Семья – это навсегда.

Долгое время, все, что Ванда может делать, это смотреть на него в шоке и неверии. Она смутно осознает, что Вижн — Вижн — осторожно берет ее за бедра и опускает на землю, но она почти не чувствует этого. Единственное, что она может делать, это безнадежно смотреть в его глаза — снова голубые, такие голубые, как у Вижена, — когда глухой рев эхом отдается в ее черепе. Наконец она говорит: «Как?» Ее голос дрожит, и она звучит как маленький ребенок. Она хватается за его плечи. «Я не совсем уверен», — тихо говорит Вижн. «Когда версия меня, которую ты создал в Хексе, вернула мои воспоминания, я думаю, что он также вернул меня к моей основной личности, не осознавая этого». Он делает паузу. «Я и сам этого не понимал, пока не увидел тебя снова и не вспомнил». Она облизывает свои сухие губы. Вижн наблюдает за ней, вечно терпеливый, вечно добрый. Она все еще дрожит, и она не уверена, что когда-нибудь остановится. «Что вспомнил?» — удается ей. «Все», — говорит он, глаза мягкие. «Я помню свою жизнь до прихода Таноса, и я помню нашу жизнь в твоем Хексе». Она качает головой. «Но как? Это был не… это был даже не ты». «Я думаю, это была часть меня», — говорит он ей, и когда он осторожно берет ее за лицо, Ванда начинает плакать беззвучными слезами, которые быстро переходят в рыдания, и все ее тело сотрясается от их силы. «Каким-то образом ты вернул меня к жизни, а директор Хейворд невольно сделал все остальное, когда вернул мне мое тело». Она протягивает руку и берет его лицо в свои ладони. «Ты здесь», — рыдает она, — «Ты действительно здесь». «Да, любовь моя», — говорит Вижн. Его глаза покрываются тенью. «Ванда, — начинает он, — мне так жаль…» Она не дает ему закончить мысль. Она поднимается на цыпочки, одновременно притягивая его к себе, и они встречаются, ее рот врезается в его рот с силой, достаточной, чтобы прервать его слова. Она целует его, жадно, отчаянно, цепляясь за него изо всех сил, слезы заливают лица обоих. Его руки скользят по ее талии. Несмотря на ее неуемный голод, его рот невероятно нежен, его губы мягкие, знакомые и теплые. Она задыхается в поцелуе, а когда наконец начинает переводить дыхание, Вижн смягчает поцелуй, превращая его в нечто почти невыносимо сладкое. Их губы скользят друг по другу в мягком танце, в самом знакомом ритме, который она знает. Поцелуй с ним — это частично мышечная память, а частично желание. Она знает его рот так же хорошо, как и все остальные его части, а ее язык помнит его вкус даже спустя столько времени. Когда они расстаются, Вижн прижимается лбом к ее лбу. Она слизывает соль своих слез с припухших губ. «Я так скучала по тебе», — говорит она, голос трещит от эмоций. Его большой палец вытирает ее свежие слезы. «Я знаю», — пробормотал он. «Я тоже скучал по тебе. Даже когда я сидел рядом с тобой каждую ночь, я скучал по тебе». «Виз», — шепчет она. «Ванда», — говорит он в ответ. «Мне жаль», — говорит она, горе и чувство вины подползают к ее горлу. «Мне так жаль, за все, что я сделала, с тобой и с Вествью. Я… я никогда не хотела причинить тебе боль», — всхлипывает она. «Я убила тебя…» «Ванда», — говорит он, наклоняя ее голову вверх своим пальцем под большим пальцем, пока ее влажные глаза не встречаются с его. «Последнее, за что тебе нужно извиняться, это за то, что ты сделала то, о чем я тебя просил. Мне жаль только, что ты вообще была вынуждена это сделать, и что Танос использовал меня, чтобы причинить тебе боль». Она прикусывает губу. «Я причинила тебе боль», — говорит она. «В Вествью я причинила тебе боль». Он гладит ее по лицу. «Я тоже причинил тебе боль», — горестно говорит он. «И я знаю, с какой болью ты столкнулась из-за меня. Но я верю, что теперь у нас есть второй шанс оставить нашу боль и сожаления в прошлом. У нас есть второй шанс жить». «Ты это серьезно?» «Ванда», — говорит он, в его глазах что-то теплое и ласковое, старая искра юмора, которой ей так не хватало. «Я хотел состариться с тобой раньше, и я хочу состариться с тобой сейчас. И ничто не может этого изменить». Она влажно смеется, преодолевая прилив головокружения. «Ты не можешь состариться. Я даже не уверена, что могу». «Что ж, — отвечает он, — мы сделаем все, что в наших силах». Он снова целует ее, улыбаясь, и она смеется, приникая губами к его губам и углубляя поцелуй, пока они не сплелись вместе, а его руки не зарылись в ее волосы. Она так погружена в него, что не замечает, как ее магия подсознательно реагирует на ее радость, на ее доверие, на снятие защиты. Она не замечает, как время возобновляется вокруг них. Она не замечает, как искра магии заставляет ее мальчиков проснуться в своих кроватях, не понимая, что изменилось, но зная, что что-то изменилось, и зная, что их матери нет в доме. Она не замечает, когда Томми и Билли ускользают за пределы досягаемости ее подопечных. Она не замечает ничего из этого, но и она, и Вижн, конечно, замечают, когда сзади раздаются потрясенные голоса. «Мама?» «Папа?»