you're my salvation

На кухне так тихо-тихо. Даже привычное посвистывание чайника меркнет на фоне холодной тишины пустой квартиры. Уже третья по счёту чашка горячего чая небрежно обжигает кончики пальцев, но не сильнее чем внезапно опалившее ухо родное дыхание. — Снова не спишь и ждёшь меня? — доносится едва различимое, с толикой волнения и неприкрытой благодарности. Эти слова — первое, что Сан осторожно говорит каждый день после тяжёлой смены, обнимая меня со спины. Устало зарывается носом в мягкие пряди и мы просто молчим, ведь ответ на вопрос находится непринужденно сам, отстукивая в области сердца очередной многозначительный ритм. Настенные часы будто становятся тише, боясь нарушить образовавшуюся на кухне идиллию. Час сорок. Немного позднее обычного, но имеет ли это значение. Я бы ждала и до пяти утра, лишь бы человека, показавшего истинное значение слов безопасность и уют, встречали не пустые и холодные стены. Лишь бы он чувствовал, что ему есть куда вернуться. Лишь бы он возвращался. — Много жизней спас сегодня? — руки, до этого мирно покоившиеся на моей талии, едва заметно задрожали и всё стало понятно без слов. Кого-то спасти всё же не удалось. В такой ситуации слова казались бессильными, ровно как и я сама, такая маленькая и ничтожная рядом с тяжёлыми утратами, вырезанными на его сердце. Но даже так, оставлять любимого человека в пучине сожалений я не могла, и мысли такой допускать не смела, задыхаясь от одной только дрожи в сильных руках. Скрыть Сана от всего мира в своих убаюкивающих объятиях — наверное, меньшее, что я могла сделать в данной ситуации и одновременно большее, чего так ждали мы оба на протяжении невыносимо долгого дня. Каково это обнимать Чхве Сана? Словами совершенно точно необъяснимо, но до каждой подрагивающей внутри клеточки уютно, будто сама жизнь готовила к тому, что однажды мои нежные касания будут утешать именно его. Из мыслей меня вырывает тёплая ладонь, с нежностью поглаживающая щёку. В глазах напротив плещется столько разных эмоций, что выцепить хотя бы одну, становится чем-то невыполнимым. С ужасом понимаю, что внутри Сана всё куда хуже, — разыгралась буря, пронизывающая ядовитыми иглами каждую клеточку его души. Но он всё так же молчит, продолжая в одиночку бороться, кажется, уже с самим собой. Именно таким привыкли видеть капитана отряда «Альфа» — сильным, смелым, всем сердцем преданным своему призванию спасать чужие жизни. Но кто спасёт его, да и возможно ли вообще? По крайней мере, мне хотелось верить. Если бы Сан хоть раз подал знак, что готов принять мою помощь. Если бы хоть раз позволил броситься в безумие внутри него. Если бы хоть раз подумал о себе, я бы не позволила ему вот так вот ломаться. Но вместо этого Сан снова прячется за своей душераздирающей улыбкой, позволяя ямочкам, выступившим на щеках, полностью обезоружить противника. Умело расставленная ловушка разбивается внезапным раскатом грома, так вовремя обрушившимся где-то совсем рядом. Мгновение и по окнам монотонно забарабанил летний дождь, нарастая всё сильнее с каждой прошедшей секундой. Что-то знакомое мелькнуло в лисьих глазах, не оставляя мне даже возможности возмутиться. Ровно как и банального желания. Чхве непредсказуем так же, как и этот самый июньский дождь, который спускается холодными каплями на землю ни с того, ни с сего, будто так и надо. — Пошли, — всего одно слово и я готова идти за этим человеком хоть на край света, хоть в сам ад, лишь бы рядом. Уловив суть всей безумной идеи, вот так вот просто возникшей в мудрой голове, даже возмущаться не хотелось. Сан знает что делает и если решил в два часа ночи выйти на прогулку под дождем, не вижу ни одного разумного аргумента чтобы остановить. Ведь уберечь даже от неаккуратного дуновения ветра Чхве сможет не прилагая почти никаких усилий, в этом весь он. Как и вся я, такая маленькая, казалось бы беззащитная, но на самом деле защищаемая как самое драгоценное сокровище этого мира одной лишь сановской спиной. Кто сказал, что под дождем танцуют либо дети, либо безумцы? Хотя, возможно, мы относились сразу и к тем, и к тем. Стоило только ступить на улицу, как Сан не думая потянул меня за руку в самую пучину веселья. Казалось бы строгий капитан серьезного отряда сейчас подставлял лицо под большие капли, будто какой-то не знающий тягот и страданий мальчишка, вытанцовывая что-то ведомое только ему прямо посреди улицы. А мне ничего и не осталось кроме как жадно хвататься глазами за каждую эмоцию на его лице, за каждое свободное движение, чтобы наконец насытиться им. Но разве это возможно? Чхве Сан словно самый сильный наркотик, умело и совершенно беззастенчиво привязывающий к себе, делающий зависимым даже случайного прохожего. Что уж говорить обо мне, чьё сердце на веки вечные хранится в его руках. Новый раскат грома застал врасплох. Будто умелый детектив раскрыл всю мою подноготную, запросто показывая как взглядом я умираю по стоящему передо мной человеку. — Любуешься? — прищуренный взгляд и без того коварных глаз дарил какую-то непередаваемо чарующую харизму, чем Сан словно опытный охотник пользовался, в очередной раз загоняя меня в капкан. Невероятно. Не первый день, и даже не первый месяц вместе, а реакция на каждое небрежное, но от чего-то не менее завораживающее движение, одна и та же, — забываю делать вдох, вот так вот просто не дышу, даже когда просто смотрю на него, такого невозможного. — Кажется, тону, — прошептала я одними только губами, не в силах сказать громче, продолжая ловить каждый вздох улыбающегося парня. Всего лишь спустя минуту гляделок до сознания дошло, насколько произнесенные слова оказались правдой. Ведь так как я не любят, так медленно идут ко дну. И какое облегчение, что Сан понимает о чём я, ведь тонет точно так же, неумолимо быстро, наплевав на все предостережения и опасность. Что может быть лучше поцелуя под каплями летнего дождя? Кажется, только поцелуй Чхве Сана, розовой дымкой затмевающий разум. Каково это быть целованной им? Словами совершенно точно необъяснимо, но до каждой замершей на коже мурашке незабываемо, с присущей только ему нежностью вперемешку с такой аккуратной жадностью, будто завтра для нас вовсе не настанет. Если бы только можно было простоять вот так вот целую вечность, не отвлекаясь на мелочи жизни. Если бы только можно было даже сквозь поцелуй не чувствовать горечь от всех утраченных жизней. Если бы только можно было использовать одно заведомо сбыточное желание, я бы не задумываясь загадала самое сильное обезболивающее, бальзамом покрывающее уставшую душу. — Ты помнишь как спас мне жизнь?— шепчу я куда-то в область острых ключиц и с замиранием сердца жду ответ. Мы никогда не говорили о случае полугодовой давности, даже мельком не упоминали, не желая давить на раны друг друга. Но именно сейчас я хваталась за историю своего спасения как последнюю ниточку, которая может хотя бы попытаться вызволить такого важного для меня человека из тягостного плена сожалений. — Почти каждую ночь невольно возвращаюсь в тот день, чтобы спасать тебя снова и снова,— в мягком голосе столько тревоги и спокойствия одновременно, что я незаметно вздрагиваю, в который раз понимая насколько сильно дорога ему. Да и только глупец мог осмелиться предположить обратное, стоило только заметить каким взглядом своих бездонных глаз на меня смотрит Чхве, — обезоруживающе искренним и только для меня по-настоящему живым. Безумно иронично, но от этого не менее правдиво, что именно в тот день, когда моя жизнь определенно точно должна была прерваться, в неё ворвался совершенно незнакомый, но даже так единственный человек, сумевший уберечь меня, такую незнакомую и чужую ему. Наплевав на всё, не думая рискнул собой, просто потому что я хотела жить, просто потому что капитан Чхве не смог не исполнить последнее желание своего объекта спасения. — Тогда ты так самоотверженно бросился на помощь какой-то незнакомой девчонке, ровно как и сегодня, я уверена, сделав всё, что в твоих силах, — несмотря на то, что я никак не отрывала глаз от выпирающих ключиц, кажется, пытаясь найти в них точку опоры, всем телом чувствовала, как Сан снова дрожит. Мелкой россыпью дрожит далеко не от липкого холода, — от переполняющей его боли, от всех несправедливых потерь. — Если бы была возможность помочь им, неужели бы ты не воспользовался ею? Сан не задумываясь даже на секунду, махнул головой, подтверждая мои слова. Воспользовался бы. Если бы только мог, он бы снова поставил на кон свою жизнь, ни чуть не жалея. Но ни возможности, ни даже призрачной надежды на неё, не было. И Чхве понимал это как никто другой, видел собственными глазами, но всё ещё винил себя, не желая отпустить. — Сана, я знаю, что ты сильный, — говорить глядя в любимые глаза, впервые было так трудно, до невозможного трудно. Наверно, осознание того, что мои слова могут быть последним лучиком надежды, нещадно давило на виски, лишая всякого шанса отступить. — Но обязательно помни, что рядом с тобой есть люди, на которых ты можешь положиться, — моя ладонь непроизвольно обхватила его, тёплую, с привычными корочками от мозолей, как бы показывая, что как минимум один человек готов за него жизнь свою отдать. — Ты можешь быть слабым, и никто и никогда тебя за это не осудит. Я очень горжусь тобой. Слова, что так долго царапали изнутри, желая наконец быть озвученными, вырвались наружу. Я не заметила как солёные капли потекли по моим щекам, не придавая этому совершенно никакого значения. Но когда рядом послышался надрывный всхлип, принадлежащий явно не мне, обратить внимание на слёзы всё же пришлось. Сан плакал. Мой любимый человек давился слезами, жадно хватая ртом воздух. Видела ли я когда-нибудь его настолько беззащитным и требующим этой самой защиты, даже думать не было нужды. Чхве никогда даже обиду свою не выражал открыто, не то чтобы вот так вот на коленях давать волю сожалениям. При взгляде на такого Сана внутри что-то ломалось, заставляя если не упасть рядом, то присесть точно, немедля заключая в такие нужные обоим объятия. Никто не знает как тяжело спасать чужие жизни, но даже не догадывается, что терять эти самые жизни едва ли выносимо. Как столько терзаний могло храниться в одном только человеке, я даже думать боялась, по привычке успокаивающе поглаживая парня по спине. Ужасно хотелось забрать все негативные эмоции себе, вырвать их с корнями и никогда-никогда больше не позволять проникать под кожу человеку, заменившему собой воздух. Но была ли я в силах? Хотелось верить. Сколько мы просидели на земле под тёплыми каплями дождя, подсчитать не получалось. Да и как-то разницы не было. Я бы обнимала Сана до самого позднего утра, лишь бы его сердце наконец лишилось ядовитых оков. Лишь бы он снова смог дышать полной грудью. Лишь бы он жил. — Ты промокла, пойдем домой, — ласковый шёпот, опаливший не только шею, но и, кажется, каждую клеточку моей зависимой души; такой же внезапный как и далеко не напускная лёгкость, насквозь пропитавшая Чхве. Почему-то верить своим же глазам впервые оказалось чем-то непосильным. Пусть и на какую-то малую часть, но Сан позволил себе сдаться, обнажая свою слабость передо мной. Даже не так, позволяя самому себе быть слабым, послушно прислушавшись к моим кричаще искренним словам. И я не сдержалась, раскисла, бесстыдно упустив момент, когда солёные капли смешались с тёплыми дождевыми. Уже сидя в квартире, стены которой не казались такими уж холодными, кончики пальцев грела не надоевшая чашка горячего чая, его ладони грели. С излюбленным трепетом, едва оставаясь на грани того, чтобы не превратить в пепел всю меня без остатка. Наблюдать за сосредоточенным лицом напротив и про себя в который раз за какие-то жалкие минуты рассыпаться на маленькие частички от одной только мысли, что вот такой вот до боли заботливый Сан мой, кажется, ещё одна причина моего собственного счастья. Вот только этому нереальному человеку плевать, он с нежной осторожностью сушит полотенцем мои промокшие насквозь волосы, попутно бурча о нежелательной возможности заболеть, совсем не задумываясь о том, что я давным-давно больна им и это никак не лечится. Каково это любить Чхве Сана? Словами совершенно точно необъяснимо, но до обезумевших в животе бабочек безнадежно, будто во всём белом свете не существует ни одного лекарства, способного заставить меня дышать собственной грудью, а не каждой его невероятной улыбкой.