Тюльпаны для песчаной феи

      В последние дни Джина отчаянно хандрит. Лайт наблюдает за ней исподтишка, не находя в себе достаточно смелости и сил, чтобы спросить, как ей помочь. Брови нахмурены, нижняя губа прикушена задумчиво: он корит себя за глупые мысли и одновременно ужасно хочет утешить её, но боится негативной реакции в свою сторону. В комнате ощутимо плотный воздух, так тихо, что даже не слышно дыхания двоих. Девушка уныло чертит кончиком пальца на подоконнике ей одной ведомые символы, уложив голову на руки, и смотрит в окно равнодушным взглядом.       — Корабль Синдбада уже вернулся в порт? — вдруг спрашивает она, не меняя позы. Лайт нерешительно делает шаг из своего угла, в котором он сиротливо ютился, в её направлении.       — Ещё нет, — быстро отвечает он, в глубине души счастливый уже потому, что она заговорила с ним. — Должен прибыть до следующей луны. — Молчит, неловко переминаясь с ноги на ногу, но затем упрямо встряхивает головой: в конце концов, он должен хотя бы попытаться: — Джина, я…       Но, будто не слыша, она продолжает говорить:       — Ты представляешь, что на свете есть страны, в которых сейчас холодно? И… и снежно. Знаешь, что такое снег?       — Снег? — отрешённо повторяет он.       Джина вдруг вскакивает на ноги, впервые за сегодня взглянув Лайту в глаза, — этот тяжёлый взгляд насквозь прожигает его сердце, — и принимается расхаживать по комнате, удивительно живо взмахивая руками.       — Целые снежные поля, понимаешь, Лайт? Такие белые, что от них слепит глаза, искрящиеся, переливающиеся на свету. Наверняка этот снег мягкий на ощупь, как песок, но нежнее. Синдбад как-то рассказывал мне о таком месте… — девушка опускается на кровать, выглядя ещё более несчастной, чем раньше. Казалось, эта сильная эмоциональная вспышка отняла все оставшиеся силы, и Джина продолжает совсем тихо: — Он и сам был там лишь однажды, уж слишком далёкое и трудное это плавание. Ведь там, где так холодно, даже в море можно наткнуться на огромные ледяные глыбы, погубив и корабль, и всю команду заодно.       Лайт осторожно подходит ближе, усаживаясь на другой край постели, молчит, ожидая, что она скажет дальше и совершенно не представляя, к чему вообще этот странный монолог. Будто он совсем не знает эту Джину. Переменчивая, вспыльчивая, временами агрессивная, иногда апатичная и плаксивая, ни капельки не похожая на жизнерадостную, полную энтузиазма и неисчерпаемого оптимизма девушку, в которую он так безнадёжно влюбился. Даже не знал, что она может быть такой. Но это открытие юношу нисколько не отталкивает, напротив, ему было бы даже приятно, что рядом с ним Джина позволяет себе быть самой собой, если бы эта новая, доселе скрытая от него часть не приносила ей сейчас такое страдание. Всё, что он хочет, — это снова увидеть нежную улыбку, от которой уголки губ сами поднимаются в ответ, а по плечам и ладоням разливается тепло. Лайт с трудом отвлекается от взлелеянных в потайных уголках души воспоминаний, понимая, что Джина всё ещё говорит с ним.       — Люди носят там пушистую одежду, сделанную из шкур. А из овечьей шерсти плетут пряжу, а потом вяжут специальные вещи, чтобы греть руки и ноги. Они живут совсем иначе, совсем не как мы, понимаешь? — она смотрит на него с какой-то странной болезненной надеждой, но он действительно не понимает.       Джина подтягивает колени к подбородку и обнимает их руками.       — Я попрошу Синдбада взять меня с собой, когда он снова соберётся в путь, — неразбочиво бубнит она, со вздохом закрывая глаза, заставляя Лайта напряжённо прислушиваться. — Может, где-то мне удастся найти корабль, который отправляется в снежную страну.       И ему вдруг кажется, что больше он не чувствует своего тела. Что это значит? Джина всерьёз собирается уехать? Оставить его? Синдбада? Кахира? Самар? Его?       Лайт с ужасом ищет в карих глазах хоть какое-то опровержение только что сказанному, но Джина смотрит решительно и твёрдо. Вместе с холодом, поселившимся вдруг на кончиках пальцев, вместе с поднимающейся к горлу паникой от мысли, что он может потерять её, к нему мгновенно приходит уверенность.       Достаточно Джина спасала его. Поддерживала, оберегала, защищала. Настало время сделать для неё то же самое.       — Джина! — Лайт соскакивает с кровати, в два прыжка огибая её, и склоняется ниже, хватая девушку за плечи. — Никуда не уходи, ладно? Корабль ещё не вернулся, поэтому останься пока, и вообще лучше не выходи из дома, пока я не вернусь! Я скоро, только подожди!       — Лайт? Ты куда?       Но он не слушает, тут же исчезая в тёмном дверном проёме. Времени мало. Ему срочно нужно во дворец.       Лайту не удалось найти Кахира в тронном зале, но после недолгих поисков он всё же обнаружил будущего короля в библиотеке, собственно, там же, где и всегда. Несколько минут потребовалось на то, чтобы сбивчиво объяснить свою просьбу и ещё несколько мучительных мгновений пережить, пока друг с подозрением рассматривал его покрасневшее лицо. Но наследный принц всё же кивнул, соглашаясь помочь.       Да только всё оказалось не так просто. Даже в королевской библиотеке трудно было найти что-то столь экзотическое. В конце концов, потратив несколько драгоценных часов, им удалось обнаружить лишь одну-единственную потрёпанную маленькую книжку в ветхом переплёте.       — «Трактат о шестиугольных снежинках», Иоганн Кеплер, — вслух прочёл Лайт. — Что ж, пожалуй, это должно помочь. Или, как минимум, подсказать способ удержать её, — пробормотал он больше для себя, но Кахир отчего-то загадочно улыбнулся и от души хлопнул его по плечу, пожелав удачи.

***

      Джина слегка… обескуражена. После последнего сумбурного разговора, когда она была в совершенно нестабильном состоянии, они с Лайтом не виделись. Юноша почему-то избегал её общества, а она никак не могла взять в толк — почему? Неужели она сказала что-то неподобающее? Обидела Лайта? Могли ли её эмоциональные слова быть неосторожными настолько, что так сильно задели джинна, заставив его попросту отказаться от общения?       Самое страшное, что она не помнит. Тот дурацкий разговор вообще затевать не стоило. Дёрнул же её чëрт… Да, у неё и раньше бывали моменты, когда управлять настроением было так сложно, что душу захватывала чёрная, беспросветная тоска, в которой она тонула, увязала, как в болотной топи, и с каждым разом выбираться из этой мглы было всё труднее. Тогда голову занимали такие мысли, что до дрожи пугали её саму, теперь же вся эта дьявольщина и на язык просилась, попробуй удержи! Что это были за внезапные приступы неодолимой меланхолии — она не знала, а как с этим справляться — тем более. Обычно Джина никого не пускала близко к себе, отчаянно барахтаясь, сражаясь в одиночестве, но разве хоть что-то оттолкнëт этого настырного мальчишку? К тому же, она сама уже слишком привыкла к тому, что он всё время где-то поблизости, и сейчас его отсутствие ощущалось так остро… Джина тяжело вздыхает. Ей надо найти его и поговорить, объяснить, что просто у неё бывают такие периоды, и совсем не нужно принимать её слова на веру, так что если она сказала что-то обидное… Вздыхает снова. Что ж, не будет же он вечно дуться, верно? Предвкушая не самый лёгкий разговор с Лайтом, она твёрдым шагом направляется во дворец.       Её встречает Кахир.       — Добрый вечер, Джина, — он улыбается и деликатно прикасается губами к кончикам её пальцев. Она честно пытается вернуть ему улыбку, но выходит откровенно кисло. Принц, похоже, не расстраивается ни капли, лишь склоняется к её уху и заговорщицки произносит:       — Он в южной башне.       — Откуда ты… — растерявшись, девушка даже не может закончить фразу, а от снисходительно-понимающего выражения на лице Кахира щёки начинают гореть. Неужели всё настолько очевидно?       — И даже больше, — подтверждает юноша её ненароком сказанную вслух мысль, заставляя краснеть ещё сильнее. Сбивчиво поблагодарив за помощь, она едва ли не бегом пускается в противоположную сторону. Интересно, что он делает в южной башне? Разве раньше она не использовалась дворцовыми магами?       Три, четыре, пять… Девушка мысленно считает ступеньки, чтобы не думать ни о чём другом, хотя жгучее волнение всё равно затапливает её настолько, что даже сжатые в кулачки ладошки вспотели. Тридцать восемь, тридцать девять… Что она скажет Лайту? Повзрослевший джинн уже не был таким разрушительно-вспыльчивым, как раньше, но и особой кротостью он не отличался. Восемьдесят, восемдесят один… Башня, казалось, так высоко, но почему Джина уже стоит перед тяжёлой дверью, никак не решаясь поднять руку и постучать? От чего глупое сердце колотится прямо в горле — от быстрого шага или страха?       «Давай же, — подбадривает она себя. — По крайней мере, он должен тебя выслушать».       Грохот железного кольца на двери набатом отзывается в её голове. Она выжидает ещё несколько секунд, борясь с отчаянным желанием бросить всё и убежать прочь, а затем толкает дубовую дверь, оказавшуюся незапертой. В башне царит полумрак и немного пахнет сыростью. Этим помещением пользовались редко: несколько шкафов, хаотично расположенных по всему пространству, гора свитков на старом письменном столе, плотная занавеска на окне, почти не пропускающая солнечный свет, но откуда-то из глубины светит неяркий огонёк, должно быть, масляная лампа.       — Ты здесь, Лайт? — наконец решается позвать, так и не заметив никаких признаков его присутствия.       — Джина? — тут же отзывается он откуда-то из-за книжного шкафа. Через мгновение джинн выглядывает, улыбаясь ей привычно и тепло. У него растрёпаны волосы и на щеке какая-то белая пыль, но выглядит он так же, как и всегда. Сердце вздрогнуло, затрепетав, тревога, снедавшая её так долго, сразу растворилась. — Давай, иди сюда, — манит ладонью, и она послушно шагает к нему навстречу. — Нет-нет, погоди, ты сначала глаза закрой.       — Зачем?       — Нужно.       Всё же послушно опустив веки, девушка недовольно бурчит, так и стоя в двух шагах от двери:       — Но я не вижу тебя и не вижу, куда идти.       Несколько секунд она просто стоит и ждёт, вслушиваясь в шорохи. В помещении была странная акустика, казалось, что звуки окружают её со всех сторон сразу. А потом его тихий вибрирующий голос вдруг раздаётся над её ухом:       — Я тебя поведу, — и прошившая тело волна будто бьёт девушку под дых и колени, но она не падает, заботливо прижатая к чужому тёплому телу сильной рукой. Вторая мягко ложится ей на лицо: — Чтобы не хитрила, — поясняет Лайт.       Он осторожно ведёт её, не давая отстраниться. Один раз она всё же запинается о валявшуюся на полу ткань, к счастью, Лайт держит крепко, и в качестве извинения поглаживает девичье плечо, ненароком сдвигая тонкую накидку.       — Так. Теперь остановись вот здесь и вытяни руку.       Она подчиняется, держа глаза закрытыми до тех пор, пока на ладонь не падает что-то… непонятное. Сначала мелкое, как сахарный песок, а потом крупнее. Веки поднимаются сами собой, и Джина, с изумлением рассмотрев это «что-то», в неверии вскидывает голову вверх. С потолка, кружась и качаясь в воздухе, падают кристально-белые снежинки, планируют, медленно оседая на пол. Тут и там по комнате видны маленькие снежные горки. Джина немеет от восхищения.       — Ты хотела увидеть снег. Так что… вот.       Девушка потрясённо молчит, то рассматривая свою руку, то крутясь по сторонам, даже не замечая, как нервно Лайт прикусывает губу, ожидая её реакции.       — Это… Это снег? — наконец выдавливает она. — Какой странный!       Лайт смущённо почесывает затылок.       — Ну… Прости, на самом деле я точно не знаю, как это должно выглядеть, но в той книжке, что одолжил мне Кахир, он был похож на…       Джина удивлённо вскидывает брови:       — Ты просил Кахира о помощи?       Великий джинн и принимал-то предложенную помощь очень нехотя и очень редко, а чтобы самому обратиться к кому-то другому, пусть даже и другу… Это, мягко говоря, поражало.       — Мне пришлось, я ведь… — он запинается, хмурясь, несколько секунд обдумывает что-то, затем продолжает: — Ты задумала какое-то сумасшедшее путешествие, не мог же я тебя отпустить. А раз уж самому мне было не справиться, нужно было… — его голос становится всё тише, пока не смолкает вовсе. Растерянная девушка на всякий случай уточняет:       — Какое путешествие?       — Ты… Ты ведь сказала, что собираешься плыть в следующий раз вместе с Синдбадом…       — Я так и сказала?       Они смотрят друга на друга совершенно опешившими взглядами, пока сверху по-прежнему летят снежинки, падая прямо на волосы Джине, на всё ещё вытяную руку, на её мягкие туфли.       — Ты… — с сомнением тянет Лайт, — не собиралась уезжать?       — Нет, конечно, — без единой заминки отвечает Джина.       — Но ты сама сказала, что хочешь увидеть снег и что ты поплывёшь с Синдбадом в следующее путешествие, — всё так же недоверчиво, прищурившись, словно ищет подвох.       — Но я просто… — Она замолкает, почему-то вдруг отводя взгляд. Не имея ни малейшего понятия, как объяснить своё недавнее состояние, ловко уводит разговор в другую сторону: — Ты создал этот снег, чтобы я не уехала? Хотел меня утешить?       Он неуверенно кивает в ответ, смущаясь тоже. Отвечает тихо:       — Ты страдала. Я подумал, что если смогу наколдовать снег, то ты успокоишься и снова улыбнёшься. Вообще-то по описанию я не очень понял, что это такое, каким-то образом оно должно быть как… как вода, но твёрдая. Я умею создавать лёд, но придавать ему форму по книжному описанию… Пришлось изрядно повозиться, пытаясь сделать то, что не очень представляешь. Зато я узнал, что они могут быть только шестиугольными! — он беспечно улыбается, поймав одну из кружащихся вокруг подушечкой указательного пальца.       Джине так неловко, но так радостно. Он старался ради неё! Так, значит, дело было вовсе не в том, что он разозлился, а она, глупая, столько себе навыдумывала. Не поднимая на него глаза, Джина робко подходит ближе, обнимает за талию, утыкаясь лицом ему в шею и бормочет:       — Спасибо, Лайт. Я даже не думала, что для тебя это так важно.       Джинн аккуратно привлекает её к себе очень мягким, спокойным движением, как будто они всегда так делали.       — Дурочка, — говорит нежно, прижимаясь щекой к её макушке, и необычно твёрдые снежинки слегка царапают ему кожу. — Всё, что связано с тобой, для меня важно. Если ты уйдешь… — вздох такой тяжёлый и горький, что она льнёт ещё ближе, подсознательно желая тут же прогнать эту тоску. — Если ты уйдешь, что я стану делать?       — Жить… Как жил и раньше, — Джина прекрасно знает, что она бы не смогла притвориться, что ничего не было, случись им потерять друг друга, и ей хочется знать точно, чувствует ли это Лайт.       — А я больше не хочу, как раньше, — говорит он, рассеивая все её сомнения.       В волосах у Джины нерастаявшие снежные звёздочки, Лайт касается их ладонью, поглаживая тёмные пряди, пропуская через пальцы. Джине понравился его подарок, верно? Кажется, она снова стала прежней, может, теперь ему можно больше не переживать, что она уйдет? Может, они могут просто стоять вот так, не размыкая рук, и всё?       — Джина, — шепчет он, желая прояснить ситуацию до конца, — не оставляй меня.       Девушка тоже понижает голос до шёпота:       — Я ведь сказала, что никуда не собираюсь…       — Нет, я… Совсем не уходи, останься со мной… То есть, я имею в виду… навсегда.       А когда она поднимает голову, снова удивлённая его словами, он склоняется навстречу, осторожно касаясь её губ своими. Ненавязчиво, давая ей время отстраниться, остановить его. Но Джина лишь обнимает, сильно, до побелевших пальцев стискивая плечи. Получив молчаливое согласие, Лайт целует её настойчиво и крепко, так, как давно хотелось. Тело, с каждым мгновением становившееся всё горячее, тесно прижато к его собственному, и это заставляет голову кружиться.       Джина ведёт кончиками пальцев по его лицу, подушечкой большого мягко поглаживает скулу, стирая снежную пыль, чувствуя, как он отзывается на каждое движение. Сердце трепещет и бьётся неистово, с такой силой, словно больше всего на свете хочет вырваться из груди, чтобы воссоединиться с другим, стучащим прямо напротив столь же яростно.       Плотный снежный вихрь взметнулся вверх, обдавая пару потоком горячего воздуха, как будто даже магия реагирует на происходящее. Снег вьётся вокруг, укрывая их коконом, хотя здесь не было никого, кто мог их увидеть.       Лайт не властен больше над самим собой. Прекратить поцелуй? Да лучше пусть весь мир низвергнется в бездну! Он невесомо скользит ладонями по плечам, попутно стягивая до конца шёлковую накидку, и без того уже норовившую свалиться, касается талии… Джина успевает только ахнуть, когда её подхватывают под колени одной рукой, поднимая вверх, прижимают в области талии другой, и смотрят снизу с такой дерзкой улыбкой, что сумасшедшее сердце тут же ухает куда-то вниз.       — Лайт… — едва произносит она, охрипшим от волнения голосом зовёт его, отчаянно вцепляясь в плечи, сгребая пальцами ткань его одежд, одним взглядом умоляя сделать хоть что-нибудь, чтобы унять эту бурю внутри.       Джинн просто держит её так, рассматривая, будто выжидая. Она вся раскраснелась, глаза блестят как в лихорадке, дышит поверхностно через приоткрытые влажные губы. Такая красивая… От избытка чувств, он сжимает её слишком крепко, заставляя сдавленно пискнуть.       — Прости, — в качестве извинения Лайт целует её в ямочку между ключиц.       Руки юноши неторопливо двигаются вдоль тела, встречаясь на пояснице; ноги Джины, освобождённые от захвата, инстинктивно обвивают его пояс, скрещиваясь за спиной. Теперь ещё теснее, ещё ближе. Губы снова оказываются на одном уровне, чем Лайт тут же воспользовался; поцелуй уже не такой исступлённый, скорее, неторопливый, изучающий, овладевающий.       Аккуратно придерживая девичье тело, Лайт опускается на пол, усаживаясь по-турецки прямо в ворох скопившегося «снега» и устраивает её на коленях, будто действительно больше не намерен выпускать Джину из рук. Она улыбается ему в губы, прежде чем поцеловать его уже самой.       В тёплом воздухе продолжают кружиться крупные белые хлопья, даря ощущение предвкушения чего-то ещё неизведанного, но очень желанного. О каком холоде вообще может идти речь?