Копье, арфа и солдатики

Над застывшим в благоговейной тишине Валинором разливалось сияние Двух Древ. Золотой и серебряный свет жил, дышал, пульсировал. Лучи Лаурелина медленно, словно нехотя теряли яркость, уступая холодному блеску Телпериона. Казалось, Древа соревнуются друг с другом, но лишь ненадолго — они подчинялись неумолимому ходу времени, и последние золотые вспышки, россыпь драгоценных бликов на траве, были лишь знаком прощания, за которым неизменно последует радостная встреча. Серебряные лучи вытянулись, подобно невесомым дорожкам, простирающимся от могучих ветвей вдаль, до отвесной стены Пелори. Роса, стекавшая с цветов, мерцала и искрилась, тая в себе еще не родившиеся души мириадов звезд. Свет Древ сравнялся. Тени исчезли, смешались серебро и золото, яростный огонь жизни и чарующее свечение туманных мечтаний. Мир словно замер на полувдохе, на полубиении сердца, не смея ни звуком, ни шорохом помешать свершающемуся чуду. Как поверить, что простой ход времени может породить зрелище столь великолепное? Несколько минут — и тишина рассыплется, лопнет, словно чрезмерно нагретое стекло в мастерской, разлетится на тысячи осколков. Приветствуя свет Телпериона, заведут свою песнь соловьи, духи садов Ирмо затянут мелодию без слов, подобную голосам флейт и свирелей. Прошуршат в траве ночные зверьки, хлопнет крыльями, взлетая, желтоглазая сова. Но пока что Благословенный Край наполнен одним лишь светом, бесконечно чистым и прекрасным. И всякий, кто видит его, не в силах описать своего восторга. Всякий чувствует, как обретает в своей душе радость и покой, неведомый смертным землям. Как рассказать о Смешении Света? Как речь квенди, пусть и искусны они в языках, может передать восхищение и трепет этого волшебного часа? Лишь искусство, что старше самой Арды, способно на такое. Музыка. Эрейнион вывел последние ноты вдохновенного мотива и запрокинул голову, глядя куда-то в ясное звездное небо. Перед внутренним взором представали захватывающие и невероятные, никогда не виденные им картины. Не он вздыхал некогда благоуханный воздух Амана, не его глаза видели, как сливаются в урочный час золото и серебро давно погибших Древ. Не он купался в лучах предвечного света, не он замирал, боясь дышать, в Час Смешения. Не он сложил о том песню. И все же он играл ее. Песню, что сложил его отец задолго до всех бед и испытаний, задолго до вражды и тревоги. Песню, что звучала на склонах Тангородрима, и вся злоба и тьма черной твердыни Моргота не умалила ее силы. Гил-Галад не знал, почему тогда еще лорд Фингон учил его именно этой песне. Почему настаивал, чтобы детские пальчики старательно выводили именно эту мелодию. Слишком сложно для совсем еще юного нолдо — но Эрейнион упорно трудился и однажды сыграл так, что отец остался доволен. В тот день Фингон улыбался, тепло и нежно, а может — или только показалось? — украдкой смахнул слезу. Но причиной тому — вовсе не горечь утраты, а светлая печаль, что придает сил и мудрости. А после Эрейнион пел еще и еще, и так много раз, счастливый и невероятно гордый собой. Теперь же у Эрейниона осталась только арфа. Не старая — древняя. Прошедшая столько испытаний, что не каждый эльда способен представить. На корпусе — следы потертостей, царапин, даже сколов, старательно замазанные лаком. Сколь многое мог бы поведать этот инструмент! Рассказывают, Майтимо плакал, слыша песню о Древах среди тьмы и ужаса владений Моргота. Эрейнион играл, когда хотел, чтобы слезы высохли, так и не излившись из глаз. Когда беды и невзгоды наваливались на душу и разум свинцовой тяжестью, он перебирал струны и пел, пока золотой и серебряный свет не подарит облегчение. Этот свет существовал только в прошлом и в фантазиях. Эфемерный, зыбкий, лишь тень былого великолепия. А Эрейнион знал, что ему, рожденному в Средиземье, никогда не спеть о Часе Смешения так же прекрасно, как выходило у отца. Но он пел и перебирал струны, тянул знакомый с детства мотив. Он прикасался к инструменту, что пересек Льды и бескрайние просторы двух континентов. Он смотрел на Древа, вздымавшие сияющие кроны перед его внутренним взором. Эрейнион пел. И в эти минуты он никогда не был одинок и потерян.