Белые рубашки.

[от soojus] В любом городе, наверняка, есть такие районы, которые стараются обходить стороной, и дело даже не в дурных компаниях, прописавшихся возле кладбища забытых гаражей, а скорее в самой атмосфере этих узких улиц, покосившихся двухэтажных домиков с облупившейся штукатуркой, дворах, поросших травой, колких враждебных взглядах редких местных старожилов, на угрюмых лицах которых читается неподдельные разочарование и тоска по минувшим летам искреннего счастья. Район, где расположено главное место описываемых нами событий, точно отражает описание, представленное мною выше. Таким же полуразрушенным, покинутым, озлобленным. А почти в центре растянулось пятиэтажное здание, окружённое высоким забором с кривыми чёрными прутьями в ржавых язвах и во мхе у самого основания. С холодными обезжизненными стёклами и хмурыми стенами, испещрёнными глубокими, словно шрамы, трещинами. Полуглухой ящик, в котором заперты отчаянные. Длинные коридоры, гулкое эхо, тусклые лампы, местами мигающие нервно. Травяного цвета стены, насквозь пропахшие сквозняком и пустотой, казались ещё темнее в этом освещении, а тонкие колкие кусочки когда-то белого покрытия потолка серыми островками покрывали потемневший от времени линолеум. Сказать прямо, психиатрическую клинику номер семнадцать по городу Л. легко можно было бы принять за бункер военных времён, настолько плачевными были её внешнее и внутреннее состояния. Такими же полуразрушенными были и люди, запертые в глухих стенах, обитых войлоком. Замкнутые пространства, пожирающие личность и обращающие несчастного в мешок костей и мяса, теряющего мысли, впадающего в бездну транса. Создавая миры под побоями озлобленных санитаров. Безумцы. Оскалы вместо улыбок и пробирающий ледяной смех. Впрочем, каждая их эмоция проходила по венам словно ток, заставляя внутренности похолодеть, а сердце затрепетать от жалости и животного страха. Блуждающий взгляд одних, рассеянный и блёклый, зеркалом отражал их отсутствие в нашем мире, им уже не интересна эта серая пустота, они создали свою Вселенную, словно боги Воображения. А глаза других не переставали двигаться ни на секунду, даже во сне, казалось, они не замерли, а лишь сокрылись под веками обладателя, чтобы вновь и вновь судорожно менять размеры зрачков. Такими были буйными. И отличались они от остальных пациентов лишь тем, что пребывая в альтернативной Вселенной, они не забывали предыдущие обиды, которые воплощались в предметы, санитаров, даже собственные конечности, которые они самозабвенно грызли почти до костей. Им хотелось избавиться от наболевшего прошлого, убить воспоминания, чтобы жить с чистого листа Там, в недрах подсознания, где-то глубоко в себе, откуда их не имеет права извлекать никто... А есть ещё те, кто осознают собственное положение, такие знают, где они находятся на самом деле, и то, что они творят, либо вызывает у них приступы паники, страха или отвращения к самому себе, либо равнодушную усмешку и обречённый вздох, растворяющийся в крохотной палате с тяжёлой дверью. Крупные замки, готовые рассыпаться от одного неосторожного удара, но кого это волнует? Безумных, которые хлеще мазохистов прикованы нутром к камерам своих пыток? Или санитаров? Кстати говоря, ещё нужно разобраться, чьё положение в этой клинике было плачевнее. Не спешите сразу спорить, от жизни досталось всем. Ординаторская вечно была заполнена серым дымом, от непроглядной завесы которого задохнулся бы и самый заядлый курильщик, а под жёстким скрипучим, обитым древней бардовой потёртой тканью диваном на трёх ножках покоились в ряд три бутылки раздирающего горло джина. Что и говорить, нервный, немногочисленный, немой и хмурый коллектив обладал букетом вредных привычек. Они даже не были похожи на людей, скорее на оживших мертвецов с нездоровым цветом кожи, трясущимися руками, потухшими глазами и истошными криками по ночам. Сборище одиночек с вымершими эмоциями, недо-человеки. Даже речь постепенно забывалась, уступая место коротким отрывистым фразам, надрывным и хриплым, отдающим неприятной болью куда-то глубоко, в разодранное горло. Сиплые проклятия и вечная хандра, они словно служили в Аду, не успев в своей жизни узнать Рая. Можно ли сказать, что они обрадовались, узнав о том, что у них будут проходить практику два юных студента? Нельзя определённо, ведь, возможно, разучились чувствовать, а, может, и нет... Такие места в корень меняют людей, без их согласия и права на возвращение, тысячами игл удерживая в бездне безличия, где никто не смог ещё сохранить истинного себя, не сломался в этих психоделических условиях и окружении. Да, можно сказать, что они ощущали друг друга столь же ясно, сколько и себя, однако ощущали ли они себя на самом деле - вопрос вполне корректный, но тёмный. Люди подобного склада не привыкли раскрывать душу направо и налево, однако у них образовалась "стая". Именно "стая". Как у диких. Не мудрено одичать в таких условиях: только ты, иллюзия реальности, бездна времени, запутавшаяся в мягкой липкой паутине по углам, и люди, лишившиеся рассудка. Мёртвые живые, насильно запертые в ящик из четырёх стен, тюрьма миллиону мыслей. Заходи. Всегда открыто.