Тепло нашего обещания

Сегодня день её рождения. Марии исполнилось бы семнадцать. Я достал из кармана мутный фиолетовый камень. Он удобно ложился в ладонь. Холодный на ощупь минерал быстро вбирал в себя тепло моей руки. Сколько таких камней я уже истратил? Десятки? Сотни?.. Так или иначе выводы были неутешительные: вернуть дочь не выходило. С помощью этих проклятых камней я мог лишь иногда обращаться к её духу — разговаривать с Марией, будто она просто уехала в долгое путешествие куда-то далеко. Я в одиночестве стоял посреди комнаты. Окинул её быстрым взглядом, собираясь с мыслями. Моё нынешнее пристанище представляло собой хлипкую деревянную пристройку к основному зданию местной библиотеки. Эта убогая комнатушка давила, нагнетала ощущение безысходности в моей и без того сломленной душе. Она продувалась всеми ветрами, и холод заставлял сильнее кутаться в одежду. Увидь меня кто-то сейчас, справедливо бы заметил, что это жалкое зрелище для бывшего главного геммолога шахт Бруо. Шахты… С лица земли бы их все стереть! Там разрабатывались залежи аурита — самого важного из существующих минералов. Вся их ценность состоит в ауре — сути всей магии. Считается, что чем крупнее камень — тем больше ауры он содержит. В действительности так бывает не всегда... Но одно отрицать невозможно: аурит — это магический накопитель, силу которого умелый волшебник может превращать в настоящие чудеса. И один из таких камней как раз находился в моей руке. На полу под потрепанным ковриком находился круг призыва. Я откинул часть полотна и увидел уже знакомую пентаграмму, нарисованную белой краской. Символ изящно переплетался с изгибавшимися линиями и узорами. Каждый раз, стоило мне увидеть плод своего труда, я испытывал чувство истинной гордости. Пусть лишь я один знал о его существовании, и пусть время от времени круг приходилось подкрашивать. Это была тонкая работа. Достойная навыков и знаний, что я приобрел когда-то давно. Я встал вплотную к краю и поглубже вдохнул стылый морозный воздух. Пора. Камень уже достаточно нагрелся, но я засомневался, сжал его крепче. Заученные слова заклинания сами сорвались с моих губ. Это был призыв духа из-за Грани. Нечто, что я мог бы вспомнить даже в бреду или под страхом смерти. Сказать по правде, моё ожидание никогда не занимало больше нескольких секунд, но ощущений всякий раз давали сбой и бесконечно долго растягивали мгновения. Я не видел её, но уже чувствовал: она здесь. В следующее миг передо мной возникла размытая тень девушки. — Мария!.. С днем рождения, родная! — на выдохе произнес я. В холодном воздухе появилось сизое облачко пара. Чувствовала ли Мария теплоту в моих словах так же отчетливо, как я видел эту исчезающую каждый миг сизую дымку? Полупрозрачная фигура молчала. Разум захлестнули сомнения: я призвал кого-то другого? Это была не она? Но мягкий девичий голос, светлый, как теплый летний день, избавил меня от беспокойных мыслей. — Спасибо, папа. Я рада, что мы можем поговорить... еще раз, — послышался неуверенный ответ. Между нами возникло непонятное напряжение, но я решил не придавать ему значения и завязал разговор: — Я-то как рад! Немного боялся, что не получится в этот раз. Камень был довольно мутным, да и Виктор начинает подозревать… — Об этом я и хотела сказать! — Мария перебила меня. Её голос был тверд и решителен. — Пап, ты всякий раз испытываешь судьбу, когда пытаешься призвать меня. Ты вынужден воровать... И не абы что, а магические артефакты! Тебя ведь могут казнить! Эти слова были наполнены болью и горечью — пропитаны ими насквозь. Мария на миг затихла. — И моя душа… я не могу обрести покой, понимаешь? Четыре года прошло… — она продолжала уже спокойнее, но отголоски тяжелых чувств лишь усилились. Теперь настал мой черед её прервать: — Мария, не важно, сколько прошло времени. Я поклялся тебе. Иногда и меня посещали сомнения, но я не позволял им ни на минуту взять верх над данным дочери обещанием. Готовность пожертвовать всем отпущенным мне временем никуда не исчезла. — Да, ты обещал вернуть меня. Сказал, что обязательно найдешь подходящий камень. Но ведь… пап, ты и сам понимаешь, что во всем мире таких не сыскать? Это должен быть целый валун аурита! Не меньше! Повисло тяжелое молчание. В её нынешней форме невозможно было разглядеть лицо, но казалось, что Мария поджала губы, прежде чем продолжить. — Я корю себя, что из-за слабости потратила столько твоего времени. Твоей жизни... — Она подчеркнула эти слова, сказала последнее из них чуть громче. — Мне жаль. Прости, что была такой самовлюбленной и согласилась на невозможное. И даже если бы можно было вернуться к жизни… В этом больше нет нужды. Я смирилась со смертью и теперь принимаю её, — Мария слегка склонила голову, в её голосе появилась неожиданная мягкость. Как если бы она относилась к концу своей жизни с какой-то странной нежностью. Пока я стоял в изумлении, девушка продолжала: — Есть что-то странное в рассуждении о смерти в день рождения… И не менее странно спустя четыре долгих года понять, что она тоже своего рода часть жизни. Знаешь, пап, поначалу мне было больно, грустно и очень одиноко. Но пока я продолжала бороться, то словно вновь умирала: другие души находили его, начинали новые жизни. Двигались... дальше? А я словно застыла на месте в нерешительности, в нежелании признать произошедшее. Но сейчас я готова, — в её ласковом голосе вновь прозвучала решимость. С каждым произнесенным словом дочери во мне нарастала тревога, опасно граничащая с ужасом. Умом я все понимал, но моя душа настойчиво отказывалась соглашаться. «Она смирилась?.. А я?! Как будто я могу смириться!» Я призвал все присущее мне самообладание, чтобы голос не выдал беспокойства: — Мария, я понимаю. Но если ты любишь своего отца, я прошу об ответной услуге. Послушай меня. Пару секунд я стоял перед ней молча. Мария тоже молчала, позволяя мне собраться с мыслями. Внутренне я благодарил её за эти мгновения. Не знаю, вышло бы у меня иначе сохранить власть над собой. Часть переживаний мне так и не удалось скрыть: под влиянием чувств я беспокойно ходил по комнате из конца в конец. — Спасибо, родная... Даже будучи духом, привидением, призраком, называй как хочешь, — я неопределенно взмахнул рукой в воздухе, как бы говоря: «Неважно!», — ты все еще моя дочь. Прежде всего моя дочь! Я переживаю, люблю и волнуюсь за тебя. Лишь к середине своей речи я ощутил, что с трудом говорил из-за сухости во рту. Но нельзя было отвлекаться на такие мелочи. — Скажу честно: мне беспокойно и тревожно от твоих слов. Пожалуйста, обдумай все еще раз. Чтобы точно быть уверенной, что готова перестать бороться за жизнь. Мы можем договориться и установить какой-то срок… Не знаю, пусть будет месяц? Когда придет время, я вновь обращусь к тебе. И если не отыщется способ исполнить обещание, я приму любое твое решение. Отпущу тебя, раз ты так этого хочешь. Несмотря на все усилия, голос иногда срывался. Мои слова были пропитаны ложью — я знал это. Эта ложь была правильной и необходимой, но все еще ложью. Стоило закончить говорить, как на глаза навернулись слезы. Уверенность, что Мария права и так будет для нее лучше, была бесконечно сильна во мне. Самый дорогой мне человек называл себя самовлюбленным, но ёе искренние и правильные слова убеждали меня, что именно я здесь был самовлюбленным. Принятие Марией собственной смерти должно было освободить нас обоих. Но вместо облегчения и радости я испытывал чувство безвозвратной, нестерпимой потери. Словно в от души откалывался кусок, который был самым важным в моей жизни на протяжении этих четырех лет... Нет, не четырех… Всех семнадцати лет, что я любил свою дочь. Её решение, с одной стороны, избавило бы нас от обещания, но с другой — разлучило навсегда. Никто во всем мире, даже самый именитый ученый и мудрейший из старцев, не понимает, как работают души. Встретимся ли мы с ней когда-нибудь еще, если простимся сейчас? Я не знал этого. И никто не знал. Ответ Марии прервал мои размышления: — Хм… Хорошо. Прости, что огорошила тебя своим решение. Месяц? Что ж, не так уж и много. Договорились! — последнее слово она произнесла с каким-то необъяснимым задором, немного по-ребячески, как если бы победила меня в какой-то игре. Боль разъедала душу. Она казалась нестерпимой, сковывала внутри и снаружи. Слезы грозились вот-вот хлынуть. Я слышал дочь через слово. Пытался сдержать чувства. Мысли в голове роились, одна сменяя другую. Разум силился срочно что-то придумать. Но тут меня захватил неожиданный порыв. Ощущение было такое, словно от того, произнесу я заветную фразу или нет, зависела судьба мира. Возможно, именно такое решение нашел разум. Я обязан был сказать ей это. — Я люблю тебя. В моих словах не было ни капли лжи. Как только я произнес их, все беспокойсные мысли, опасения и тревоги разом стихли. Полупрозрачный призрак подплыл ближе. Мария ласково обняла меня. Я прикрыл глаза, пытаясь сохранить в памяти каждый миг нежности. «Физическое соприкосновение с духом невозможно ощутить без особых устройств», — так нас учили в университете. Но воспоминание об этой истине возникло в моём сознании лишь потому, что я отчетливо чувствовал тепло её объятий. И никакие доводы, пусть даже подкрепленные научными исследованиями, не могли разуверить меня. Я ощущал это тепло не кожей и не телом. Оно будто согревало мою душу. — Я тоже люблю тебя, пап. Будь у меня возможность вновь увидеть её лицо, на нем бы непременно сияла улыбка. Я открыл глаза и понял, что остался в комнате один. В руке лежал темно-фиолетовый камень. Он стал почти таким же непроглядно черным, как и небо за окном. Ночь была холодна, но я совсем не мерз. Тепло нашего обещания согревало меня.