Мингэ Синцзюнь, или Избирательное сродство

…В одиночестве сидеть в библиотеке среди тысяч и тысяч книг долгие, долгие годы, что текут для бессмертных, как вода. Следить за каждой судьбой в Поднебесной — от рождения и до смерти — и после еще думать о достойном месте для перерождения. Помнить… ну, если не каждого, то многих. Конечно, с его прекрасной памятью и умом, с его способностью ориентироваться во всех этих миллионах рукописей и жизней — прошлых, настоящих и даже иногда будущих, — безусловно, он прекрасно подходил на место Бессмертного Судьбы, и никто другой лучше него не справился бы. Однако Нефритовый Владыка все же мог бы прикомандировать к нему пару помощников. Хотя бы одного. Таскать все эти увесистые тома, пыль вытирать. Записывать под диктовку… Чаю заварить, наконец. Просто поговорить по-человечески? И… восхищаться им — прекрасным мудрым наставником. Например. Это в великую голову Нефритового Владыки не приходило, как ни старался Мингэ Синцзюнь при встрече тому намекнуть. Да какое там намекнуть: прямо уже говорил — все без толку. Бессердечный, самодовольный, поглощенный своим величием — разве мог сам Император Небес вообще озаботиться такой мелочью, как душевный комфорт его подчиненного какого-то четвертого ранга? Вот и приходилось вечно все делать самому. Одиноко. Скучно! Он читал и перечитывал книги, следил за литературными новинками в Поднебесной. Одной из любимых были «Цветы сливы в золотой вазе». Вот кого бы он точно хотел себе в помощники — так это автора романа. Им было бы интересно вместе. Как он ловко выстраивал жизни своих персонажей! Как он был ироничен и тонок! Некоторые идеи Мингэ Синцзюнь черпал из его великолепного сочинения. Но в помощники ему автора не дали, хоть он и пытался выклянчить у Юй-ди. Отправили душу перерождаться, а ведь на самом деле тот хитрец заслуживал провести несколько сотен лет в Девятом судилище, поскольку был и отравителем, и сочинителем весьма вредной книги. Но Мингэ Синцзюнь просил за него и Циньгуан-вана из Первого судилища, и Дицзан-вана (с этим было проще всего договориться). Кто из великих бессмертных станет по-настоящему разбираться? Мингэ Синцзюню доверяли вообще-то. Он подговорил и Чжуаньлунь-вана найти тому хорошее местечко для перерождения. Может, человек станет бессмертным когда-нибудь и тогда у Мингэ Синцзюня появится, наконец, помощник? В будущем помощники ему понадобятся, о да… Порой его весьма забавляли встречи со старыми знакомцами, закончившими искупление и готовыми где-нибудь переродиться. Особенно же с бестолковыми грешными душами, вытащенными из глубин Диюя жалостливым простаком Дицзан-ваном. Направленные в Десятое судилище, растерянные, измученные, они каждый раз становились головной болью Чжуаньлунь-вана, который, что и говорить, отнюдь не обладал изобретательностью Мингэ Синцзюня. Чжуаньлунь-ван всегда вызывал его в таких случаях — бледный (откуда там под морем взяться хорошему цвету лица), с тенями под глазами, беспомощно разводил руками: мол, что с ними делать? Наказание они свое не исполнили, куда их приткнуть? Не перерождаться же им животными… То есть, конечно, можно было бы — и это неплохой вариант, действенный, — но Дицзан-ван с чрезмерной ответственностью относится к своим человечкам, спасенным от мук, спрашивает про них, беспокоится. Ему так прямо необходимо, чтобы все они достигли нирваны! Вот и приходилось голову поломать. Впрочем, для Мингэ Синцзюня это было хоть какое-то развлечение. И к тому же, сделав дело и отправив души с глаз долой, они с Чжуаньлунем всегда могли поболтать, выпить вина. Тот еще и потому звал на помощь Мингэ Синцзюня, что и сам от тоски загибался в своем судилище, через которое ежедневно проходили сотни душ. И каждой надо было выдать направление с подписью и печатью. Пока Чжуаньлунь-ван с Мингэ Синцзюнем пили и наслаждались закусками и сладостями, души скапливались, толпились у моста, бестолково толкались. Ни дать, ни взять стадо баранов. Однажды в партии грешников, вытащенных из глубин ада милосердным Дицзан-ваном, Мингэ Синцзюнь заметил одного генерала, очень жестокого человека, к тому же предавшего своего соратника, друга, и ладно бы из трусости, но нет, у него был жестокий расчет… Умер генерал всего какую-то пару сотен лет назад: естественно, ничего еще не искупил. По-хорошему, там и тысячи лет бы не хватило. Вот как, скажите, можно было спасти это чудовище, по приказу которого (да и собственноручно он не брезговал) было убито столько народа? Жалостно он глянул на Дицзан-вана… а как ты еще будешь смотреть, когда тебе в рот расплавленное железо вливают? Надо же понимать! Они с Чжуаньлунем долго спорили, распивая османтусовое вино, что с генералом делать. Решили отправить его в одно неблагополучное семейство в качестве девочки — дочки служанки от старого господина — плод похоти и насилия. Думали еще, сделать его красавицей или дурнушкой. Чжуаньлунь-ван считал, что для генерала с его гордыней оказаться дурнушкой будет страшной бедой. У него совсем не будет шансов на интересную яркую жизнь. Но Мингэ Синцзюнь как раз считал, что с генеральским честолюбием быть красавицей намного хуже, потому что опасней. Чем выше вознесешься, тем больнее падать. Эта судьба могла быть интересной. Мысленно Мингэ Синцзюнь потирал руки: ух, что тут можно накрутить! Он убедил Чжуаньлунь-вана, хоть тот и сомневался, что для такого характера полезны взлеты и падения. «Смирение, в нем нужно воспитать смирение! — повторял Чжуаньлунь-ван кротко. — Падения могут его сломать!» — «Что может быть смиреннее сломанного?» — возражал Мингэ Синцзюнь. И в конце концов победил. За этим генералом он потом долго присматривал, подкидывая ему занятные (со своей точки зрения) приключения. Правда, немного не рассчитал однажды, и тот чуть не повесился на ленте для бинтования ног. Пришлось срочно присылать подмогу: успели деву вытащить из петли. Не такую участь готовил генералу Мингэ Синцзюнь. Не имел тот права легко избавиться от жизни. И уж каким бы злющим голодный духом он стал, покончи жизнь самоубийством! А Мингэ Синцзюню потом отвечай перед начальством. А вот еще один попался паренек любопытный. В той жизни он был умен, красив, обходителен и ловок, как лисица. Родился в хорошей семье, получил отличное образование. Какие стихи сочинял, как играл на цитре и портреты рисовал великолепные! Мингэ Синцзюнь даже полез в свои записи проверить, не Сун Юй ли это переродился (мало ли, упустил что-то, с таким объемом работы не мудрено). Нет, Сун Юя кто-то из бессмертных уже прибрал к рукам, всучив ему пилюлю. Вот пройдохи! Надо было Мингэ Синцзюню тоже подсуетиться тогда с этим автором книги. Не сообразил. Проклятая работа! Так вот, возвращаясь к тому пареньку. Он далеко пошел. Да-да, Мингэ Синзюня тоже очаровала эта улыбка: он во многом ему потворствовал. Юноша мог бы выбрать любой честный прямой путь, Мингэ Синцзюнь бы ему все устроил. Но нет! Светлые пути тому казались слишком примитивными и ведущими не очень далеко, а если и далеко, то долго, слишком долго. Что ж, Мингэ Синцзюнь тоже скучал от этих проторенных дорог. Что там, кроме верстовых столбов, могло встретиться? Учился, женился, сдал экзамены, чего-то там добился, место получил, императору служил, на благо людей жизнь положил, геморрой себе нажил… Скучно. То ли дело всякие другие пути — окольные, но быстро приводящие к цели, короткие дорожки через заросли. Так этот персонаж добрался до императорского дворца, до покоев вдовствующей императрицы. Она души в мальчике не чаяла, какие подарки делала! Но ему было мало. Захотел стать первым министром, главным советником императора. Нет, с его-то умом и талантами, конечно, это было хорошее место, достойное применение данного богами дара. Однако император никак не мог бы подобное допустить. Ну представьте себе, как он сделает вдруг ни с того ни с сего первым министром любовника матери? Сам по себе факт наличия любовника… на это еще закрывали глаза. Но необузданное честолюбие губительно. Для страны в том числе! Юноша, однако, не отступился, принялся плести интриги… Попался, а что вы хотели? Будто при дворе наивные дурачки. Конечно, за таким человеком присматривали. Его просто отравили. Императрица была безутешна. Между прочим, построила ему святилище, как божеству. А он в это время проходил через муки нескольких судилищ по очереди. И вот добрый Дицзан-ван увидел этого красавца, взбирающегося на Вансянтай (ведь последнюю волю родителей он тоже не исполнил — не стал жить просто и честно): большие бархатные глаза, полные страдания и тоски, жемчужные слезы на ресницах, таких густых и длинных, что на них можно качаться, как на качелях (так шутила императрица, покрывая поцелуями его лицо). Конечно, пожалел. Мингэ Синцзюнь и сам без боли не мог на него смотреть. Вот и куда его, такого красивого? На этот раз у Чжуаньлунь-вана разыгралось воображение. Мингэ Синцзюнь честно пытался урезонить приятеля, но не тут-то было. Впервые в жизни у янь-вана Десятого судилища случился приступ вдохновения. И он отправил мальчика в зеленый терем, сделал сыном певички и великого заклинателя, которому и на нее, и на ребенка было просто начихать. И как Мингэ Синцзюнь ни пытался потом выправить эту несчастную жизнь, ничего у него не вышло. Такого друга ему послал! Но, эх, этого было мало. Слишком дружок был осторожным, разумным, слишком аккуратным. А ведь они вдвоем (а еще лучше втроем, или вообще собрали бы всех нормальных людей…) этот прогнивший заклинательский мир могли бы перевернуть и наизнанку вывернуть. Вот что значит привычка, инертность. Обидно. До слез прямо! Не ожидал, что так расчувствуется, когда его подопечного запечатают в гроб с лютым мертвецом. Вообще-то он этого не хотел. Оказалось, что даже его, Бессмертного Судьбы, обвели вокруг пальца. Тогда он, может быть, впервые за тысячелетия задумался, не стоит ли что-то поменять вокруг. Да и друга тоже было бы жаль, умей Мингэ Синцзюнь по-настоящему сочувствовать. В случае с тем красавцем было, пожалуй, больше досады, чем сострадания (столько усилий — и все прахом). Да, бедный друг так и не смог утешиться, хотя Мингэ Синцзюнь и послал ему отличную жену и здоровых деток, по настоятельным просьбам назойливой Гуаньинь, которая хоть и от буддистов, но имела доступ и к нему в библиотеку (все-таки бессмертная). Все равно всю жизнь этот человек страдал от чувства вины и прочих человеческих чувств. Но как ему сочувствовать? Вот он умрет, выпьет чай забвения — и все печали забудет. А Мингэ Синцзюню вечно мучиться угрызениями совести, глядя на этот проклятый гроб. Забыть это все! Или попробовать исправить? От скуки, для разнообразия, он все же потихоньку занимался поиском человека, способного вытащить бедные души. И лет через пятьдесят ему удалось найти одного безбашенного даоса, помешанного на снятии замков и печатей. Мингэ Синцзюнь привел его к месту захоронения, где даос, увидев такое невероятное количество талисманов и заклятий, пришел в неистовый восторг, и, поснимав их все, освободил запечатанные души. Их мгновенно подхватили духи-стражи, заблаговременно приглашенные Мингэ Синцзюнем во избежание неприятностей, и потащили в Диюй. Мингэ Синцзюнь сообщил янь-вану Первого судилища, что эти бедолаги уже неплохо помучили друг друга и при жизни, и после смерти, так что их вполне можно отправить на перерождение. Однако зеркало зла показало, что, увы, пока рановато. Мингэ Синцзюнь даже отправился к Дицзан-вану (исключительно ради променада), однако тот сказал, что в этом месяце уже спускался в ад, и ничем помочь не может. Да и с каких это пор Бессмертный Судьбы так печется о душах грешников? На самом деле, с каких? Какое ему, в конце концов, дело? Мингэ Синцзюнь пожал плечом (ему неловко было признаваться даже себе, что в кои-то веки захотелось исправить свои недочеты). И удалился в библиотеку.