Просто улыбка (Just a smile)

Гермиона Грейнджер

- Лили и я... Что-то случилось... Мне так жаль... Гермиона пристально смотрела в потолок, словно ожидая, что слова сами вырежутся на мраморном камне. Постоянная боль в груди заставила одну слезинку скатиться из ее глаз на подушку. Она закрыла глаза и вздрогнула, перевернувшись на бок и засунув руку под подушку. Она никогда не думала, что будет бояться слов и букв, ведь она так любила читать, пока Джеймс не произнес фразу, которая не давала ей покоя. Прошло уже больше месяца, а боль была все такой же мучительной, как и в первый день. Она задавалась вопросом, сможет ли она когда-нибудь забыть это, вычеркнуть из памяти, и боялась, что всю оставшуюся жизнь будет жить с болью, которая искалечила ее. Она потерла грудь, пытаясь успокоить боль, но ее усилия были тщетны. Ее ладонь нащупала медальон под ночной рубашкой, и она не удержалась, вытащила его и открыла. Музыка фортепиано и пара на коньках только усилили боль в груди, и она со вздохом закрыла медальон. Она долго обсуждала, стоит ли ей вернуть его или нет, но для этого нужно было увидеть его и поговорить с ним, а она не находила в себе сил, чтобы выдержать взгляд на него без образов, будоражащих ее сознание - образов целующихся Джеймса и Лили. - Я не понимала, пока не стало слишком поздно. Я не хотела этого. Я и сейчас не хочу. Я просто застыл, когда она... Лили... Она поцеловала меня. И я... Я не оттолкнул ее. О, Мерлин. Она схватила подушку и крепко прижала ее к груди, резко вдохнув воздух через рот и не давая слезам появиться, закрыв глаза. Как могли отношения, которые не продлились и двух месяцев, причинить ей столько невыносимой боли? Она спрятала глаза на подушке. Но, опять же, не отношения и не время, проведенное ими, заставляли ее чувствовать себя так - это был Джеймс. Всегда Джеймс. Неважно, сколько времени они провели, будь то дни, недели или месяцы, Джеймс заставлял ее чувствовать, что это навсегда. В глубине души она верила, что это навсегда, и тут же ругала себя за эту глупую мысль. Не все длится вечно. Некоторые люди уходят, а некоторые остаются. Боль в груди усилилась, и она едва не закричала снова. Ей хотелось, чтобы Джеймс был одним из тех, кто остался. Но опять же, он ведь ждал ее решения, не так ли? Ждал ультиматума, а Гермиона не могла найти в себе силы принять решение, боясь, что ее выбор приведет к последствиям, которых она не хотела. - Пожалуйста, скажи что-нибудь, пожалуйста. Гермиона, я не хочу ее, я хочу тебя. Я хочу именно тебя. Если бы я знал, что Лили так поступит, я бы вообще с ней не разговаривал. Пожалуйста, посмотри на меня. Это не имело значения. Лили будет злорадствовать, когда добьется своего: они, разделенные на части, из-за нее. Она будет наслаждаться этим, торжествующе улыбаться, радуясь тому, что ей удалось их разбить. С другой стороны, если бы Гермиона решила остаться с Джеймсом, Лили все еще таилась бы, чтобы причинить еще больше вреда? Причинять им боль до тех пор, пока они не смогут больше терпеть? Неопределенность преследовала ее. Она все еще думала об этом; о правильном выборе. Честно говоря, она не думала, что таковой существует. Вдалеке она услышала шорохи и шарканье за занавесками, окружавшими ее кровать. Она знала, что ее соседи по комнате, скорее всего, снова говорят о ней. Они были очень недовольны причиной ее поведения, особенно Алиса. Они все дружно заявили, что покажут Лили ее место. Гермиона не находила в себе сил переживать, не тогда, когда она чувствовала боль, вырывавшуюся из самой ее глубины всякий раз, когда она видела прекрасную рыжую голову, гудящую от триумфа. Вдруг занавески вокруг ее кровати раздвинулись, и появилась Алиса, сурово глядя на нее сверху вниз. Гермиона вяло потянулась и села на кровати. - Пойдем со мной в общую комнату, - бодро приказала Алиса и, даже не дожидаясь ответа, повернулась на каблуке и вышла из комнаты. Гермиона моргнула и последовала ее словам, приветствуя любые помехи, которые могли бы послужить ей новым отвлечением от боли. Накинув халат, чтобы прикрыть ночную рубашку, она спустилась в общую комнату и была удивлена, когда увидела Мэри с Алисой. В отличие от Гермионы и Алисы, которые были одеты в спальную одежду, Мэри все еще была в школьной мантии. - Мэри? Что ты здесь делаешь? - спросила Гермиона, нахмурив брови. Мэри озабоченно поджала губы. - Гермиона, пойдем со мной. Гермиона вскинула брови, но не успела она озвучить свои вопросы, как Мэри схватила ее за запястье и потащила прочь из общей комнаты и башни Рейвенкло. Гермиона чувствовала себя крайне неуютно, идя по тусклому коридору, которую тащила за собой Мэри, надев под мантию, не доходившую до колен ночную рубашку. - Мэри, куда мы идем? - Она не могла сосчитать, сколько раз она задавала этот вопрос, но в ответ получала лишь молчание. Куда бы Мэри ни вела ее, она была немногословна. Она не знала, что чувствовала, когда узнала картину с изображением груши, ведущей в кухни Хогвартса. Вспышка воспоминаний - первое свидание, рука, держащая ее руку, домовые эльфы, запах тыквенного сока и первый поцелуй, который до сих пор отзывался в ее душе. Она покачала головой, ее грудь сжалась, и воспоминание исчезло, как старая фотография. Она хотела сказать Мэри, чтобы та прекратила, но ее голос пропал, когда она пощекотала грушу. Груша издала детский смешок, совсем как тот, который она помнила давным-давно, и большая картина распахнулась, открывая дверной проем. Ее сердце заколотилось, внутри поселилось предчувствие, и с губ сорвался протест, когда Мэри продолжала тащить ее к дверному проему. - Мэри, я действительно не думаю, что нам разрешено приходить... Ее ноги оставались неподвижными. Ее сердце то замирало, то вновь запускалось. Она осознавала, что остальные находятся в той же комнате, что и она, домовые эльфы, Сириус, Ремус, Регулус и Питер, но, как и всегда, она видела только его. Непокорные волосы, лесные глаза и кривые очки. Хотя его лесные глаза были красными и опухшими, а сам он выглядел так, словно не мылся несколько дней. Его окружали бесчисленные пустые бутылки, а в воздухе витал запах виски и рвоты. "Джеймс" - прошептало ее сердце с такой тоской и болью. - Я не должна быть здесь, - резко выдохнула она, пытаясь отстраниться, но Мэри схватила ее крепче. Она обвиняюще посмотрела на нее. - Что это такое? Что происходит? Ей ответил Регулус. - Гермиона, пора. Она посмотрела на него и поняла. - Нет, - тихо сказала она. Она повернулась к ним. - Я... Я еще не готова. Не просите меня об этом. - Гермиона, посмотри на него. Ремус указал на Джеймса, его янтарные глаза были жесткими - Посмотри на себя. Я знаю, что это больно, но вы оба - разбитые, и у тебя есть возможность все исправить. Она посмотрела на Джеймса и увидела столько своей боли, которая была зеркальным отражением его боли. Они оба были несчастны, внутри и снаружи. Она могла видеть это в его ореховых глазах, даже если они были расфокусированы. Как бы ей это ни было неприятно, она уступила, резко кивнув, отчего плечи Ремуса поникли, а его жесткий взгляд смягчился. Она не сводила глаз с Джеймса, в то время как его взгляд был устремлен на бутылки, пытаясь найти не пустую. Она не знала, что Ремус придвинулся к ней, пока не почувствовала его нежную руку на своем плече. - Спасибо, - прошептал Ремус, сжимая ее плечо, вероятно, для утешения. - Эй, что бы ты ни решила, мы не осудим. Гермиона подняла на него глаза. - Что? Он улыбнулся ей, понимание светилось в его янтарных глазах. - Расстанешься ты с ним или нет, мы не будем тебя осуждать. Ты не должна бояться. Джеймс - наш лучший друг, но это не значит, что мы перестанем быть твоими друзьями, Гермиона, независимо от твоего выбора. Мы будем рядом с тобой. Он снова сжал ее плечо. - Вот зелье отрезвления. Мы оставим вас обоих наедине. Она молча приняла бутылочку и услышала, как они уходят, как за ними закрывается дверь. Вокруг нее безостановочно двигались и работали домовые эльфы. Некоторые бросили на нее настороженный взгляд, но вскоре не обращали на нее внимания. Бутылка была холодной в ее ладонях, когда она взяла ее в руки. Какая-то ее часть кричала, чтобы она ушла, оставила его, но другая часть, более сильная, заставляла ее оставаться на месте. Она должна была поговорить с ним, несмотря на свои страхи и боль, пронзившую ее насквозь. Вздохнув, она перешагнула через разбросанные по полу бутылки и встала перед ним на колени. Он был обескуражен, постоянно моргал и вытирал глаза рукой. Она сморщила нос, почувствовав сильный запах его одежды, который усилился от их близости. - Ты ангел? - Он говорил невнятно, наклоняя голову то вправо, то влево. - Выпей это. Она сунула бутылку в его протянутые руки. Он захихикал. - Может быть, ты дьявол. Ты пришла отравить меня? Не так ли? Ее губы сжались. Она не могла отравить его, даже если бы попыталась или захотела. - Просто выпей это, Джеймс, пожалуйста. Он вдруг нахмурился, пристально глядя на бутылку. - Ты з-з-звучишь как.... Он вздохнул и сонно улыбнулся. - Как моя Миона. Она напряглась и медленно посмотрела на него, когда он лежал на полу на спине, закинув руку на глаза и перекатывая бутылку в ладонях. Она затаила дыхание, ожидая, когда он заговорит. - Я люблю мою Миону, - пробормотал он себе под нос. - Она очень красивая. Я скучаю по ней так сильно. Она прижала руки к груди, чувствуя, как она напряглась. - Ты хочешь увидеть ее снова? - Она... Его горло дернулось. - Даае. - Тогда выпей эту бутылку, и ты увидишь ее снова. Джеймс не успел и глазом моргнуть, как открыл бутылку и выпил жидкость из нее. Он зашипел и застонал, сморщившись от неприятного вкуса. - Голова болит, - пробормотал он, морщась и потирая лоб. - Уф... Мерлин, чертовски больно. - Я была бы признательна, если бы ты не ругался в моем присутствии, - холодно заявила она и увидела, как Джеймс тут же сел, широко раскрыв глаза. Он моргнул глазами и посмотрел на нее в недоумении, как будто считал ее сном. - Ееее... Гермиона? Она обхватила руками своё туловище. - Привет, Джеймс. Кровь отхлынула от его лица, и он сглотнул. - Я... Ты... Он выглядел испуганным. - Что ты здесь делаешь? Ее глаза сузились в ледяной оскал. - Мэри сказала мне прийти. Она даже притащила меня. Если бы я знала, что ты здесь, я бы не пришла. Она не ожидала, что из ее уст прозвучат такие бессердечные слова. Ложь оставила горький привкус на ее языке. Если бы она знала, что Джеймс напился до смерти, она бы прибежала, невзирая на расстояние между ними или боль, все еще присутствующую в ее груди. Мэри и остальным даже не нужно было лгать или что-то скрывать от нее. Джеймс был ее слабостью насквозь. Печаль наполнила его карие глаза. - Ты... Ты уже приняла решение? Она отвернулась, эмоции, нарастающие внутри нее, заставляли ее дрожать. Боль, о боль. Она завывала и кричала на нее. Почувствуй меня, говорила она. Толкали и давили, пока не обожгли ее грудь. Это было с того момента, как она узнала правду. Она не знала, почему ее удивило, что Лили сделала такое, переступила черту, которую ей не разрешалось переступать. В ту ночь ее страхи ожили, ее некогда блестящий ум превратился в беспорядочную кашу из Лили, Джеймса и поцелуев. Увидев его снова, она вспомнила не только плохие воспоминания об их расставании, но и хорошие. Те, когда она была счастлива с ним, и это, по ее мнению, были самые плохие воспоминания. Это напоминало ей о том, что она потеряла. В некоторые дни она винила себя. В другие дни она не знала, кого винить. Была ли она не права? Джеймс? Лили? Ее сердце, которое редко знало ненависть или обиду, было в замешательстве. Она не привыкла к такому. Она хотела вернуться в свой маленький домик, где ее ждал отец, читая книгу перед камином. Но теперь она была здесь, в огромном замке, полном чудесных вещей, которые многому ее научили. Она многому научилась за те месяцы, что прожила в замке. Был ли Джеймс одним из тех уроков, которые должна была преподать ей жизнь? Готова ли она будет уйти от него, когда урок закончится? - Почему я должна делать выбор? - потребовала Гермиона. Ей было больно и обидно. Она хотела только одного - отвернуться. - Почему это должна быть я? Почему это не должен быть ты? - Потому что... В его глазах было серебро. - Потому что если бы я решал, я бы поступил эгоистично и не отпустил бы тебя. Поэтому я поступаю самоотверженно, заставляя тебя выбирать. - Что ты хочешь от меня? - спросила Гермиона с отчаянной ноткой в голосе. Потянуть время, чтобы решить, что делать: отпустить или держаться. - Почему я, Джеймс? Почему я? Почему ты выбрал меня? Он заглянул ей в глаза и сказал с такой честностью в голосе, что она ошеломленно замолчала. - Почему не ты? Он мрачно улыбнулся. - Я просто увидел тебя той весной, думал, что ты обычная, а потом ты улыбнулась. Тогда я отругал себя за то, что думал, что ты простая и скучная. Потому что, когда ты улыбнулась, у меня перехватило дыхание. Я никогда раньше не верил в любовь с первого взгляда, но что-то было в тебе в тот вечер, когда я впервые увидел твою улыбку и услышал твой смех. Я... Мне тогда еще нравилась Лили, и я был в замешательстве. Увидев тебя, я почувствовал нечто большее, чем то, что испытывал к Лили. Ты была невинной, в каком-то смысле. Почти не тронутая всем злом в мире, что делало тебя еще более ценной. В течение нескольких дней я убеждал себя, что мне нравится Лили, хотя я всегда наблюдал за тобой, всегда думал, как заставить тебя смеяться или улыбаться. Однажды, проснувшись, я понял, что это больше не Лили. Это была ты. Как будто так было всегда. Я отказался от Лили, не потому что она продолжала отвергать меня или ненавидеть, а потому что я не мог отпустить тебя, и было бы нечестно по отношению ко мне и к тебе, если бы я продолжал ухаживать за Лили, когда у меня больше нет к ней чувств. - Влюбиться в тебя было не тем, чего я ожидал, Гермиона, - сказал он, его голос умолял ее понять. - Но я рад, что это случилось. Я не жалею об этом, ни о чем. Я никогда не думал, что буду хотеть кого-то так сильно, как тебя, пока ты не улыбнулась. Она пыталась не спрашивать, но вопрос вырвался из ее рта прежде, чем она смогла его остановить. - И теперь ты в замешательстве? - Что ты имеешь в виду? Он не понимал. Она глубоко вздохнула, успокоила сердце, сдерживая страх. - Ты запутался в своих чувствах теперь, когда тебе довелось испытать, каково это - целовать ее? Его челюсть упала, глаза почти выскочили из глазниц. - Что? Нет! Я не целовал Лили, Гермиона. Она поцеловала меня. Я знаю, что это звучит так, будто это ничего не меняет, но... но это так! Это она бросилась на меня. Я бы никогда так с тобой не поступил. Я бы никогда не попытался предать тебя. Лили... Я не ожидал, что она сделает что-то подобное. Я не подозревал, что она хочет нас рассорить. Если бы я знал..., он запнулся. Сожаления. Так много сожалений. - Но ты не оттолкнул ее, Джеймс. Что я должна думать об этом? Он выглядел пристыженным. - У меня нет оправданий, кроме того факта, что я... я был не в состоянии думать и двигаться. Если бы не Ремус, я не думаю, что оттолкнул бы ее той ночью, потому что был слишком ошеломлен, чтобы двигаться. Его признание чуть не убило ее. - Ты знаешь, каково это - смотреть на тебя, Джеймс? - Ее голос был полым и тоненьким. - Ударь меня или заколдуй. Мне все равно. Просто... Должно быть чувство хуже, чем это, - она указала на место, где билось ее сердце. - Мне жаль. Его голос сорвался, руки на коленях сжались в кулаки. - Мне жаль. Это все моя вина. Я причинил тебе боль. Это все моя вина. Это все моя вина. Она чуть не подпрыгнула, когда один из его кулаков стукнул по полу, жестокость испугала ее. Она быстро схватила Джеймса за руку, когда он собирался снова ударить по полу, и крепко сжала ее, когда он собирался отстраниться. Медленно его рука ослабла, и он разжал кулак, чтобы обхватить пальцами ее запястье. Гермиона смотрела на его длинные пальцы и на то, как нежно он держит ее руку. - Я бы тебя не винил, - сказал он, подняв голову, чтобы посмотреть на ее лицо, запомнить веснушки на ее носу, изгиб губ и форму глаз. - Я не буду винить тебя, если ты уйдешь от меня, если ты порвешь со мной. Я облажался, Гермиона. Я облажался по-крупному. Если ты хочешь уйти от меня, я не стану тебя останавливать. Не потому что я не люблю тебя, а потому что люблю. Я так сильно люблю тебя, Гермиона, но если остаться со мной означает причинить тебе боль, то я отпущу тебя, чтобы ты была счастлива. Он засмеялся, но радости в этом не было. Он поднял другую руку, ту, которая не держала ее руку, и потер лицо. - Моя мать, - продолжал он, - однажды сказала мне, что мой отец был готов отпустить ее ради ее счастья. Я хочу умолять тебя остаться со мной, но... но я уже причинил тебе достаточно боли, не так ли? Это будет эгоистично с моей стороны, если я лишу тебя возможности принять решение. Я не хочу быть эгоистом. Даже если бы я хотел оставить тебя со мной навсегда, я бы сломался, если бы ты не была счастлива со мной. Я только хочу, чтобы ты была счастлива, Гермиона. Дрожащий вздох вырвался из его губ, а улыбка была натянутой. - Я просто хочу, чтобы ты улыбалась, даже если это не я заставляю тебя улыбаться. Если ты хочешь уйти, ты можешь уйти сейчас, понимаешь? Я не буду - я не буду останавливать тебя. Я не могу остановить тебя. Но даже когда он произносил эти слова, Гермиона видела, как сильно его убивало то, что он говорил; как много сил ему пришлось приложить, чтобы признать такую ложь. Потому что в его глазах она видела, как сильно он хотел, чтобы она была счастлива с ним; как сильно он не желал, чтобы она была свободна от него. Ее грудь сжалась, и она пыталась дышать и сказать хоть слово, чтобы остановить его. Ее осенило, что он пытается дать ей легкий выход, не для нее, не для него, а для них обоих. - Я люблю тебя, ты знаешь? Его горло дернулось, и с губ сорвался тяжелый выдох. - Моя мама сказала мне в письме, что эта любовь между нами - великая вещь, за которую стоит бороться, но как я могу бороться, зная, что ты готова сдаться? Как я могу бороться, зная, что ты не уверена в нашей совместной судьбе? Как я могу бороться, когда ты смотришь на меня, как на побежденного? Как я могу бороться, когда ты явно больше не счастлива со мной? Я хочу бороться за нас, Гермиона, но как я могу бороться, когда я вижу только твою грусть? Всякий раз, когда я вижу, что ты выглядишь такой грустной, я думаю о том, что на свете так много волшебников, которые заслуживают тебя больше, чем я, и которые не причинят тебе такой боли, как я. Но опять же, они не могут любить тебя больше, чем я. Он снова рассмеялся, и это был такой болезненный и надломленный звук, что она пожалела, что не услышала его из его уст. - Ты не должна беспокоиться обо мне, Гермиона, - настаивал он. - Я бы предпочел, чтобы ты осталась со мной, потому что любишь меня, а не потому, что сочувствуешь мне. Я бы предпочел, чтобы ты осталась со мной, потому что ты счастлива со мной, а не потому, что тебя заставляют остаться. Я бы предпочел бороться за свою любовь с тобой, а не против тебя, потому что я скорее начну войну, чем пойду на битву с тобой в качестве врага. Но, в конце концов, это не имеет значения, верно? Я видел это в твоих глазах. Я видел боль и печаль, и если, оставив меня, ты перестанешь чувствовать боль, то я не стану тебя останавливать. И я не стану думать о тебе хуже, если ты повернешься ко мне спиной и уйдешь прямо сейчас. Я не буду думать о тебе плохо, если ты уйдешь от меня. Это будет трудно. Это будет больно. Я не скрываю этого факта, потому что я люблю тебя. Но ты не любишь меня. Значит, одному из нас будет легко. Все будет хорошо. Но его глаза были мертвы, и он заплакал, словно его собственные слова приставили нож к его груди. Эти предложения погружали нож все глубже и глубже, пока он уже не мог определить, где начало и где конец. Она поняла, что он поверил своей собственной речи и потерялся в море боли. Но он все еще говорил, все еще давал ей возможность уйти, несмотря на то, что это причиняло ему боль. У Джеймса была сила уничтожить ее, но и у нее была сила разбить его вдребезги. Ты ведь не любишь меня, верно? Когда она смотрела на его опухшие глаза, красный насморк, растрепанный вид, ужасающе бледную кожу, чувствовала запах алкоголя и рвоты на его дыхании и одежде, она поняла, что он по-прежнему самый красивый, самый замечательный волшебник, которого она когда-либо видела. И сердце ее сильно колотилось в груди, непрерывным стуком приказывая ей слушать и знать. Ответ на вопрос, который она искала в тот момент, когда Джеймс впервые назвал ее красивой; в тот момент, когда он поздоровался с ней посреди коридора. Он был внутри нее всегда, и сейчас смотрел прямо перед ее лицом своими самыми выразительными ореховыми глазами, которые смотрели на нее так, словно она была светом, теплом и домом. Ответ всегда был там, терпеливо ожидая, пока она откроет его. - Я люблю тебя, - сказала она, и ее сердце пело и ликовало. Глаза Джеймса расширились, и Гермиона рассмеялась, почувствовав его удивление. Он смотрел на нее, искал что-то, что только он мог заметить на ее лице, а потом его лицо исказилось, и он заплакал вместе с ней, за себя и за них. Он обнял ее за шею, притянул ближе и поцеловал с отчаянием, достойным голодающего человека. Она почувствовала вкус горького алкоголя и кислоту рвоты во рту, ей стало все равно, когда она поцеловала в ответ и крепко обхватила его, костяшки пальцев болели от такой силы. Он привязывал ее к реальности и заставлял ее лететь к своим мечтам. Он был гравитацией, луной, почвой, небом и морем - ее собственным миром, который нужно исследовать, беречь и любить. Ее мир. Ее дом. - Мне жаль, мне жаль, мне жаль, - продолжал бормотать он в безумном беспокойстве, осыпая ее поцелуями, которые она думала, что разделит с ним снова. - Я люблю тебя, Гермиона. Я так сильно тебя люблю. О, Годрик, мне так жаль. Прости меня. Пожалуйста, прости меня. Снова и снова. Одни и те же повторяющиеся фразы. Катящееся колесо. Круговорот. Она верила в эти слова, потому что любила его. Она была влюблена в этого замечательного волшебника, который отдал ей частичку своего сердца, доверяя ей заботиться о нем и защищать его, хотя она и не могла этого гарантировать. У них все будет хорошо, потому что они - Гермиона Грейнджер и Джеймс Поттер. Боль больше не будет преследовать ее и требовать от нее чего-то. А если и будет, то она будет приветствовать ее, а не пытаться убежать от нее. Она не будет бояться боли; она выйдет из нее лучшей и более сильной личностью. Джеймс был здесь. С ней. Она была не одна. Северус Снейп, Лили Эванс или любой другой человек, желающий разлучить их, мог отправиться в ад, если бы ей было до этого дело. Она не хотела, чтобы он отпустил ее. Она не хотела покидать его. Ей не нужен был легкий выход, чтобы избежать боли, страданий и всего плохого, что было между ними. Потому что, хотя Джеймс причинял ей столько невыносимой боли, она была абсолютно счастлива, когда была с ним. Хорошее и плохое, горе и радость. Она хотела этого с ним. Оставаясь вдали от него, она не только убила бы себя изнутри, но и уничтожила бы. И она прошептала в ответ: - Все хорошо. Мы в порядке. Я тоже люблю тебя. Я люблю тебя. Я прощаю тебя. О, Джеймс. У нас все будет хорошо. Это будет нелегко, и потребуется много времени, чтобы она поправилась, но не было никаких сомнений в том, что она поправится. С ней все будет хорошо. - Останься, - умолял он. - Останься со мной. Пожалуйста, останься. Пожалуйста. - Обещаю, - сказала она ему. - Останусь. До тех пор, пока будет время. Пока существует мир. Я буду с тобой, пока длится вечность. Осознание того, что они не были разорваны, вызвало еще одну волну слез из ее глаз. Когда-то она боялась боли, боли, которую они могут причинить друг другу, когда начнут роман, которого не ожидали. Она так и сказала Джеймсу в тот день, когда они были вместе, что не хочет причинить ему боль. Она не хотела причинять ей ту же боль, которую она чувствовала в день смерти отца, ту же боль, которую она чувствовала несколько мгновений назад. Но разве не в этом заключалась любовь? Быть раненным, получать боль, а затем преодолевать эту боль с любимым человеком рядом? Мир и сами боги могли разлучить их, но она поклялась всем своим существом, самой душой, магией, которая текла внутри нее, переданная ей прадедами и бабушками до нее: она не отпустит его.