Сказ о Вторжении

      Лето всё ближе и ближе. На улице теплеет с каждым днём. Мы всё чаще выводим пациентов из всех отделений на свежий воздух, потому что благодаря прогулкам у мужчин и женщин улучшается соматическое состояние.       Мона — не исключение. Жалобы на головную боль прошли, у неё улучшился цвет лица, но по глазам я вижу, что женщина всё ещё опечалена смертью Кевина. Даже некоторые врачи уже об этом забыли, а она всё помнит.       У меня нет для неё никаких медикаментозных средств, кроме слов. И я спрашиваю её о суровом Внешнем Мире, интересуюсь той самой Эденией. Про императора никогда не спрашиваю, просто потому что у Моны начинаются панические атаки. Пусть лучше она расскажет мне про очередного героя-бойца.       Женщина не понимает, что цель моей просьбы — отвлечь её от тревожных мыслей из-за смерти Кевина. Я уже не уверен, что меня можно удивить ещё одним рассказом, но как всегда ошибаюсь, когда Мона доверчиво обращается ко мне:       — Мой последний рассказ будет о том, кто спас своего друга и брата, поддавшись праведному гневу.       Вот тебе и фокус. Я начинаю беспокойно переминаться с ноги на ногу. Только я убедил Лили в том, что гнев — это плохо, как внезапно Мона заявляет об обратном.       — Кто это был?       — Лю Канг — один из самых сильных воинов Земного Царства. Он никогда не был плохим парнем, как вон тот человек. Вот в ком сидит зло, видишь?       Мы оба смотрим на Генри, который ходит по улице кругами и исподлобья смотрит на Оуэна. Мне очень не нравится выражение лица обоих: у первого оно угрюмо-обиженное, у второго — рассеянно-меланхоличное.       — Что они опять не поделили? — спрашиваю я, обеспокоенный этими взглядами. — Мона, ты знаешь, почему эти двое постоянно дерутся?       — Да они же чокнутые, что с них взять! — фыркает собеседница, посылая сердитый взгляд в сторону Генри.       Уверен, что это заявление собьёт с толку неподготовленного человека, особенно не врача. Сложно что-то ответить на слова пациентки, которая, между прочим, тоже не блещет стабильностью психического статуса.       Над нами шумят каштаны, этот шорох широких листьев, тронутых ветром, напоминает таинственный шёпот. Солнце пробивается сквозь зелёную листву, обливает наши головы ласковым светом. Я поднимаю голову, вижу, как в окне третьего этажа появляется силуэт Хелен. Мона приветливо машет ей рукой. Пожилая женщина тяжело поднимает руку и отвечает тем же.       Снижение когнитивных способностей её мозга говорит мне об одном — скоро Хелен совсем сляжет. Бедная женщина уже теряет способность самостоятельно обслуживать себя, не может обойтись без помощи Дороти и даже на прогулку не выходит.       У меня такое ощущение, что смерть настойчиво пытается обосноваться в понравившемся ей городке. Это, конечно, несравнимо с императорским Вторжением, но тем не менее.       — Свет и тьма, — задумчиво шепчет Мона. — Добро и зло. Чего в мире больше?       — Конечно, люди в большинстве своём будут выбирать первые понятия, стремясь к ним всем сердцем и душой, — я пытаюсь выдать умную мысль, но выходит не очень. — Правда, добро не всегда бывает беззащитным.       — Ты… говоришь прямо, как Лю Канг, — отвечает мне Мона. — Крепкие мысли порождают крепкий дух. А такие мысли появляются лишь в том случае, если ты искренне предан тому, за что борешься.       На исхудавшем лице появляется лёгкая улыбка. Интересно. Я-то сразу подумал о семье, а она о чём?       — Лю Канг был твёрдым, словно кремень, но не жестоким. Ради нас всех он бы не задумываясь отдал свою жизнь. Понимаешь?       Я пытаюсь представить. Что если бы сейчас передо мной стоял выбор: отдать жизнь за Элен или не делать этого?       Да, мне определённо понятен подход этого парня.       — Пожертвовать собой не так уж и просто… В душе Лю Канга горел огонь, который питал его смелость и упорство. И этот парень всегда выражал себя через движения. Он тренировался без устали, мне казалось, что нет никого выносливее, чем этот монах.       Женщина внезапно засмущалась, её щеки порозовели. Я смотрю на неё и не могу понять, что вызвало в ней такую перемену.       — Ах, да он просто всегда любил ходить с обнажённым торсом, — отмахивается Мона в ответ на мой вопросительный взгляд. — Если бы ты видел телосложение Лю Кана, то тоже обалдел бы, как и я. Мыщцы на мыщцах. Руки, вот здесь…       — Двуглавая мышца плеча. Бицепс.       — Да, бицепс… знаешь, он смотрелся настолько эффектно, как будто под кожу мячик засунули. Не смейся, это правда. А его растяжка? Ох, это было просто невероятно, он садился на продольный или поперечный шпагат молниеносно, за секунду!       В рассказах и рассуждениях Моны есть что-то, что цепляет за душу, накидывает петлю любопытства и больше не отпускает. Невозможно представить себе Вторжение во всём его ужасающем «величии», так же, как и невозможно представить женщину, которая внимает учениям шаолиньского монаха в шляпе с краями-лезвиями, или устраивает тренировочный спарринг с криомантом. А ещё Мона говорила, что она не чувствовала себя одиноко благодаря наличию ещё одной женщины в отряде Защитников Земного Царства.       И вот теперь она вспоминает некого мужчину, который перехватывает чёрные, как смоль, волосы красной повязкой, смущается при упоминании его телосложения. Я невольно вспоминаю своё отражение в зеркале по утрам. Скажем так… я не столь плох, но мне явно далеко до уровня этого парня.       И несмотря на то, что Мона находится под моим наблюдением уже долгое время, я всё равно не могу до конца разгадать её или хотя бы приблизиться к той прозрачной материи, спрятанной под плотью и костями. Не то, что бы я фанатично стремился к этому… Но Кевин определённо ошибался в моём отношении, и душа Моны так и останется для меня неразрешимой загадкой, а для остальных людей она будет всего лишь больной женщиной.       Вспомнив о Кевине, я тяжело вздохнул. Ну и в какое такое добро нужно было верить, если оно всё равно не проявило себя должным образом?       — Я расскажу тебе об этом герое, одолевшем тьму, — говорит Мона, словно читая мои мысли. — И это будет мой последний рассказ.

***

      Опаснее всех для императора был последний боец-чемпион, победивший правителя в прошлом поединке. Охота за Избранным, за его головой велась неустанно, поскольку боялись его и почитали одновременно.       Но проигрывали ему приспешники повелителя Внешнего мира не по этим причинам, а лишь потому что мастерство бойца было чересчур велико. А когда Избранный узнал о смерти товарища, с которым бился бок о бок, то разгневанный и опечаленный, поклялся он отомстить за друга.       И Лю Канг победил — одолел грозного императора, вселявшего страх и трепет в смертные души. Нанёс он последний удар, выхватил из груди врага порочное чёрное сердце и уничтожил его.       Коварный умысел правителя Внешнего мира, решившего хитростью завоевать чужой мир, не свершился, его настигла расплата. Избранный одержал победу во второй раз, и тем самым остановил наступление зла.       И перед тем, как мир принялся подниматься, и до того, как закрылся проход между мирами, наследница погибшего повелителя навестила героя, чтоб принести ему благодарность за спасение Земного Царства. Принцесса Внешнего Мира выразила надежду на то, что они оба обязательно встретятся в будущем, но это уже была бы совершенно другая история.

***

      — Принцесса? — восторженно переспрашивает меня младшая сестрёнка Лили тем же вечером, — Она красивая, эта принцесса?       Мне не по себе от любопытных взглядов. Мы все сидим в гостиной: Лили и Майк расположились на мягком ковре, маленькая девчушка устроилась на диване в окружении подушек. Айви, приглашённая мной по просьбе сына, скромно примостилась на краешке кресла, а я — напротив них. Присутствующие слушают меня с таким интересом, словно я только что вернулся из далёких стран и рассказываю о своих впечатлениях.       — Очень красивая! — поддакивает Лили, спасая меня. — У неё золотистые блестящие волосы, глаза, как у кошечки, и пышное платье. Она любит танцевать и петь песни.       — Ну не-е-ет! — мигом возмущается Майк. — Так не интересно!       — Согласен, — говорю я.       — Мужчины! — фыркает Лили. — Было бы круче, если бы принцесса из Внешнего мира потрошила врагов своей династии каким-нибудь оружием, распарывала им животы и завязывала кишки в кровавый морской узел?       — Определённо, да!       Подруга сердито смотрит на сестрёнку, предавшую её, и та начинает звонко хохотать над выражением лица Лили. Понятное дело, малышка всего лишь пошутила. Не думаю, что принцессы ведут себя так кровожадно.       Внезапно раздавшийся звонок вынуждает меня выйти в коридор, на время покинуть зарождающуюся потасовку между Лили, её сестрой и Майком. Мне звонила Дороти с ночного дежурства. Я посмотрел на часы, которые показывали восемь вечера. Что там случилось? Краем уха улавливая шум возни, писк и весёлые вопли, я ответил на звонок.       Дороти быстро вводит меня в суть дела и, несмотря на то, что она работает в лечебнице уже около семи лет, её голос дрожит от волнения. Я прижимаю ладонь ко лбу — мне тоже становится не по себе, когда я слушал отчёт о происшествии. Завершив звонок, я еще несколько секунд, не веря своим ушам и мыслям, возбуждённым звонком, смотрю в чёрное зеркало в своей ладони.       Пожертвовать собой не так уж и просто… Моне пришлось подтвердить свои слова этим вечером. Но какое же мужество таилось в душе этого бойца, потерявшего свою физическую форму и рассудок?       Надо ехать. Я повернулся и увидел, что Айви снова стоит позади, будто уже знает, что ей надо прикрыть мне спину. Когда она подошла? Я даже не слышал звука шагов.       — Мне нужно ехать. Случилось чрезвычайное происшествие на моей работе. Моя подопечная… защищала кого-то и её ранил другой пациент. Присмотришь за Майком?       Айви кивает. Я вытянул шею, смотрю на то, что происходит в гостиной. Думаю. Шутливая возня набирает обороты — Лили еле-еле уворачивается от детей, которые с упоением колотят её диванными подушками. Несомненно, жестокий поединок.       — И пригляди ещё за теми двумя дамами, — прибавляю я. — Скажи им всё, как есть. И не беспокойся. Я оплачу это как внеплановый вызов бэби-ситтера.       Девушка улыбнулась и покачала головой — «не надо». Она осторожно закрыла за мной дверь, когда я забрал ключи от автомобиля и вышел в вечерний сумрак. Садясь в автомобиль, я задался вопросом, что же мною движет.       Добро, наверное.