Хиира

      Смотреть на нее… больно.       Коул даже не пытается объяснить. Это как рассказать, что такое солнце, рожденному в кромешной тьме: слишком мало слов, слишком много… слишком. Слова запутываются, стягиваются узлами и повисают в воздухе, как мухи в паутине. Им не достичь чужого разума, а потому их не стоит вообще произносить, потому что словам… тоже больно. Они хотят быть услышанными. Хотят сплетаться в красивые фразы, хотят задевать чужие струны, звенеть и переливаться, как песня в таверне Скайхолда.       Коулу нравится слушать, как поет Мариден.       Она умеет то же, что и он, но… иначе. Не вмешивается напрямую. Ее слова не проникают глубоко, только гладят – но раны уже болят не так сильно, и страхи уходят в забытье, и становится проще дышать. Коул старается слушать. Старается учиться. Иногда ему кажется, что он что-то понимает.       Но потом Инквизитор снова зовет его в путешествие – и мерцание девушки-менестреля меркнет в ослепительном сиянии, едва сдерживаемом хрупкой смертной оболочкой.       Он не понимает, как другие этого не видят. Даже Дориан. Даже Вивьен. Солас, кажется, что-то замечает, но молчит, молчит, хранит тайну под косматой шкурой – и Коул молчит вместе с ним, делает вид, что ничего не слышит. Даже когда магия поет и искрится, рассыпается брызгами прежде, чем превратиться в извивающиеся плети молний или яростный огненный шар. Даже когда безымянные духи Тени – слабые, едва уловимые, глупые светлячки, приманенные сияющим светом на чужой руке – просачиваются сквозь Завесу, воплощая чужую песню светом своего существования…       Даже когда ему самому хочется стать таким же. Утратить имя и цель, просто чтобы ощутить себя частичкой чего-то большего…       Но потом он вспоминает выражение лица умирающего мага, познавшего милосердие кинжального клинка – и прикрывает глаза, чтобы притушить слепяще-зеленый свет: еще не время. Еще не время.       Быть может, однажды он вернется в Тень. Быть может, однажды его забудут все, даже Солас, даже… Инквизитор. Он станет еще одним духом без формы и имени, воплощением одной из позабытых добродетелей смертных…       Но быть может – он сумеет задержаться. Здесь, где камни не плывут по твоему слову, где солнце и луна не играют, гоняясь друг за другом в облаках, а шнурки отказываются завязываться, как сильно их об этом ни просишь. Где твои поступки, как нити, как слова, вплетаются в общее полотно, и никогда не знаешь, где найдешь второй конец шарфа, где единственная фраза, зацепившись за углы, сумеет ослабить стянувшиеся узелки, готовую разойтись дыру.       Пока Коул не может сказать, нравится ему этот мир или нет. Он пока еще многого не знает. Хочет научиться. Попробовать. Сначала боялся навредить – девочка отчаянно бьет кулачками, сдирая кожу до крови, но мальчик не ослабляет хватки: ей нельзя кричать, нельзя кричать!.. – но Инквизитор сказала, что, если слишком бояться, можно упустить что-то важное.       Коул не хочет больше ничего терять. Хочет быть сильным. Хочет помогать людям. И поэтому следует за Инквизитором.       И поэтому, даже если очень больно, не отводит от нее глаз.