Клянусь, что больше не буду вас беспокоить!

      В детстве она всегда ждала, что стоит только наступить следующему утру, как мир непременно изменится. Многие вещи изменятся к лучшему, и больше нечего будет бояться. Никому не будет больно, никому не будет грустно, и мир станет намного добрее.       И затем, когда солнце встает, она, свернувшаяся калачиком, просыпается и едва сдерживает слезы.       Мир не изменился, просто не смог бы измениться. Просто перетерпеть, вынести и закрыть глаза на лежащие под ногами осколки, что раньше были частью ее самой. До дня, когда уже никогда не сможет проснуться.       - Доброе утро, Марин.       - Доброго вам утра. Сегодня немного прохладно.       Даже если это боль, от которой охота кричать, срывая голос, в какой-то момент начинаешь к ней привыкать. И если она повторяется раз за разом, то время на это значительно сокращается. До того дня, когда однажды эта боль не перестанет ощущаться совсем.       Утро выдалось совершенно спокойным, будто произошедшее вчера - сон. Солнце выйдет из-за туч и дождь наконец закончится. Люди говорят об этом как о надежде, но для Вайолетт то было началом ожидания в страхе того часа, когда солнце вновь скроется за тучами и последует новый ливень.       - Я принесу вам плед. Если посчитаете, что он вам не нужен, то можете оставить у вашего сопровождающего.       - Спасибо.       - Также нужно поменять вам повязку. Желаете сделать это до завтрака?       - Позже.       - Как пожелаете. Все уже готово.       После вчерашнего она сомневалась, что сможет спокойно усидеть перед теми двумя. Марин, вероятно, предполагала подобное.       В слегка опухших глазах Марин промелькнули воспоминания вчерашнего дня. На правой руке Вайолетт была аккуратная белая повязка, отчего белая кожа девушки стала выглядеть еще более нездоровой. Боли не было... хотя, возможно, она ее просто не чувствовала. Вчера рука распухла и кровоточила. Все то время, пока Марин обрабатывала рану, ее лицо было перекошенным от горечи, но судя по всему, травма оказалась не такой серьезной, как выглядело поначалу. Да и Марин подтвердила, что кости не пострадали.       "... Да, работает".       Она несколько раз сжала и разжала пальцы, и проблем вроде бы не возникло. Хотя не факт, что целый день в школе никак не отразится на раненой руке.       Мари волновалась, что может остаться шрам, но для Вайолетт все было иначе. В детстве у Вайолетт было несколько шрамов, которые пропали, когда она повзрослела. Детство она провела то же, что и Олд, который, судя по всему, был донельзя активным, и получила те же травмы, которые и залечились потом точно так же. Иногда длинные ногти матери Вайолетт впивались в кожу девочки, заставляя ее кровоточить. Ее раздражало даже малейшее расхождение с Олдом, но женщина довольно улыбалась шрамам, нанесенным своей собственной рукой.       Вайолетт не была принцессой, которую растили как тепличный цветок. Она просто марионетка, которую насильно затолкали в коробку. Та, которую выбросили, едва она надоела, и отдали кому-то еще. Было бы отрадно просто быть нужной - даже если просто быть чьей-то куклой.       Вайолетт - человек. Увы, многие совершенно об этом позабыли.       "Что же мне делать?"       В этом доме ей нужно провести еще минимум год. Кое-как, но она поняла, как именно Эльфа относится к ней. Но просто не понимала, чего именно она от нее хотела. Ныне Вайолетт - лишь дочь своего отца, внешне на него похожая, но далеко не живая копия и больше никогда ею не станет.       Прежде всего, Эльфе незачем желать того же. В отличие от Беллройс, Эльфа любит в первую очередь именно Олда, как человека. Какой ей толк любить ребенка, рожденного от любимого ею мужчины и его бывшей жены, что не больше чем подделка с некоторой с ним схожестью?       И даже окажись все так же, как в детстве, перерезанные нити никогда не станут как новые. И даже привяжи к ней новые, для чего?       В любом случае, стоит Эльфе только пожелать, и Олд, вне всяких сомнений, подарит ей Вайолетт.       Едва это случится, и девушка потеряет последнюю возможность порвать все связи с этим домом.       "... Голова кругом".       Нечто давило на нее, сбивая поток мыслей. Каждый раз, как она пыталась придумать выход, накатывала тупая боль. Опыт прожитых лет кричал, чтобы девушка оставила попытки, как бы говоря, что все напрасно. И пускай она понимала, что этого вовсе не стоит слушать, ноги отказывались двигаться с места. Хотелось зажать уши ладонями, но не выходило даже просто поднять руки.       Контур размывался. Что-то медленно таяло.       Нечто теряло свою форму, будто лед, погруженный в теплую воду.