Благородство во плоти

Май 1940 года «О Боже, море твое так велико, а лодка моя ничтожно мала». Неизвестный автор Я уже давно не молод – минувшим мартом мне исполнилось шестьдесят шесть лет – прожитые годы чувствуются в каждой косточке моего тела, особенно когда промозглые восточные ветры дуют с Ла-Манша. Возраст повлиял и на мои легкие, что более всего чувствуется в те ночи, когда туман окутывает город, словно изношенный пожелтевший покров, приглушая звуки и ухудшая видимость. Полагаю, я курил трубку слишком много лет, но, когда на долю человека выпадает столько трудностей, сколько выпало мне, он имеет право на некоторые удовольствия. Может я и стар, но никто не посмеет сказать, что я стою одной ногой в могиле. И я объяснил это так красноречиво, как смог, тому дерзкому парню, который позвонил мне из Адмиралтейства, чтобы забрать мою лодку «Сандоунер» и отправить ее в Дюнкерк под командованием какого-то молодого капитана. - Черта с два! - сказал я ему. - Это лодка моя, и управлять ей буду я, будь проклята эта война! Сильвия, в это время стучавшая спицами в большом кресле у камина, тут же бросила в меня свой особенный взгляд, в котором ясно читалось: «Чарльз Герберт Лайтоллер, веди себя прилично». Моя старая добрая женушка, моя Сильвия! За время нашего брака она немало натерпелась от меня. Долгое одиночество, пока я в море, постоянное беспокойство и разбитые мечты – вот ее награда. Меньше всего ей сейчас хотелось выслушивать грубые ругательства старого морского волка, оскверняющие ее изысканную гостиную, которую она умудрилась так красиво обустроить несмотря на то, что я на старости лет развожу кур и спекулирую землей, а не командую одним из гигантских пассажирских лайнеров, как я раньше мечтал. У меня точно нет старческого маразма. И я абсолютно уверен, что мои глаза так же, как и мой разум, не сыграли со мной злую шутку в тогда на Ла-Манше, хотя мой мозг никак не мог найти никакого логического объяснения тому, что я увидел. Одна из лодок плыла прямо за моей, когда мы, оставив позади волнорез, продолжили свой путь к Франции по волнующимся открытым водам пролива. Стоял уже конец мая, но нас обдувал холодный резкий ветер, а вода была ледяной, хотя даже и близко не такой, как та, в которой я когда-то тонул. Это было более длинное узкое судно, на пять футов короче моей «Сандоунер», с изящными линиями, специально созданными для того, чтобы резать воду, как нож. В самом деле казалось, она преодолевала волны лучше, чем остальные лодки, будто море обнимало ее и качало на своей груди. На табличке, прикрепленной к корпусу, значилось, что это «Ласгален» из Уэймута. Потом я увидел за штурвалом фигуру, стоящую так гордо, словно она провоцировала Люфтваффе начать обстрел. Длинные блестящие волосы, развевающиеся на ветру, могли бы привести к ложным выводам, что какая-то женщина оказалась настолько безрассудной, что присоединилась к флотилии. Но разве бывают женщины двухметрового роста? При виде этой дерзкой позы что-то откликнулось в моей памяти. Я отдал штурвал Роджеру, своему старшему сыну, и достал бинокль, чтобы рассмотреть того человека поближе. Когда лицо попало в фокус, я невольно ахнул. Этого просто не могло быть! Я мысленно пронесся по извилистым коридорам своей памяти, и вот уже чувствовал, как жесткий накрахмаленный воротник униформы White Star Line сдавливает мою шею, а в нос бьет въедливый запах свежей краски.