! Владу потребовалось мгновение понять, с кем говорит и к кому обращается его любимая, и едва это произошло, как огненная ярость в его сердце вновь достигла того предела, когда щит из света от одной лишь его мысли покрылся изломами, впуская внутрь тонкие, но юркие чёрные щупальца… Дракуле достаточно было лишь руку протянуть и коснуться на глазах истаивающего барьера, чтобы разрушить его совсем — впустить в себя мощь и глас преисподней, олицетворённой всеми теми, кто от начала сотворения мира и человечества когда-либо пал жертвой её жажды освобождения и всевластия. Но ему не следовало забывать о главном: всё это изначально было для него лишь способом достижения цели и не должно было стать приоритетом. Не должно было стать для него превыше той, что в который раз падала на колени… Не перед ним, но на его глазах. Тьма ждала. Она звала… Она надрывалась в его голове, отвлекая и сводя с ума бесконечными воплями. Периферическое зрение меркло в обступающем мраке, но Влад ещё способен был заметить, как подкосились дрожащие ноги Лайи и как медленно она стала оседать вниз… От тут же метнулся к ней, удерживая и не давая опуститься. Щупальца тьмы, что тенью следовали за ним, с шипением и воем отпрянули в то же мгновение, как их тела вновь коснулись друг друга. — Не смей! — зарычал Влад в её волосы, себя не слыша из-за потустороннего шума, заполняющего мысли, но упрямо продолжая говорить: — Тебе перед Ним я унижаться больше не позволю! — придерживая, он сжимал её предплечья руками, прикасался к ней, и вся его кажущаяся неуёмной и бесконечной ярость моментально сходила на нет. Мысли на время прояснялись, и всё меньше и меньше в происходящем ему виделось смысла, ведь в этом неразрывном кругу он застрял. Он метался тупой крысой в колесе, не способный ни на миг остановиться. Казалось, если попытается, то его просто разорвёт на части, распылит на атомы от неспособности одновременно внимать и тьме, овладевающей разумом, и свету, посягающему на тело. Первая обещала всё через вседозволенность и полновластие, другой обирал до нитки и лишал всего в обмен на точно такую же иллюзию сохранения власти и выбора, какую некогда имел князь Валахии, находящийся в вассальной зависимости Османской империи. Раб. Раб и прислужник, не более. — Я не смогу, Лайя… — едва сумел произнести Влад, буквально выдавливая из себя эти роковые слова признания в собственных никчемности и бессилии перед той единственной, что в него беззаветно верила. — Я не смогу… Ему подчиниться. Лайя и не подумала бы, что ещё способна была что-то воспринимать, на что-то реагировать, но когда услышала голос Влада таким, то вмиг забыла всё, о чём собиралась просить у Всевышнего. Потому что если это не было доказательством достойной спасения души, тогда доказывать что-либо Лайя и впрямь сочтёт оскорблением. Для себя, для Влада, для всех тех, кто верит… в Его справедливость. Это не был голос человека, состоявшегося как личность много веков назад, пережившего всех своих врагов и победившего в сотнях войн. Это не был голос князя или Короля, не понаслышке знающего о бремени власти. Это был голос мальчика — побеждённого, пленённого, раздавленного многократно превосходящей силой врага, но упрямо продолжающего бороться. Заключив его в ответные объятия, прижав его к себе крепко-крепко, Лайя обвела затуманенным слезами взглядом свободное пространство вокруг них, которого с каждым мгновением становилось всё меньше. За границей мерцающей преграды, черпающей из их объятий последние, стремительно тающие силы, была видна лишь чернота и ничего кроме. Справа, слева, сверху, снизу… Она давила со всех сторон, сжимала, угрожая вот-вот раздавить… Опасаясь двинуться лишний раз, чтобы не нарушить эфемерную стабильность их условно безопасного положения, Лайя лишь слегка отстранила голову от его плеча, но продолжала прикасаться виском к его виску, щекой к щеке, медленно сдвигаясь вперёд, но не прерывая прикосновения, ощупью ища губами его губы… Но стоило ей приблизиться к заветной цели, как Влад опустил голову, избегая. Они продолжали соприкасаться лбами и ниже — телами, но не более… — Нет, моя девочка, неет… — прошептал он едва слышно. — Слишком высока цена. Прерывисто вздохнув, Лайя коснулась ладонью его волос, запуская в них пальцы. Прикосновения и слова — это всё, что ей оставалось. «Так пусть же эти последние слова будут принадлежать только мне и моей воле! В последний раз, Господь, прошу тебя! Пусть это буду я — не Ты — чьи голос и мысли он сейчас услышит. И если я потерплю неудачу… Гибель его от моей же руки послужит мне наказанием!» — Да, высока, — доверившись его объятиям и его рукам на своем теле, Лайя немного подалась назад, чтобы было удобнее обхватить ладонями его лицо, вынуждая смотреть в глаза. — Высока непомерно. Ты собираешься пожертвовать всем светлым и добрым, что в тебе есть, вырвать с корнем всё, что ты берёг так трепетно эти долгие годы, уничтожить всё, что делает тебя тобой… — Лайя! — Влад дёрнулся назад, пытаясь высвободить лицо из ладоней. — Не обо мне речь! — Но именно себя ты безжалостно губишь, вынуждая меня вновь смотреть на это! — не позволяя ему отвести взгляда, при минимально возможной свободе движений Лайя старательно подстраивалась под каждое его малейшее движение, смещаясь туда же, куда и он, чтобы он видел только её, чтобы смотрел только на неё и внимал лишь ей. — Ты делаешь это из любви ко мне, ты намереваешься сберечь в себе лишь это чувство, веря, что его одного будет достаточно, чтобы противостоять великой тьме, которой ты готов самозабвенно отдаться. Но как же всё остальное, что делает тебя тобой, Влад?! Как же все те, благодаря кому ты оставался собой долгие века, что меня не было рядом? Как же светлая память обо всех, кто когда-то был тебе дорог? Кого ты так же любил? Да, иной любовью! Но ведь любил же! И дорожил! И так же боролся за всё, чем дорожил! А сейчас ты готов просто вырвать из себя всё это, вынуждая меня за этим наблюдать! Обрекая всех, кто в тебя верил, на разочарование, вполне возможно, на верную гибель! — Погублю их не я, а их лживый бог, та иллюзия личного выбора, на которую они продолжают слепо уповать. Я же не трону никого! До тех пор, пока они не принесут свою священную войну в мои владения. Ближе, чем сейчас, они просто не могли быть. Более открытого взгляда глаза в глаза нельзя было представить, но между ними зияла пропасть, с каждым мгновением становясь всё шире, всё непреодолимее. Лайе начинало казаться, что она стучится в закрытую дверь. А тот, кто стоял за ней, уже не был тем человеком, которого она стремилась спасти. Хотя он всё ещё выглядел также, у него были те же глаза, те же выразительные черты лица, то же неудержимое стремление спасти свой мир. Любой ценой. Только на этот раз мир его был… в ней заключён. — Влад… — простонала Лайя, не переставая водить пальцами по его лицу. У неё начинали путаться мысли, а это, пожалуй, могло считаться самым страшным предзнаменованием: ведь если и она утратит способность здраво мыслить, конец их будет страшен и неизбежен. — А как же все те, кто не служит Богу и не отчитывается перед ним? Среди тёмных достаточно тех, кто уважает тебя за то, кто ты есть, за твои человеческие качества, а не только за силу, тебе подвластную. Как же… Мика, Влад?! И тысячи других существ, лишенных способности выбирать между светом и тьмой? Ты и их вынудишь сражаться в твоей войне? За твои интересы? Лицо Влада исказила гримаса не то отвращения, не то боли, как от удара наотмашь. Он резко отвернулся. Его руки на её талии моментально разжались, метнувшись к ладоням Лайи, пытаясь ослабить её хватку. Она была достаточно дерзка с ним, хотя и знала, что интересы-то как раз и не его, по крайней мере, он в это верил, пытаясь отстоять справедливость отнюдь не для самого себя. Провоцировать его, подпитывать в нём дальше жажду сопротивления было опасно, поэтому Лайя сама отпустила его лицо, переместив руки на плечи. Он дёрнулся, пытаясь избежать прикосновения, но всё же не отстранился и не оттолкнул. — Мика — загубленная душа! — прокричал Влад, не имея никаких других вариантов, кроме как снова встретить её взгляд. — И погубил её я, как ты не понимаешь?! Всё во мне, что ты считаешь светлым и добрым, — это лишь иллюзия, моя жалкая попытка стать тебя достойным, не предать твою веру в меня! Но где теперь тот народ, который когда-то я пытался спасти? Где все люди, по велению судьбы так или иначе повстречавшиеся со мной?! Тысячи мертвецов, давно сгнившие в земле, обращённая во тьму Эржебет, Мане, некрещёная неприкаянная Мика… Всё, что я делал, искренне веря, что делаю это во благо, рано или поздно неизбежно обращалось во зло, множилось и разрасталось, порождая распри среди людей и тёмных, настраивая одних против других. Довольно! — Дракула рванулся из сдерживающих объятий, пытаясь высвободиться, с намерением положить конец собственной вековой неопределённости и бессмысленным попыткам притворяться тем, кем быть ему не позволено и не суждено. — Довольно, Лайя, отпусти! Его крик, гнев и сопротивление мгновенно поглотила тьма, и вопли её тысячного многоголосия стали громче, забираясь под кожу, пробираясь под череп, ввинчиваясь в мозг… — Нет! — Лайя сцепила свои руки на его шее, мешая запрокинуть голову. — Прошу, не отталкивай меня. Выслушай! Позволь себе услышать… мой голос, — стремясь подавить сопротивление, девушка ткнулась лицом в сведённую напряжением шею, прижалась к губами к влажной коже. Ей тут же передалась дрожь каменных мышц и частое, тяжелое биение сердца. — Тьма использует твоё отчаяние, извращая твои мысли, твои поступки в прошлом и… настоящем. Она уже сейчас говорит твоим голосом, руководит твоими действиями… Борись, любимый! Борись за то, чтобы сделать свой собственный выбор. Прошу, пожалуйста! — Мой выбор тебя не устраивает! Поэтому ты продолжаешь этот бессмысленный спор, утешая себя тем, что это не я с тобой говорю. Но это я и, Лайя, так мы ни к чему не придём! Отпусти меня, иначе… — Влад запнулся, стиснув зубы, и медленно повёл головой, наклоняя её вбок, как если бы пытался избежать навязчивого прикосновения, хотя его никто не касался. Не касался, но его голова раскалывалась на части от потусторонних голосов, требующих оттолкнуть её прочь, силой разорвать объятия, силой её отдалить, разрушив защиту. — Н-н-н-нет! — прорычал Дракула, сопротивляясь порыву. Все мышцы в его теле задрожали от предела напряжения. Он не навредит ей! Не навредит, не навредит… только не ей! Её руки, её губы касались кожи так нежно, так правильно, они дарили то, от чего он не был готов отказаться… Не сейчас, никогда! Но… тьма давила слишком сильно, она требовала подчинения, отказываясь ждать. Даже не поднимая взгляда к его лицу, Лайя через прикосновения ощущала его пограничное состояние. Но она больше не знала способа отогнать тьму, да и не видела смысла раз за разом отпугивать, чтобы та неизбежно подобралась вновь. От неё одной ничего не зависело. От неё вообще не зависел исход. Влад сам должен был бороться. Но ещё после схватки с Шаксом он не дал себе передышки, и теперь его вновь обретённая человеческая природа, неизбежно затронутая губительной тёмной энергией, взывала о пощаде каждой клеточкой изнуренного тела. Ни физически, ни морально он не был готов… к этому бою — последнему раунду волевого поединка. Тьма это чувствовала. И она, будучи в своём измерении, на своей территории, методично добивала врага лежачим. Не давала ему оправиться, зная, каков он на пике своих сил. — В последний раз… — прерывисто вдохнув, Лайя медленно подняла взгляд к лицу любимого, ища встречи взглядов. — Позволь мне попросить? — ласкающим жестом сместив свою руку по его плечу, ведя через шею к лицу, девушка приложила ладонь к его щеке. Он тут же неосознанно потёрся о неё, отзываясь на прикосновение, но глаза его при этом не смягчились и ничуть не прояснились, холодом своим предостерегая быть осмотрительной в желаниях, не тратя последний раз на заведомо несбыточную просьбу. Через душащие слёзы и подкативший к горлу ком Лайя улыбнулась, трогая подушечкой большого пальца недвижимый уголок его губ. Он не улыбался и не пытался подбодрить, но ждал смиренно, когда она продолжит, молчанием своим выражая согласие выслушать. — Вернемся домой, любимый, — боясь непредсказуемой реакции на подобный выпад и помня, как мало у неё времени, Бёрнелл торопилась озвучить задуманное, не подбирая формулировок. — В замок и земли, тебе принадлежащие. Будет честно, если ты восстановишь свои силы в мире, откуда ты родом, прежде чем… — Лайя не хотела об этом даже думать, не то, что произносить вслух: — Прежде чем… всё случится. Резко отрицательно мотнув головой, Влад стиснул зубы, сдерживая овладевающее сознанием ощущение яростного протеста на грани с паникой. Неясные мысли пронзило удивлением от того, как она могла, предлагая подобное, не понимать последствий всех этих неуместных, бессмысленных промедлений. — Нет! — рыкнул Дракула. — Нет, я не выпущу её наружу, позволив следовать за мной. Не в Румынию, не в окрестности замка! Вне вместилища и без контроля она никого не пощадит… Страх, вспыхнувший в глубине его глаз угасающим голубоватым свечением, приподнял губы Лайи в совершенно неподходящей обстоятельствам, безумной улыбке. Ей захотелось смеяться. От того, почти невероятного факта, что, вопреки всем прозвучавшим ранее ужасным словам и заверениям, ему по-прежнему было не всё равно на судьбы невинных людей — потомков тех, ради кого однажды он уже очернил свою душу и не раз запятнал руки кровью, покрывшей вечной тенью имя его рода. Воплощая собою разрушительное зло, он по-прежнему ему сопротивлялся, искренне веря в то, что сможет делать это бесконечно, собою сдерживая его от причинения вреда тем, у кого не было или не хватало сил бороться… — Ты сдержишь её, я верю! — увидев столь необходимый проблеск надежды — шанс хотя бы ненадолго отдалить его от тёмного мира — Лайя намерена была убеждать до последнего, словами, которые, конечно же, он так хотел от неё услышать. — Сила твоей земли поможет тебе в этом. Я помогу! Пожалуйста, Влад! Что бы ни ждало нас впереди, что бы ни случилось, пусть оно случится… там, в месте, где ты был… счастлив. Где мы были вместе! В нашем прошлом и настоящем. — Я знаю… — устало выдохнул Дракула, стараясь как можно меньше наваливаться на хрупкое тело, заключенное в клетку его объятий, но невидимый и бесплотный груз слишком сильно давил на него; слишком отчаянно прижималось к нему девичье тело, которое отстранить он мог лишь силой. А сил этих в нём осталось разве только на то, чтобы держаться на ногах. И то не полностью самостоятельно. — Я знаю, чего ты добиваешься, Лайя… Но моё украденное мнимое счастье не покроет и сотой доли несчастий, что я принёс с собою в земли, которые клялся защищать. Родовой замок не изменил этого в прошлом, не изменит и теперь. Это просто камень… — Твой замок и твои земли, и люди, которые продолжают обживать их, возводя на месте прежних теремов из сруба одетые в неон небоскребы из стекла и металла, — все они существуют только благодаря тебе. Да, они погибали и погибают, и иногда не своей смертью, но не всё в подлунном мире целиком и полностью зависит от тебя и твоих сил, какими бы безграничными они ни были. Почему ты этого не хочешь понять?! Ты можешь давать сколько угодно шансов — своим людям, врагам, Эржебет, кому угодно другому, но ты не властен над их собственными решениями о том, как воспользоваться шансом. За их действия ты не в ответе! Я знаю, что ты хотел бы и это контролировать, только вот это невозможно, а потому каждый чужой провал и проступок ты стремишься принять на свой счёт, убежденный, будто это непременно твоя вина и твой грех, — переполненная эмоциями, Лайя в который раз обхватила ладонями его лицо. — Это не так! И это не обесценивает твои поступки и решения, не обращает твоё добро во зло. Не очерняет твою душу! Пойми же, наконец! — Зачем же мне тогда искупление?! — Влад хотел бы всплеснуть руками, имея хоть какую-то свободу движений и пути отступления, но он был скован, как немощный умирающий на смертном ложе: любое неосторожное движение отдавалось агонической судорогой, напоминающей о близости расплаты. Или победы. — Ценой твоей жизни! Ну вот. Они снова замкнули порочный круг, вернувшись к тому, с чего начали. Они забрели в тупик, из которого не существовало выхода. По одному, быть может, но не для обоих сразу… А он хотел лишь вместе и никак иначе. — Затем, что если не сделаешь этого, поставив меня превыше всего, очернишь душу безвозвратно, обессмыслишь всё, за что сражался веками, — Лайя ненавидела себя за такие слова, потому что понимала, что прозвучат они для него хлесткой пощечиной, но других в её мыслях не осталось. — Я верю в тебя! Я верю в нас! Прошу, молю… не предавай доверия. Достигшая критической точки ярость неопределённости полыхнула в душе Влада ядерным заревом. Откинув назад голову, он закричал, вкладывая в этот нечеловеческий вопль последние силы, что в нём ещё оставались. Он ощущал себя загнанным в ловушку, мучительно подыхающим зверем. У него больше не было крыльев и безусловной связи с ночными тварями, способными по первой прихоти трансформировать его тело и перенести, но собственная тьма его души, от него неотделимая, им самим выращенная и вскормлённая, никуда не делась. Она оставляла за ним человеком способность находиться в тёмном мире, она позволяла ему управлять материей этого измерения. Она, сконцентрированная в крике отрицания и сопротивления, смогла осуществить то, чему сам он яростно сопротивлялся, но к чему подсознательно стремился — исполнить последнюю просьбу Лайи, слушать её вопреки всему. Себя теряя, ориентироваться на неё, как на Вифлеемскую звезду. Вырваться из окружения тьмы было непросто, непреодолимой силой притяжения его тянуло назад — остаться, ни в коем случае не переступать грань, не уходить в раскрывшийся за его спиной нестабильный портал, но Лайя была в его руках, в его объятиях. Она просила его вернуться в замок, и он не мог ей отказать, позволив безответным мольбам стать последним, что он услышит от неё. Нет… Нет, всё должно было быть не так! Он хотел, чтобы она его поняла, чтобы разделила с ним его намерение, иначе в чём смысл всех стремлений, если она не встанет рядом с ним? Позволить её невинной душе познать грех убийства во исполнение чужой воли он совершенно точно не собирался. А если богу угодно уничтожить его, то на этот раз пусть сам замарает руки! В какой-то момент Лайя ощутила касание ладони к груди, затем — толчок и провал в пустоту, чем-то напоминающий резкое пробуждение от слишком красочного сна. «Не послушал… Оттолкнул… Тьма забрала его. Не смогла…» — мысли девушки возопили в неподконтрольной истерике, опережая осознание происходящего. Едва вновь смогла видеть, Лайя прежде всего посмотрела на собственное тело и руки, больше не удерживающие Влада и никак не соприкасающиеся с ним. — Влад! — первое слово, конечно же, было его именем. Попытавшись изменить свое положение, Бёрнелл приподнялась на локтях, но руки её оказались слишком слабыми, а окружающее пространство неумолимо вращалось картинкой цветного битого стекла в огромном калейдоскопе. «Цветное стекло?..» — верная ассоциация прочно закрепилась в сознании ещё раньше, чем пришло понимание, что единственный видимый ею в абсолютной темноте ориентир — чуть подсвечиваемые изнутри, расплывчатые фигурки неправильной формы — действительно являлся стеклом. Цветным витражом по обеим сторонам от несущей колонны с часами. В замке рода Дракулешти. — Я здесь, — ответил голос из темноты, заставив сердце девушки пропустить удар. Стоило ей повернуть голову на звук, как в поле неясного зрения возник его нависший над нею силуэт. Рука коснулась лица, и ощутив прикосновение, кожей впитывая его близость, Лайя зажмурилась, мечтая продлить этот миг в принадлежащую лишь им двоим бесконечность. Спустя неопределённое время первой мыслью, отделившейся от созданного паникой хаоса стало смутное подозрение, пока не имеющее доказательств, но весьма вероятное, учитывая спонтанность их перемещения, будто копьё осталось в бесконечном пространстве темной реальности, похороненное там же, под толщей океана тьмы. От этого, пока только предполагаемого факта, Лайя испытала извращенное подобие облегчения. Кто бы ни говорил отныне её голосом, кто бы ни управлял её мыслями и телом — Владу она вреда не причинит. Не своею рукой. — Лайя… Ты в порядке? — одна рука Влада продолжала касаться её лица, обводя черты, так, словно он, как слепец, пытался рассмотреть её подушечками пальцев, по тактильным ощущением воспроизводя в памяти её образ. Другая его ладонь, огладив волосы, нырнула под голову, осторожно пробуя приподнять, и это стало для Лайи достаточно побуждающим к ответным действиям стимулом, чтобы найти в себе силы самостоятельно податься вперёд и сжать его в столь необходимых ей сейчас объятиях, позволив себе слабую, ничем неоправданную надежду, будто все ужасы позади, и веками неприступные стены родового замка непременно защитят их от любой угрозы. Не хотелось ни говорить, ни двигаться, хотелось продлить этот момент покоя до бесконечности, где они принадлежали бы только друг другу, существуя друг для друга до скончания времён. Но при всем безусловном могуществе этого места, способного подарить им обоим краткий миг безопасности и возможность разговора без оглядки на подбирающуюся всё ближе и ближе тьму, оно не являлось капсулой времени. Секундная стрелка старинных часов неумолимо бежала вперёд, в витражах, преломленная цветным стеклом, занималась заря… Её третий день истекал, уходя безвозвратно, как и время самого Дракулы… В тёмном мире оно текло иначе, для мира людей же его тело изжило себя много веков назад, и без тёмной энергии, поддерживающей в нём подобие жизни, он существовать уже не мог. Судя по ощущениям налитого свинцовой тяжестью тела и давно забытому в доступным смертным варианте чувству боли, пронзающей мышцы, он не мог быть уверен даже в том, что его кожу прямо сейчас не исчерчивали глубокие старческие морщины, а волосы не покрывались сединой… Липкие щупальца страха пришли на смену щупальцам тьмы, пронизывая его насквозь. Но боялся он не старости и смерти, вовсе нет. Он боялся самого себя и перспектив своего дальнейшего существования. Ни одна из которых не предполагала конца или покоя. Его он не заслужил, а, стало быть, к нему и не стремился. В зале царил мрак. Свет уходящей луны уже не был достаточно ярок, солнце ещё не взошло ей на смену. Самый тёмный час — предрассветный. И было тихо, так неестественно тихо, что единственным надежным ориентиром для Лайи служило дыхание и биение сердца. Своё собственное, но больше — его. Она нашла его замершую фигуру ощупью по тьме, прижавшись грудью к его спине и ладонями касаясь груди. Тишину нарушил его выдох — шумный и тяжелый настолько, будто он уже взвалил себе на плечи неподъёмное бремя власти. — Я знаю, тебе страшно… — зашептала Лайя едва слышно, касаясь губами линии выступающих позвонков и чутко ощущая под мимолётными прикосновениями лёгкую дрожь, наверняка, пускающую волну мурашек по его коже — неизменный безусловный отклик на её присутствие, на прикосновение, слова… — Я здесь. Я с тобой, iubirea mea. И я останусь с тобой, какое бы будущее для нас ты ни выбрал. — Нет у нас выбора! — зная, что она не увидит, Влад в отвращении скривил губы. Прежние бушующие ярость и сопротивление в нём улеглись, посторонние вопли, наполняющие мысли и сводящие с ума, стихли, оставив его на растерзание доводам собственного разума и сухим безучастным ко всему на свете фактам. — Для «нас» существует только один вариант, который ты не хочешь принимать. А в одиночку я не смогу… — не способный сопротивляться потребности ощущать, Влад накрыл её руки своими. — Умоляю, прости мне мою слабость, но без тебя я ничтожен и немощен с любой силой. Давя рвущийся с выдохом всхлип, Лайя закрыла глаза, ощущая, как жгут их безудержные слёзы, как горит грудь от сдерживаемых рыданий, которым она просто не могла дать волю. Не сейчас. — Ты помнишь… — приподнявшись на цыпочки, она положила голову ему на плечо, откуда продолжив шептать ему в самое ухо, как сокровенную тайну, предназначенную лишь им двоим. — Помнишь, как касался… моей души? Как почти держал её в своих руках, пока делал своим моё переродившееся тело? Ее проникновенный шёпот жидкой лавой потёк от уха вниз по телу, распаляя его плоть, заставляя всю кровь, что ещё из него не вытекла, вскипать от одних лишь воспоминаний о близости с ней, но ещё сильнее — от осознания, что этой близости суждено остаться единственной в этом времени и… по чужому велению последней до тех пор, пока время имеет свою власть. Влада передёрнуло, он сжал зубы, гася рвущийся из груди крик и вместо него лишь выдохнув сиплое: — Зачем ты?.. «…Пытаешь меня, пробуждая воспоминания, которые даже глубоко спящими, сводят меня с ума…» — Я помню, — ответил Влад на вопрос, зажмурился и снова до боли сжал челюсти, резко мотнув головой в сторону от опаляющего жаром дыхания. — И никогда не смогу забыть… — его пальцы покалывало от желания коснуться вновь, обновить и без того незабываемое ощущение, врезать его себе в память ещё сильнее. Хотя сильнее было просто некуда. Но он сдерживал себя от порыва, как Тантал, потому что отныне знал наверняка, чем чревата попытка коснуться неприкасаемого, а по совместительству — до сумасшествия желаемого — самой её сути, её души и ангельского света, превращающего их взаимную близость в слияние не только тел, но и энергий. Изначально слишком различных по знаку, чтобы не поглотить одна другую без остатка… А это совершенно не то, к чему он стремился. — В телесном обличии, или без него… — продолжала нашёптывать Лайя, по тишине понимая его реакцию. — Моя душа, мой свет, вся я целиком принадлежу тебе, и это ничто и никто никогда не изменит. Что бы ни произошло, я останусь с тобой! Пусть не в привычной нам обоим форме, но привычное уже давно утратило для нас свой смысл! Влад, мы… — Как ты можешь рассуждать о подобном… так спокойно?! — не веря собственным ушам, Влад резко развернулся, высвобождаясь из объятий, чтобы стать к ней лицом, хотя прежде дал себе установку этого не делать, не имея понятия о своём нынешнем облике. Ночь скрывала достаточно, но отнюдь не всё, и ещё меньше скрывала тактильная чувствительность. — Ты прожила так мало, так мало успела получить от жизни в материальном мире, а пытаешься убедить меня, будто готова шагнуть в пропасть неизведанного… Да, именно неизведанного, ведь он отнял у тебя память о том, каково… иное существование. Ты не можешь знать, что тебя ждёт после смерти. — Влад! — позвала Лайя, пытаясь прервать сплошной поток его слов, пронизанных недоверием, неверием и отчаянным протестом. — Вла-а-д! — обхватив руками его предплечья, она слегка, насколько позволяло напряжение каменных мышц, его встряхнула, пытаясь этим переключить его внимание. — Людям свойственно бояться неизвестности, но мы не… обычные люди. Мы лишены памяти о подробностях, да, но мы точно знаем, что смерть — это не конец. И пусть сегодня мы выполним завет Всевышнего, и я покину этот мир, я всё равно найду способ вернуться и быть с тобой, в любом обличии, любой форме… — Призраком?! — всякий раз, когда Влад осмеливался думать, что его персональный ад не мог стать ещё страшнее, происходило именно это — обнаруживалась пытка, достойная величайшего мастера пыток последних шести столетий. — Неет! Нет, Лайя, не смей даже размышлять на эту тему! Разве это то, чего ты заслуживаешь? Разве это справедливо?! Нет, с его требованием и твоими попытками убедить меня принять его я никогда не смирюсь! И никогда не соглашусь! — Ты… Мы не знаем, что кроется за Его требованием. Мы не знаем Его истинных намерений, которые страшат нас своей неизвестностью. И мы никак не можем быть уверены, что подчинившись и выполнив условие, мы не сможем быть вместе. — Как и не знаем, будем ли! — вскричал Дракула, пытаясь отвернуться и избежать контакта. — Ведь он просит тебя как жертву, а значит участь твоя им предрешена изначально. Лайя! Ведь даже без души можно жить. У Ноэ довольно долго прекрасно это получалось! Ты могла бы жить без света, но ведь это он заведует жизнью и он устанавливает правила! И на этот раз он хочет тебя… — начиная почти криком, постепенно Влад говорил всё тише, в конце концов, запнувшись о значение произносимых слов, которые, ещё не будучи досказанными, за считанные мгновения перевернули абсолютно всё в его голове, ни одну мысль, ни одно убеждения, ни одну аксиому его проклятого бытия не оставив на прежнем месте. — Себе… — одними губами без голоса закончил мужчина, медленно поднимая обе руки к голове и зарываясь пальцами себе в волосы, больше всего на свете мечтая рассыпаться в прах и перестать существовать. Или хотя бы остановить поток осознания истины, которая всегда была к нему так близко и вместе с тем невообразимо далеко, как забытое слово, назойливо крутящееся на языке, но упорно не желающее вспоминаться. Не только на этот раз, но каждый раз он неизменно возвращал её себе, желая показать тот, иной — Высший мир, для него — Дракулы — априори непостижимый. Но каждый раз тьма требовала вмешательства, мешая ей… всем четверым стражам света обрести покой там, где не существовало даже понятия о борьбе и вечной необходимости отвоевывать глупый человеческий род у соблазняющей его тьмы, поддерживая шаткий баланс изначальных энергий. А в те переломные моменты истории, когда у Дракона появлялся шанс все изменить, разорвав порочный круг смертей и возрождений, он оказывался слишком эгоистичен, слеп и потерян в своих желаниях, чтобы принять своё истинное предназначение и тот простой в своей сути факт, что он никогда не упокоится, как никогда не упокоится изначальная Тьма, которую он призван был сторожить до конца времён. В слепой погоне за справедливостью для самого себя, он лишал заслуженной справедливости тех, кто уже тысячу раз её заслужил, вынужденный, однако, раз за разом возвращаться, чтобы делать работу, от которой он отказался. Он лишал Её, свою единственную неотступную веру и свою путеводную звезду, шанса исполнить её предназначение — светлой искренней любовью возродить Дракона, заслужив тем самым для себя покой. В мире неизведанном и недосягаемом для недостойных — в Раю или любой иной плоскости мироздания, как бы она ни называлась, несомненно лучшей, чем то, что могло ожидать её здесь, рядом с ним. Да, он этого хочет, не желая ни видеть, ни принимать ничего иного, но лишь для себя! А она достойна лучшего, она достойна большего. Она достойна того, чего он никогда не сможет дать ей сам, а она не посмеет просить, потому что не помнит, каков он — мир, её достойный. Он не сможет ей его даже показать, но он ещё мог… её отпустить. Освободить её душу от бремени долга, позволив ей вознестись в Его Царствие. — Влад, что?.. — улавливая лишь слабые, лишенные полного содержания отголоски проносящихся в его голове мыслей, Лайя кончиками пальцев ощущала, как прежде сжатые в тонкую линию губы впервые за очень долгое время озарила улыбка, как контрастные окружающей обстановке белые зубы проступили из темноты, как в глазах с неожиданной силой вспыхнуло то, что увидеть она уже и не чаяла. Вспыхнуло и не угасло, подсвечивая идущим изнутри лазурно-голубым сиянием контуры любимого лица. — Что… происходит? — внутренняя настороженность Лайи всё ещё была сильнее зарождающейся искренней радости от настолько разительной, почти мгновенной перемены. Не в первый раз Влад обхватил руками её лицо, но теперь сделал это с такой невыразимой нежностью и трепетом, словно держал в ладонях нераскрывшийся бутон. Прежде всячески избегая прикосновений губами, теперь он сам склонился к её лицу, губами коснувшись лба в том самом поцелуе, что призван был передать всю глубину, бесконечность и непреложную чистоту самого светлого чувства, которое он имел благословение испытать. Чувства, которое вновь чуть не смешал с грязью своим непомерным эгоизмом. — Прости меня, мой ангел, — на мгновение Дракула прижался лбом ко лбу любимой, но затем мягко её от себя отстранил, медленно, но уверено опускаясь на колени. — Прости и ты, Всевышний… За то, что слеп я был и глух, и бесконечно глуп… — осенив себя крестным знамением под агонические стенания успевшей в него просочиться тьмы, Влад сложил ладони в давно позабытом молитвенном жесте. Он не молился уже очень давно, но он не забыл текстов молитв и даже изучил множество новых из тех, что хоть одной своей строчкой обещали ему избавление, включая тексты Соломоновы. Их он помнил наизусть, даже преисполненный ложной уверенности, что они никогда ему не понадобятся. Быть может, они и не являлись неотъемлемой частью, не теперь, когда столько всего было сделано и сказано, но впредь Влад ни за что не позволил бы себе прикоснуться к сокровенному без молитвы. В конце концов, он собирался проводить ко Всевышнему своё самое ценное сокровище. Он должен был хоть что-то Ему сказать, хотя бы вспомнить, каково это — обращаться к Небесам. Даже если права на это после всего содеянного у него не было никакого. — O, Господи, услышь мою молитву и позволь моей мольбе долететь до тебя. O, всемогущий Господи, который правил перед началом веков… — даже произносимые шёпотом, слова не давались ему легко, на пути к губам они опаляли лёгкие и горло калёным металлом, но Влад заставлял себя продолжать, понимая, что заслужил эту боль. Заслужил куда больше, чем половина бездушных тварей тёмного мира. — Я восхваляю тебя, я благословляю тебя, я преклоняюсь пред тобой и молю… тебя быть… милосердным… ко мне, несчастному грешнику, ибо я — творение рук твоих… — пересохшее горло невыносимо драл кашель, но мужчина не прерывался. У Лайи по лицу градом бежали все те невыплаканные слёзы, которые она сдерживала, пытаясь быть сильной, пытаясь показать ему, что не боится, что ей не страшно и не больно за тот выбор, что он собирался сделать. А теперь, когда он так внезапно изменил своё решение в диаметрально противоположную сторону, Лайя позволяла себе плакать от облегчения, боясь поверить происходящему, боясь моргнуть и проснуться в той, другой реальности разрушенного до основания мира, погруженного в вечный сумрак. Зная о своём предназначении, она боялась вовсе не конца своей жизни. Её не оставлял страх, что в решающий момент Влад всё ещё мог передумать. Ведь подчинялся он не ради себя. Вставая на колени, он думал совсем не о спасении своей души. Что, впрочем, ничуть не умаляло искренности его намерений. Помня текст и зная, что молитва подходила к завершению, Лайя сама перекрестилась, мыслями благодаря Всевышнего, и опустилась на колени чуть позади Влада, тронув ладонью его плечо. Наверняка, он ожидал прикосновения, но всё равно вздрогнул, медленно повернув в её сторону лицо. Его глаза сияли потусторонне-голубым. В них больше не было сопротивления, а вот страх так никуда и не исчез… Тот самый естественный страх любой живой сущности перед неизбежной смертью. — Тебе было больно, когда Шакс пытался забрать твой свет… — Влад очертил кончиками дрожащих пальцев контуры её лица, ощущая, как покалывает их жёстко отвергнутая прежде нужда единения — тяга его дремлющей на протяжении долгих веков сущности к её свету. Такому близкому, такому доступному сейчас, такому бесконечно родному, как может быть лишь часть единого целого. — Потому что не ему он был предназначен, — прошептала Лайя, прикрыв веки и впитывая слепые и от этого ещё более острые ощущения его невесомых касаний. — Даже если я была согласна отдать его, интуитивно всё равно стремилась сберечь его для тебя, — подавшись вперёд, девушка приблизила своё лицо к его, утопая в мягком свечении его взора. — Ты не причинишь мне боли. Ведь я люблю тебя. И пусть внутренняя убеждённость в непоколебимой правильности своих действий держала в узде его эмоции, не позволяя им выплеснуться наружу, в душе он медленно умирал от раздирающих его живьём на части противоречий. Зная, что этому не бывать, он всё равно не мог себя заставить не желать этого и не сходить с ума при мысли, что она не останется рядом, что её нежные руки больше никогда его не коснутся, что улыбка впредь сможет тронуть её губы лишь в его воспоминаниях… — И я люблю тебя, моя девочка! — в последний раз Дракула обнял ладонями её лицо, в последний раз позволил взгляду обласкать её неповторимые черты, в последний раз взглянул в невероятные глаза, перед лицом смерти полные не страха и мольбы о пощаде, а затаённой надежды и… веры. В него. — Люблю больше жизни… — голос Влада, душимый внутренними слезами, осип до шёпота. — А потому не посмею томить в мире, тебя не достойном, — прикрыв глаза, с прерывистым вдохом он приблизил своё лицо к её, прошептав в самые губы: — Я тебя отпускаю к Нему. Я освобождаю тебя, мой свет! — лишь коснувшись её трепещущих губ, приглашающих, призывно раскрытых специально для него, он позволил слезам заполнить глаза. Он целовал её — свою бесценную жемчужину, свою душу, своего ангела, свою любимую, даря ей любовь, которую она заслуживала, бушующую в его разрывающемся сердце и на этот раз несущую лишь смерть. Во избавление от больших страданий, на которые он чуть было её не обрёк, привязывая к себе и проклятому, обречённому миру. Ответный напор её губ, вначале стремящихся выказать взаимность и безусловное, абсолютное доверие происходящему, постепенно ослабевал, её объятия, движения в бессознательных попытках прильнуть к нему ещё ближе, становились всё беспорядочнее, всё слабее… За шестьсот лет существования в ипостаси кровожадного вампира поцелуем единым Влад погубил не одну жизнь, он точно знал, как это происходит, он чувствовал слишком остро все стадии умирания своих жертв: от осознания и борьбы, до бессилия и смирения. Он ловил их гаснущий взгляд и последний вдох… «В чём-чём, а в умении соразмерять наказание с преступлениями тебе, Всевышний, равных нет. Ты пожелал, чтобы я возвратил её тебе тем же способом, которым убивал своих жертв…» — второй раз сжимая в объятиях бездыханное тело своей единственной во веки веков возлюбленной, Дракула поднял глаза к недосягаемому, скрытому шпилем башни небу. Слёзы скорби и боли, которую не могла вместить в себя его истерзанная сущность, безостановочно катились по лицу. Больше не было узнаваемого среди сотен и тысяч иных биения жизни, её грудь замерла, не вздымаясь в такт вдохам. Кровь больше не текла в её венах, и совсем скоро от его ненаглядной юной Лайи останется такой же скелет, который вот уже шесть веков тлел в могиле неподалёку. — И я отдал! — вскричал Влад, и мощный голос его отразился от каменных замковых стен будоражащим душу рычанием зверя, обретшего свободу в муках. — Я отдал её Тебе, Всевышний, уповая на лучшее для неё! Даруй ей то, чего я никогда бы не смог. Её сердце больше не билось. Больше никогда он не услышит своё имя на её губах, не услышит её смеха… — …Аминь. Его дрожащие руки, всё его тело пылало изнутри, преисполненное лазурного света, но он этого в упор не замечал, замерев в ожидании, с её телом в объятиях. В ожидании чуда, которого не могло и не должно было произойти. Не захотел он заметить и столба света, что снизошёл с небес и пронзил насквозь его грудь, буквально вырывая из него наружу всё то, что до сих пор дремало там, глубоко внутри; срывая печать с адовых ворот его души, в которой всё время от момента рождения таился монстр, способный пожирать саму тьму. Дракон, жёсткой дрессурой обученный служить. Во мраке. На благо Свету. Волны энергии, порождённые раскатами его рёва и стремящиеся охватить весь земной шар, разукрасили небосвод даже самых жарких его уголков, отродясь не видевших подобного явления, холодными цветами северного сияния. Где-то между мирами всепроникающее сосредоточение тьмы замерло и съёжилось, вобрав в себя выпущенные в подлунный мир щупальца, едва учуяло высвобождение мощи, знаменующей конец её недолгой свободы. Огромный чёрный дракон у подножия древнего замка расплавил крылья — Холодный лес и его окрестности накрыла тень темнее самой безлунной ночи. Тёмный мир содрогнулся от облетевшей его волны и застыл в ожидании, готовый приветствовать своего единовластного повелителя. В мире, где правит страх, Чувства сжигая в огне костра, Делая ход, ты поймёшь, что устал бояться. ©