Белые рубашки.

[от Podosinovik] Тонкие изящные пальцы быстро скользят по белоснежным клавишам фамильного рояля. Чуть легче, немного сильнее, моментами слабее, даже робко. Но искренне и чувственно. Я был именно тем человеком, что способен одними лишь касаниями к клавишам, затронуть самые потаённые и забытые сознанием струны искренних эмоций глубоко в душе. Я редко говорил что-то, отвечал лишь кивками или покачиванием головы. Хмурился, вглядывался, выискивал «своих» среди толпы слепых. Позже вслушивался и выслушивал их речи, пытаясь донести свои мысли музыкой, но как оказалось, все они были ещё и глухие. Я не мог смириться с их бездарностью. Слишком глупы они были, чтобы в жизни иметь хоть какую-то связь с ней. С музыкой. Я ведь предупреждал их. Но меня никто никогда не воспринимал всерьёз. Никто. Мой любимый серебряный кинжал с гравировкой имени и скрипичного ключа на обратной стороне. Ах, этот кинжал! Ледяное чудовище, сравнимое лишь с его обладателем. Именно он был тем самым реквием по мечте каждой моей жертвы. Ни один так и не заметил своих ошибок, они страшились меня, а не пытались понять! Я заплатил им сполна. Всем восьмерым. Ох, мои милые нотки. До сих пор чувствую кожей ваши безумные смерти, полные страха голоса, молящие взгляды. Такие холодные, отчуждённые. Я мучил вас всего пару минут, а вы уже сходили с ума, только глядя в ненавистные глаза своего повелителя – Скрипичного ключа. Не скажу, что эти мертвецы лежат тяжким грузом на моей душе. Скорее лёгкая дымка, туман где-то в сердце. Вот оно – истинное правосудие. Уже стемнело. Лёгкий октябрьский ветерок, заставляющий вздрагивать от каждого нового порыва. Мои тяжёлые шаги, дыхание в нос, приподнятый воротник плаща. Медленно, крадучись, подхожу со спины к избранному. Крепко смыкаю тонкие ледяные пальцы на шее первой «ноты», в нетерпении поворачиваю испуганное личико к себе и улыбаюсь самой счастливой улыбкой. Его сдержанный писк и затуманенный взгляд. Хрипло стонет, пытается вырваться. «Тише, ангел, тише» - шепчу я и не могу скрыть сумасшедшего восторга, видя, как лицо «До» исказила гримаса отчаянья, ужаса и животного страха. Этот великолепный момент триумфа. То, о чём я только мечтал столько времени, продумывая каждый свой шаг, тщательно выбирая «избранных», перестраивая улочки в тот знак. Это было гениальное дело. Если бы идиоты-полицейские раньше догадались соединить места преступлений поочерёдно, то они бы увидели, что из них образуется скрипичный ключ и на нём же всё и заканчивается. Они даже смогли бы спасти его - последнюю жертву. Хотя, вру. Не могли. Я ведь идеально всё продумал тогда. От первой до последней ноты своей симфонии. На соседней улице шипение кошки и лай собак. Напрягающая обстановка, но отнюдь не для меня. Ещё больше интереса к парнишке и восхищения собой до дрожи в коленках. Медленно вытаскиваю кинжал из ножен и приближаю к испуганным глазам «До». Я всё делаю медленно, неторопливо, лениво. Даю налюбоваться своей прелестью в лунном свете и сам не могу отвести от неё взгляд. «Только посмотри на этот божественный дар.» - закусив губу, аккуратно провожу оледеневшим серебром по щеке избранного и любуюсь тонкой полосой багровых капель, не обращая внимания на тихий хриплый стон, вылетевший из приоткрытых губ парня. Я получаю непомерное эстетическое удовольствие от подобных картин. Мурашки по коже. Противный пронизывающий хохот в соседней палате. Вы слышали когда-нибудь крик человека, отчаявшегося, разочаровавшегося, потерянного? Вы можете только представить тот смех, потому что в нём смешался весь ужас безумца, вся желчь дикого немого существа и вся невинность и непонимание ребёнка. Смех, как крик, только крик души, обработанной «телом» запертым в стенах этой старой, серой развалины. На секунду, этот хохот, даже смог отвлечь меня от раздумий, на которые обречены многие годы моей жизни, если не весь её остаток. Всего передёргивает от этого хохота. Отвратительно. Мерзко. Безумно. Как в тот день. Дождик моросил, на редкость для конца октября, маленькими каплями, заставляя всех прохожих морщиться и доставать зонты. Нет. Я не жажду заканчивать свою симфонию в столь ужасной обстановке. Всё идёт наперекор. Даже погода. Но нет. Я не отойду от плана. Для меня не существует препятствий. Все преграды мы придумываем сами. Мы собственноручно ограничиваем себя в собственных мечтах и желаниях. А я знаю, что надо добиваться поставленных целей чего бы это ни стоило. Я пройду через всё. Я пойду по трупам, по крови и буду смеяться, делая это. Через несколько минут на улице раздастся именно такой оглушительный смех. Смех, что отпугивает всё живое и чувственное в людях, и привлекает к себе их пороки и любопытство. Смех, что вылетает из уст, почти каждого обитателя серых стен того омертвевшего здания в нежилом квартале, в котором я сейчас нахожусь. Быстрые шаги, бесшумные вдохи, тёмные тучи, пёстрые зонты, отчаянные выдохи. Все спешат скрыться. Как черви в жару, расползаются по домам в дождь. Печально. Все исчезают, освобождая взору, те единственные ноги, шаркающие, в подаренных мною несколько лет назад, сандалиях. Я медленно крадусь по мокрым каменным плитам, не отставая ни на шаг. Всего лишь один перекрёсток осталось преодолеть, а рука уже тянется к серебряной рукоятке. Радуйся, мой милый. Ты последний. Самый дорогой. Драгоценный. Бессмертный. Ты завершишь мою симфонию. Сидя на полу в ненавистной палате, в новом доме, отстукиваю пальцами по паркетному полу. Отстукиваю ту самую мелодию, что была у меня в наушниках в тот момент. В тот. Левая рука заносится прямо из-за плеча моей последней жертвы и несильно прижимается к горлу, прямо на кадык. Так я не улыбался с самого детства. С того дня, когда ты родился братишка. Ты был такой маленький, хрупкий, болезненный. Близнец, а совсем не похож на меня. Был. Я жалел тебя и любил всем сердцем с первой нашей встречи. Мой маленький братишка. Свободной рукой обхватываю плечи и так же нерасторопно, как и всегда, начинаю расстёгивать осеннее пальтишко, нашёптывая на ухо всё, что накопилось за много лет полных одиночества и отчаянья. Расправившись с пуговицами, медленно провожу по колючему свитеру и приподнимаю руку к груди. Ты так и не видишь меня, но знаешь ведь, кто стоит за тобой. Провожу рукой левее и наконец, нахожу то, что хотел. Ох, это сердцебиение. Ты так боишься меня, мой милый. «Ангел, ты ведь всё знаешь?» - шепчу, скорее утверждение, чем вопрос, потихоньку, проводя лезвием туда-сюда, вдоль шеи. Стонешь от боли, а я заливисто смеюсь. Ори, кричи, ненавидь, плачь, рыдай. Палата постепенно заполняется солнечным светом. Таким ярким, радостным, счастливым. Как детский смех. Только не сейчас. Умоляю… Погода опять идёт наперекор моим мыслям, моим планам. Я сам сюда пришёл. В это осатанённое здание. Я сам сдался полиции. Сам оставил улики, чтобы они вышли на меня. Я ведь должен закончить свою симфонию. Этот ледяной кинжал, весь запачканный кровью братца. При свете фонаря она кажется бурой, коричневой, кофейной. Но стоит приглядеться, поднести к глазам и ты заметишь разницу. Тёмный алый. Божественный багровый. Затуманенный разум и дикий восторг. Сердце бьётся, даже сильнее, чем у моего скрипичного ключика в тот момент. Подношу острие, на самое близкое расстояние, какое возможно. Сможете ли вы ощутить то, что почувствовал я тогда? Ощутить, холодный солоноватый привкус железа на горячем языке. Прикрыв глаза, наслаждаться бьющими по лицу каплями, усилившегося дождя и медленно, как всю жизнь, водить языком по окровавленному серебру. Ах, этот кинжал. Я закончил свою симфонию Скрипичным ключом. По правилам я должен был начать с него. Но. Это моя мелодия. Моя душа. Я в ней музыкант.