Волчьи песни

В обрушившейся внезапно тишине Ассу даже не расслышала, что сказал ей Хранитель. Она просто невидяще уставилась в дверной проем, почти угадывая очертания стоящей перед ней фигуры. Это было так до боли знакомо, что ей хотелось зарычать, отпрыгнуть, тревожно оскалить зубы в простой попытке защититься. Оборотни редко боятся смерти, но сейчас ее ждало кое-что иное. Кое-что... хуже, чем какая-то там поганая смерть. А Цицерон просто стоял, не шевелясь, словно физически чувствуя скопившийся в комнате животный ужас. В кривом свете пламени его лицо казалось удивительно мирным, даже немного удивленным, но оно вселяло такой страх, на какой не способно ни одно чудовище. Если бы древние духи носили маски, то одна из них была бы именно такой - оболочкой, скрывающей бездну. Кто ты, Хранитель? Мир есть неиссякаемый источник вопросов. Они не всегда порождают знание, но знание всегда несет с собой вопрос. Ассу прославилась тем, что научилась не задавать лишних вопросов вслух, но сейчас слова рвались из горла, как волчий вой. Даже решив все созданные живыми или мертвыми загадки, одна не решится никогда: как, дремора их задери, быть человеческим душам, если как ни старайся, а по голове за содеянное все рано кто-нибудь да получит? Эйла говорила, что скрывать правду и увиливать от боя - трусость. Но сейчас нордка была готова просто сбежать, оборвать разговор на первом же слове. Меньше всего на свете она хотела, чтобы маленькая тайна стала известна хоть кому-то, кроме Соратников и Бабетты, от которых ничего не скроешь. Меньше всего она хотела, чтобы паяц Матери Ночи видел ее душу. Внезапно Хранитель начал бормотать что-то; вскоре бормотание превратилось в уже знакомое истеричное пение. Прислушавшись, Ассу даже смогла различить слова. - Доедая с маслом булку, братья шли по переулку. Вдруг на них из закоулка пес большой залаял гулко... Он пел, неподвижно глядя перед собой, и раскачивался взад-вперед, странно выворачивая ступни. Смысл песни был едва различим, но мотив был веселеньким и жутким. Девушка не могла вспомнить, чтобы шут пел эту песню раньше. А Цицерон вдруг рассмеялся, обнажив блестящие желтоватые зубы. Его тень плясала по стенам, дергаясь и хохоча над чем-то, что не дано было понять. - И на каждую прогулку... нужно брать с собой... нож! Да, именно так. Нож! Цицерон взял его. Он пролил много крови, целое море. И Слышащая вернулась по этому морю, вернулась к матушке и к Цицерону. И он убьет еще больше миленьких пушистых волчат, чтобы Слышащая больше никогда не уходила! - Цицерон... - начала было она, но шут перебил ее. - Ложь. Все ложь! Цицерон видел мешок, видел кровь. Но Слышащая вернулась, хотя и умерла! Ты мертва, как матушка, и теперь черви глодают твои кости... Почему ты не похожа на труп, Слышащая? - с подозрением спросил Хранитель, чьи глаза загорались зловещим огнем. - Ты должна быть бледной и страшной, как земля. От тебя должно пахнуть смертью. Почему? Почему, Слышащая, ты не забрала с собой Цицерона? Ассу поняла, что ее гость почти плачет, и сама медленно провела по лицу, размазывая по коже едкие соленые капли. Ситуация не соответствовала ничему. Храбрые воины со звериными душами не роняли слезы над павшими противниками, а хмурые убийцы не размазывали сопли в темных подземельях. Интересно, а плач - это тоже трусость? Она не знала. Она не была уверена, что может в полной мере прочувствовать боль Хранителя, смеющегося над собственным горем. Кажется, это горе было больше всех ее несчастий, но кто может об этом судить? Мать Ночи, отлежавшая себе в саркофаге все бока и обреченная лежать так веками? Назир, который сражается за свою честь, но тоже, возможно, скрывающий что-то в своем прошлом? Запертая в детском теле Бабетта, которой суждено вечно скитаться по темным тропам? Они не могли, как и любой из живущих или умерших. Но каждый способен попробовать понять стоящего рядом. Поэтому, чувствуя, как боль от раны отдается во всем теле, Ассу приблизилась к Хранителю. Наверное, это было первым словом. Признанием того, что, хоть вокруг нее всегда будет тьма, сквозь оскаленные морды и волчий вой, она будет тянуться к Цицерону. И пусть он увидит тварь, одну из тех, кто с диким предсмертным криком горел в пещерах у Солитьюда - плевать. Чудовища тоже чуют своих. Цицерон не сразу понял, что что-то изменилось. Когда сухая рука нордки коснулась его плеча, он нервно хихикнул и уставился поверх нее. Так, словно ее не существовало. Но, чувствуя дыхание Хранителя, она чуть усмехнулась, чуть не согнувшись от острой боли в груди. Так, как прежде - когда еще не было Слышащей и Соратника, а была только вывалянная в дорожной пыли девчонка со смешным именем, смотревшая на мир человеческими, а не волчьими глазами. - Я вернулась. Братство будет жить. - Братство - будет, - хмыкнул шут, снова становясь до ужаса настоящим. - Ох, наша семья будет жить всегда, пока говорит матушка. Но вот... Слышащая не сможет жить так долго. - Когда меня не станет, Мать найдет другого Слышащего, - Ассу примирительно подняла ладонь, словно пытаясь остановить весь этот кошмарный бред, происходивший вокруг. - У Братства есть все, чтобы продолжать существовать вечно. Было что-то неуютное в том, чтобы говорить о собственной неминуемой смерти. Конечно, сам факт смертности всего сущего совершенно не изменился, но было гораздо удобнее, пока он лежал где-то глубоко в Пустоте. Пожалуй, Ситис как-нибудь сам разберется, что с этим делать, веками же разбирался. Сама девушка слишком устала придавать смысл отвлеченным понятиям. Но Ситиса не было; был только Цицерон, глядящий на нее безумно и понимающе. Вечный странник, одно из очередных воплощений слепой преданности своей судьбе и повелевающим ей силам. Пока существует Мать Ночи, ее всегда будет сопровождать кто-то подобный. И, пожалуй, все последующие Хранители будут похожи на него - или будут им? Они могут быть самыми разными: мужчинами или женщинами, детьми или стариками, добрыми или злыми. Они могут сожалеть о делах своей семьи или испытывать удовольствие от чужой смерти, они могут быть рассудительными и осторожными или сумасбродными безумцами. Но все они будут смотреть на мир совершенно одинаковыми глазами. Любой оборотень ловил на себе такой взгляд, заснув или хотя бы замешкавшись. И в этом была главная причина всего происходящего. Странно и радостно видеть зверя, который не нападает. Но когда встречаются два монстра, один из них рано или поздно все равно ударит. Внезапно что-то гулко ударилось где-то в общем зале. Ассу вздрогнула, но Хранитель был спокоен - насколько он вообще только мог. Он просто стоял и смотрел на дверь, ожидая, что же будет дальше. А чувство опасности все росло и росло, пока не стало почти осязаемым и не прогремело по коридору чьими-то быстрыми и тяжелыми шагами. Дверь распахнулась от удара; в проеме показался Назир, а из-за его плеча выглядывала перепуганная Таесса. - Девочка... - начал было он, но осекся, увидев в комнате Цицерона. Он отступил на шаг, а его рука недвусмысленно легла на эфес. - Назир, нет! Все уже в порядке! Послушай... - встрепенулась нордка, но друг оборвал ее. - Нет, это ты послушай. Он может быть опасен. Из-за него ты чуть не умерла, девочка, и лучше бы тебе проявить хоть немного благоразумия. Оставаться с таким типом небезопасно, будь он хоть трижды Хранителем. А ты, - рыкнул он, переключаясь на Цицерона, - тебе вообще лучше уйти отсюда, да побыстрее. Ты знаешь, я никогда не любил шутов. Мать совсем уже тебя заждалась. - Я выполняю только то, что матушка говорит. Ну, и Слышащая. Она хотела, чтобы Цицерон находился здесь. А ты уж точно не Слышащая, поэтому слушать - и, хи-хи, слышать тебя не обязательно - беспечно ответил шут, не спуская, однако, с Назира внимательного взгляда. Наверное, это было уже слишком. Такая наглость стала последней каплей: терпение редгарда лопнуло. Не дожидаясь, пока шут замолчит, он направился вперед, готовый уже ко всему. В воздухе коротко блеснул обнаженный изогнутый меч. И тут Ассу испугалась. Она поняла, что сейчас прольется кровь, и что эта кровь сделает только хуже. Цицерон в любом случае будет казнен как предатель Братства, а Назир... Одна только мысль о том, что ее друг и брат может погибнуть от руки безумного Хранителя, приводила ее в ужас. И поэтому, когда Назир сделал очередной шаг, девушка кинулась ему наперерез. Учитывая ее раны, это больше напоминало падение, но вряд ли кто-нибудь вообще потом об этом вспомнит - а будет ли оно, это "потом"? Сжав зубы, Ассу упала на колени. Глухой стук коленей о каменный пол неприятно ударил по ушам. Она знала это миг, когда бесконечно обостряются все чувства, когда мир кажется ужасающе ярким, просто невыносимым, а собственное тело - невероятно хрупким. И достаточно было только одного толчка, чтобы вырваться из него наружу, на свободу. Вырваться куда угодно, лишь бы только избавиться от этого чувства. Все вокруг замедлилось, словно попав в каплю янтаря. Мир стремительно менял цвет, вкус и запах, переполняя ее изнутри, вытесняя все человеческое. Из последних сил подняв голову, Ассу увидела, как расширились глаза Назира, как в беззвучном крике замерла Таесса. А когда она перевела взгляд на Цицерона, то почувствовала, как стремительно холодеет ее страшная звериная душа. Хранитель больше не выглядел сумасшедшим; он смотрел на нее с невыразимым ужасом. От этого ужаса что-то перевернулось внутри, и Ассу закричала, вкладывая в этот крик всю боль, весь страх, слыша, как рвется ее одежда и понимая, что крик перерастает в волчий утробный вой. Вся ее жизнь сейчас была в лицах окружающих ее людей, близких, как никто другой. Пожалуй, такова была судьба. И если хоть кому-то было так угодно, то она будет идти за ними - хоть человеком, хоть зверем. Из этой клетки нет выхода, можно только вырваться из себя. И она вырвалась.