Новый рассвет

— Я больше не королева Франции… Слова, произнесенные тихим, выцветшим шепотом бьют в грудь, отдаются набатом, рассыпаются звенящими осколками боли и истлевают обуглившимися клочками разорванного сердца… Шаг… Второй… Просто идти вперед, преодолевая тошнотворную муть, подступающую к горлу и обволакивающую сознание. Идти, ступать, словно по битому стеклу босыми ногами. Медленно шагать за черным катафалком, из последних сил поднимая подбородок, держа голову высоко, а спину прямо. Пусть холодные слезы обжигающими льдинками катятся по щекам – это единственное проявление слабости, которое она может позволить себе сейчас. Нужно потерпеть несколько часов и уже тогда, запершись в комнате, спрятавшись от чужих взглядов, сочащихся притворным, за редким исключением, сочувствием, она сможет дать волю горю. Не как королева, но как женщина. Этот вечер… ночь… как и последующая вереница таких же, пустых и холодных, будут наполнены безмолвным воем двух женских душ. Она и Екатерина. Это их общее горе, одно на двоих. Другим его не понять. Мария слегка повернула голову, отыскала в мешанине лиц, сливающихся в размытое пятно из-за не просыхающей пелены слез, Екатерину Медичи. Истинная и ныне единственная королева Франции шла за ней с таким же застывшим выражением серого лица, пустым взглядом и окаменевшей спиной. Как шарнирная кукла, движимая невидимыми нитями кукловода. Екатерина шла в одиночестве, так же, как и Мария. Ни одна сильная рука не поддерживала королеву-мать. Мария ожидала увидеть рядом со свекровью Нострадамуса, но провидец словно растворился в воздухе. В тот момент Мария не знала о короткой беседе, состоявшейся между Екатериной и ее давним соратником. Беседе, в результате которой королева Франции тоже осталась совсем одна… Нострадамус ушел, чтобы покинуть двор навсегда. Наверное, в этот самый миг, пока подданные провожали своего почившего короля в последний путь, Мишель де Нотрдам седлал коня, чтобы уехать прочь. Он дал Екатерине свое последнее пророчество и не видел более смысла оставаться в замке. Взгляд королевы Шотландии вновь обратился к траурной повозке, увозившей от нее гроб, оббитый черным бархатным сукном. Марии казалось, что настоящая она тоже лежит в этом гробу. Их похоронят вместе. А здесь, снаружи, останется лишь пустая оболочка, играющая роль живого человека. «Боль пройдет. Все забудется. Вы еще так молоды. Все впереди…» — ей повторяли эти слова неустанно. Вдалбливали в мозг, боясь, что королева не справится, даст слабину, уронит сперва корону, а после и голову. Боль никогда не пройдет полностью. И воспоминания не сотрутся. И ничьи руки не смогут заставить ее забыть прикосновение единственной настоящей любви… Но, вопреки всему, она выстоит. Сегодня она похоронит сердце и душу рядом с мужем и, опустошенная, пойдет дальше, потому что обещала ему, и нарушить именно это обещание не может. Не ради Шотландии, не ради собственного будущего, а ради того, чтобы иметь возможность без стеснения посмотреть ему в глаза, когда они встретятся. Ведь, рано или поздно, они все равно будут вместе. Нужно только подождать. Шаг за шагом… минута за минутой… будто перебирая бусину за бусиной на невидимых четках, время неумолимо шло, растягивая пустоту в душе, увеличивая незримую глазу рану. Мария почти не помнила, что происходило в аббатстве. Не помнила, как возвращалась обратно в замок в одной карете с Екатериной. Не помнила даже, как бывшая свекровь с лицом, пугающе напоминающим восковой слепок, обнимала ее, рыдающую, прижимая голову шотландской королевы к своему плечу. Точно так же стерся из памяти юной вдовы и поминальный обед, и бесконечная череда соболезнующих. На краю сознания трепыхались только обрывочные образы, как Лола и Грир, поддерживая с двух сторон, провожают ее в королевские покои. Даже эти комнаты больше не принадлежат Марии, бывшая королева Франции ночует здесь в последний раз… Верные фрейлины снова и снова повторяют ей одни и те же слова. Мария их уже и не слушает. Просто устало закрывает глаза и терпеливо позволяет переодеть себя в ночное одеяние. Даже слез больше не осталось, глаза сухие, словно выжженная пустыня. Они жгут изнутри опущенные веки. Наконец, подруги догадываются, что лучше оставить Марию в одиночестве. Поклонившись, девушки выходят из покоев, и королева тихонько вздыхает, приветствуя звенящую тишину. Только треск тлеющих в камине дров не позволяет окончательно утратить связь с реальностью. Какое-то время Мария лежит в постели. Но спасительный сон не идет. И с каждой минутой простыни, подушки и одеяло все сильнее жалят кожу. Находиться здесь, в супружеском ложе, без Франциска, становиться невыносимо! Это кощунственно. Страшно. Так, что Мария чуть ли не с визгом выскальзывает с кровати. Обнимает плечи трясущимися руками и смотрит на смятую постель с таким ужасом, будто на ней копошится клубок змей. Может, и хорошо, что она переберется в другие комнаты. Совсем новые, не наполненные бледными, болезненными призраками воспоминаний. Возможно, там она хотя бы сможет спать, а не забываться тенью сна под самое утро, когда телу уже просто не хватает физических сил бодрствовать. Королева Шотландии обессилено укуталась в теплую шаль и принялась наматывать медленные круги по опочивальне. Она бродила, рассматривая знакомые вещи, касаясь их кончиками пальцев, перебирая милые сердцу безделушки и вдыхая все еще острый, не успевший выветриться аромат мужа, его туалетной воды с легким запахом фиалок. Прошло слишком мало времени, атмосфера в покоях не успела измениться и пропитаться горечью утраты. Опочивальня по-прежнему хранила отпечаток Франциска. Казалось, он в любой момент откроет дверь и войдет к ней, деловой, слегка озабоченный государственными делами, но с обязательной улыбкой, адресованной супруге. Подойдет к ней, заключит в такие родные объятия и расскажет о том, как спорил с членами тайного совета, отстаивая какой-то мелкий нюанс правления… Но его руки больше не откроют эту дверь, и не обнимут Марию. А мягкий голос не усладит ее слух… Свежий резерв слез прорвал плотину и хлынул из глаз. Мария быстро смахнула соленые ручейки с лица и опустилась в кресло Франциска за рабочим столом. Коснулась бумаг, сваленных в легком беспорядке и напрасно ожидающих, когда король вновь возьмется за них. Пальцы пробежались по ровным строчкам, выведенным рукой мужа. По его размашистой, изящной подписи, повторяя изгибы и завитушки каждой буквы. Мария поднесла бумагу к губам и поцеловала любимое имя. Чтобы как-то отвлечь себя и занять разум чем-то помимо страданий, Мария начала складывать бумаги и документы в аккуратную стопку, чтобы утром передать ее Карлу, будущему юному правителю. Руки трудились, но движения были абсолютно механическими, а мысли продолжали носиться по все тому же до дыр протоптанному кругу. «Если бы я не попросила остановить карету…» «Если бы мы не пошли купаться…» «Если бы я не оставила его одного…» «Если бы я сразу подняла шум…» «Если бы я хотя бы попыталась оказать нападающим достойное сопротивление…» Если бы… если бы… если бы… Десятки, сотни разнообразных «если бы», и каждое было гвоздем в крышке гроба ее вины. Она так старалась убежать от пророчества Нострадамуса, а в результате все-равно привела Франциска к гибели. Сама, своими руками. Зябко поежившись, Мария снова утерла щеки от слез и подошла к окну. Распахнула ставни и оконные створки настежь, мгновенно выстудив комнату ворвавшимся потоком холодного воздуха. Вдохнула полной грудью и подняла лицо вверх, к темному бархату неба, такому же черному, как катафалк, что увез от нее мужа. Россыпь равнодушных звезд холодно смотрела на королеву сияющими белыми жемчужинками. Под этими звездами они хотели танцевать в Париже… Мария хотела закричать, завыть по-звериному, как тогда, в тронном зале. Но сейчас она уже не властна столь открыто выражать эмоции. Вой остался безмолвным. Рвать на себе волосы, кататься по полу и биться головой о холодные каменные стены она могла лишь мысленно. А внешне приходилось беречь лицо. Корона обязывала. Постояв еще немного, Мария вынужденно закрыла окно, чтобы не промерзнуть окончательно. Понимая, что не сможет вернуться в кровать, как не смогла и в обе предыдущие ночи, девушка улеглась на небольшой софе. Услужливая память тут же, в очередной раз, подкинула королеве болезненные воспоминания о том, как Франциск так же спал рядом с ее ложем, когда она, истерзанная душевными муками после изнасилования, не могла видеть его в супружеской постели. Мария снова расплакалась, теперь уже от осознания, как впустую истратила то короткое время, что было отведено им с мужем. Так, в слезах, безутешная королева, слишком рано ощутившая тяжесть вдовьего венца, забылась неспокойным, зыбким сном… *** Попрощавшись с Екатериной Медичи, Нострадамус был уверен, что видит королеву Франции в последний раз. Он действительно не намеревался больше возвращаться к королевскому двору. Свой придворный долг он исполнил сполна, и даже более того. А обида на Екатерину так никуда и не делась. Он и в этот раз вернулся лишь ради молодого короля, желая облегчить его страдания в последние дни, но никак не для того, чтобы поддержать предавшую его монархиню. Теперь Франциск мертв, а Нострадамус свободен. Мишель обогнул небольшую толпу скорбящих, уверенный, что никто и внимания не обратит на его исчезновение. Скорее всего, о нем еще долго не вспомнят, если вспомнят вообще. Даже Екатерина вскоре и думать забудет о провидце, раздавленная сперва материнским горем, а после войной за регентство, что уже в считанные дни разгорится в замке. Вещи давно были собраны, оседланный и загруженный дорожными мешками конь ждал его в конюшне. Нострадамус покинул территорию замка словно призрачная тень, всем, включая стражников, не было дела до бывшего любимца королевы-матери. Отъехав настолько, чтобы даже шпили замковых башен уже стали не видны, мужчина поднял лицо к небу, закрыл глаза и глубоко вдохнул воздух. Он столько лет служил Екатерине, что теперь ощущал легкую растерянность от осознания, что отныне его жизнь принадлежит только ему самому. Все придется выстраивать с самого начала, а он уже далеко не так молод, чтобы с легкостью приноровиться к подобным переменам. «Может, разыскать Оливию… Хотя нет. Пожалуй, не стоит. Если уж оставлять прошлое позади, то сжигать мосты целиком...» — мрачно размышлял Мишель, неспешной рысцой приближаясь к ближайшей деревеньке, в которой планировал остановиться на ночь. Вся Франция была погружена в траур, но чем ближе к эпицентру событий, тем резче чувствовалась мрачная атмосфера горечи и скорби. Обед давно миновал, когда Нострадамус въехал в деревню. Провидец мысленно отметил, что сейчас поминальная трапеза в замке, наверное, близится к завершению. Деревенские улицы были почти безлюдны, а те немногие крестьяне, что попадались ему на пути, всем своим видом олицетворяли печаль, хотя вряд ли они действительно оплакивали короля. Нострадамус скорее склонялся к мысли, что простой люд горевал о собственной участи, ведь смена власти неминуемо отразится на них самым незавидным образом. Они еще от смерти Генриха оправиться не успели, а тут едва минул год – и новый удар. Мужчине удалось договориться с пожилым мельником о том, чтобы переночевать у него. Уставший конь получил порцию свежего овса под кривым навесом. Сам Нострадамус расположился на копне сена в небольшой пристройке у самой мельницы. Здесь остро пахло свежесмолотой мукой, а в воздухе легко клубилась белая мучная пыль. Седельный мешок лекаря-провидца взял на себя почетную роль подушки, когда Нострадамус улегся отдохнуть после легкого импровизированного обеда. В голове туманно ворочались мысли о том, что стоило бы пополнить у мельника запас провизии, мало ли, где ему придется ночевать в следующую ночь, возможно, что и в лесу… Веки Нострадамуса медленно сомкнулись и сон снизошел на мужчину… В крохотном помещении воцарилось спокойствие, лишь тихое фырканье коня, да крик домашней птицы изредка разрывали тишину. Белая пыль, медленно кружа и поблескивая в ясных солнечных лучиках, редких в этот хмурый день, опускалась из-под потолка, оседая на курчавых волосах, густой бороде и одежде Нострадамуса. Глаза под опущенными веками хаотично трепетали, указывая на то, что мужчина видит тревожный сон. Капелька пота, скользнувшая из-под волос по нахмуренному лбу, лишь подтвердила, что сон этот не особо приятен. Наконец, тело Нострадамуса охватила судорожная дрожь, буквально подбросив его на импровизированном ложе. Мужчина резко распахнул глаза, задыхаясь и хватая ртом воздух. Он схватился онемевшими пальцами за рубашку на груди, будто желая разорвать грубую ткань и добраться до бешено колотящегося сердца. Нострадамус рывком перевернулся на бок и дико закашлялся. Мишель замер, безумным, замершим взглядом глядя на пыльный деревянный пол, усеянный сухими соломинками и выцветшими опилками. Острые скалки, торчащие из грубо обработанных досок, впивались в пальцы, возвращая его к реальности. — Боже...! — выдохнул Нострадамус, крепко зажмурившись и задрожав всем телом. Каждая мышца напряглась, пропуская по себе энергетический жизненный разряд и напоминая, что он отделен от того, что только что пережил в очередном видении. А он-то наивно полагал, что освободился от проклятого дара! Мишель чуть приподнялся и тяжело осел обратно на сено. Провел ладонями по лицу. Сжал виски и глухо застонал сквозь стиснутые зубы. И что ему теперь делать?! Проигнорировать видение и пустить все на самотек? Все равно, даже попытайся он что-то изменить, нет гарантии, что он успеет… Зачем ему было послано это видение?! Чтобы окончательно лишить душевного покоя и подвергнуть мукам совести в случае, если он решит не вмешиваться в происходящее? Ведь совесть, этот проклятущий эфемерный орган, безжалостный в своей справедливости, не оставит его в покое. Он будет ежедневно точить его, как червь, до конца жизни. Приходить кошмарами во снах… Он ведь раздал свои долги этой семье! Так почему же они не отпускают его на покой?! В какой момент он умудрился подписать договор с дьяволом в парчовых юбках и короной на золотых волосах, отдав свою душу в вечное служение?! Нострадамус знал, что если сейчас он выберет бездействие, в кошмарах к нему будут приходить сразу трое. Будут стоять над ним и с немым укором в глазах смотреть… смотреть… пока не сведут с ума. — Будьте вы прокляты, Валуа! — хрипло вскричал провидец, вскакивая на ноги и подхватывая свой вещевой мешок. Он выскочил на улицу и поднял лицо к хмурому вечереющему небу, подставляя его под начавший моросить мелкий дождик. — Если я не успею, моей вины в том не будет! — Нострадамус пригрозил небу кулаком. За несостоявшуюся ночевлю уже было уплачено, потому Мишель сразу оседлал коня и выехал с мельницы, извиняясь, что так и не дал животному нормально отдохнуть. Вот нужно же было проделать такой путь, чтобы, в результате, все-равно повернуть обратно! *** Мария была права, предполагая, что этой ужасной ночью в замке сон минует двоих. Пока юная королева Шотландии неприкаянно бродила королевскими покоями, прощаясь с призраками прошлого, королева Франции – Екатерина Медичи – неистово молилась в крохотной капелле, обустроенной прямо в ее опочивальне. Екатерина не ходила в дворцовую часовню, предпочитая полное уединение в собственном молельном уголке. Королева стояла на коленях перед небольшим резным алтарем, на котором лежал богато украшенный, расписной молитвослов. Не сводя потухшего взгляда абсолютно сухих глаз с мерцающих огоньков свечей, женщина медленно перебирала пальцами золотые бусины драгоценных четок. За прошедший день Медичи иссушила весь запас слез. Со стороны королева могла показаться абсолютно спокойной. Будто вовсе не горюет об умершем ребенке. На самом же деле, Екатерина просто эмоционально опустошила себя. Проявление горя требовало сил, а их у женщины больше не осталось. Не было сил горевать. И не было сил бороться за трон. Умом Екатерина понимала, что должна собраться и вступить в бой за регентство. Ведь так просто ее к будущему королю не допустят, плевать, что она его мать. В замке уже начала сбиваться в кучу свора шакалов, жаждущих урвать свой кусочек власти в этот тяжелый для Франции момент. И они точно не захотят делиться с ненавистной итальянской волчицей. Еще несколько недель назад, Екатерина была уверена, что жаждет заполучить пост регента. А теперь она отдала бы все, лишь бы вернуть своего первенца. От мысли о политике ее мутило. Екатерина даже завидовала Марии, которая в силу молодости и эмоциональности могла позволить себе экспансивные поступки, вроде разорвания в клочья важнейшего договора с Англией или надрывного воя в тронном зале. Шотландскую королеву никто особо не осудил за такие эмоциональные всплески, пожурили между собой в уголках будуаров и забыли. А Екатерина должна была держать марку, хотя ее боль ничуть не меньше. Именно на ее плечи легла забота о похоронах. Организация прощания с почившим правителем. Утешения остальных детей. Поддержка морального духа Карла, который совершенно расклеился, узнав, что корона все-таки ляжет на его голову. Он был совсем не готов! Сорвался в визгливую истерику и именно Екатерине пришлось запереться с ним в покоях мальчика и приводить сына в чувства в то время, когда саму ее разрывала на куски адская душевная боль. Никто не должен был увидеть будущего короля слабым! Один бог ведал, каких усилий стоил Екатерине его собранный и достойный вид во время прощальной церемонии. Во всем этом Мария была ей не помощница. Юная вдова целиком погрязла в собственном горе и тоске. И Екатерина даже упрекнуть ее не могла. Не потому что не хотела, а просто язык не поворачивался, даже мысленно. Узнав от Баша о случившемся в лесу, Медичи была уверена, что проклянет Марию, обвинит ее в смерти Франциска. Справедливо и заслуженно! Но увидев застывшую, согнувшуюся под тяжестью невосполнимой потери, словно выпотрошенную мясницким ножом девочку, склонившуюся над телом мужа, Екатерина поняла, что никогда не сможет сказать Марии слова укора. Обвинять ее в смерти Франциска – все равно, что топтать ногами израненного, подыхающего щенка. Даже для Екатерины подобная жестокость была перебором. Глядя на пламя свечей, Екатерина поняла, как безгранично устала. Прошедший год выжал ее без остатка. Смерть Генриха запустила цепочку неудач и потрясений, подорвавших и душевное, и физическое здоровье королевы. За этот год она словно постарела на десятки лет, пусть это почти и не отразилось на ее лице. Но то, чего не замечали другие, видела и чувствовала сама Екатерина – у нее почти не осталось сил. Даже мысль об остальных детях служила слабой мотивацией и утешением. Да, уже совсем скоро она соберется. Наденет невидимую броню и ринется в бой. Потому что иначе и быть не может. Никто не увидит испещренную ранами, потрескавшуюся душу Екатерины. В глазах окружающих, ее образ останется нерушимым – сильная, непобедимая Медичи. Великая отравительница. Итальянская волчица. Но это будет чуть позже. А сейчас Екатерину охватило безразличие. Тупое равнодушие. Бессилие. Сидя в полном одиночестве у крохотного алтаря, королева укуталась в свою боль, словно в саван. Никто не смел отнять у нее эти часы скорби. Никто не смел тревожить ее уединение… И тем не менее, кто-то посмел. Екатерина возмущенно вздрогнула, услышав за спиной тихие шаги. Кто-то не только осмелился без стука и позволения войти в ее покои, но и отважился прервать ее молитву наглым вторжением в капеллу! Женщина решительно обернулась, равнодушие сменилось пылающим гневом, который она готовилась обрушить на голову безмозглого нахала. Мечущий молнии взор Екатерины споткнулся о высоченную фигуру, замершую у входа в альков. Гнев королевы мгновенно сдулся. — Нострадамус! Провидец даже слегка пошатнулся, такой искренней радостью и облегчением звенел сиплый голос королевы. — Ты все-таки вернулся! — Екатерина поднялась с подушечки, о которую опиралась коленями, и быстро подошла к мужчине, неосознанно цепляясь за жесткий меховой воротник его грубого камзола. Испытующе заглядывая в черные глаза и рассчитывая увидеть в них подтверждение ее надежд на то, что преданный союзник и в этот раз не бросит ее в одиночку воевать с многочисленными недругами. — Не для того, чтобы служить вам, ваше величество. — Тихой, кроткой фразой Мишель разрушил хрупкие чаяния Екатерины. Она отшатнулась, будто ударенная его словами. Вся радушность вмиг стекла с лица Екатерины, сменившись холодной саркастичностью и высокомерием. — Тогда зачем ты вернулся? Голос королевы заиграл острыми иглами. Нострадамус заколебался всего на мгновение. Он мог сомневаться вплоть до того момента, пока не переступил порог покоев Екатерины. Теперь назад дороги нет. Будь что будет. — Мне было видение. И я чувствую, что не в праве скрыть его от вас. Екатерина мгновенно подобралась, как хищница в момент опасности. Равнодушие и апатия были забыты окончательно. Итальянская волчица вновь нашорошила уши и вздыбила шерсть. — Видение обо мне? О будущем Франции? — Не совсем… Нострадамус глубоко вдохнул, собираясь силами. Впереди его ждала буря и он готовился к ней все то время, что потратил на возвращение в замок. Прикрыв глаза и низко опустив голову, мужчина детально описал королеве увиденное в провидческом сне, свои ощущения и возможное трактование видения. Екатерина застыла, неверяще вглядываясь в него. Нострадамус четко знал, скажи он в этот миг, что пошутил, был бы убит на месте. И неважно, что физически Медичи значительно слабее. — Ты уверен?.. — ее голос почти не дрожал, и Нострадамус невольно отдал дань уважения выдержке королевы. — Вы ведь знаете, я никогда не бываю полностью уверенным в своих видениях. Я описал вам, что видел, свои ощущения и свое понимание происходящего. Вам решать, как поступить дальше. — Смиренно повторил провидец. Екатерина угрожающе сузила глаза и снова вцепилась в воротник Нострадамуса, но в этот раз не в поиске поддержки, а совсем наоборот. — А ты понимаешь, чем рискуешь, давая убитой горем матери призрачную надежду? Ценой моего разочарования станет твоя жизнь, Нострадамус! — словно змея, прошипела Медичи в само лицо Нострадамуса, силком заставив того склониться к ней. Он даже не сомневался. Разве он ждал чего-то иного, отправляясь к Екатерине Медичи, для которой его жизнь всегда была не более, чем разменной монетой? И все-равно он пришел. Рискуя всем. Потому что жаждал справедливости и боялся чувства вины? Если бы. Будучи искренним с самим собой, Мишель вынужден был признаться – он так и не смог разорвать особую тесную связь, привязавшую его к Екатерине. — Я не могу гарантировать, что уже не слишком поздно… Екатерину натурально отбросило назад. В глазах заплескалось что-то такое, чему Нострадамус даже не смог найти определение. Судорожно вздохнув, королева схватила теплую накидку и укуталась в нее, возблагодарив небеса, что ей не хватило сил и желания сменить траурный наряд и переодеться ко сну. — Чего же мы ждем? Скорее! Желая сохранить позднюю вылазку в тайне, две фигуры тайком пробрались в конюшню. Нострадамус с легкостью запряг лошадь в самый неприметный экипаж и сам занял место возницы. Екатерина лишь молча подивилась его многочисленным талантам. — Быстрее, Нострадамус! За каждую минуту промедления я заставлю тебя платить кровью. *** Жозеф Гране уже более десяти лет был членом когорты королевских хирургов, а также, выполнял роль главного бальзамировщика монаршей семьи. На первый взгляд – непыльная работа. По-крайней мере, являлась таковой до недавнего времени. Год назад ему впервые довелось продемонстрировать высочайшим особам эту сторону своих умений, когда скончался Генрих II. Месье Гране был уверен, что следующие королевские похороны ждут его не скоро. Глядишь, честь охаживать царственные останки нового короля и вовсе достанется его приемнику… Так думал Жозеф Гране. Но судьба распорядилась иначе. Прошло немногим больше года, и вот, он снова находится в усыпальнице аббатства Сен-Дени, в специальной маленькой комнатке, где ему предстоит заняться весьма неприятным делом. Напротив Гране стоял его ученик-помощник, совсем молоденький парнишка. Юнец, которому еще учиться и учиться, чтобы стать настоящим лекарем! Но если он мечтает когда-нибудь примерить на себя почетное звание королевского бальзамировщика, учиться нужно уже сейчас. В перерывах между монаршими смертями, месье Гране набивал руку на почивших вельможах, а иногда и на мещанах, чтобы не ударить носом в грязь в ответственный момент, который предположительно должен был наступать раз в… лучшем случае, в несколько десятилетий. Но с удачей месье Гране, короли рода Валуа изволили дохнуть с «завидной» регулярностью. Чего доброго, болезненный и тщедушный Карл также окажется его клиентом уже через год! Прошло чуть больше двух суток со дня смерти короля Франциска. Вчера аристократы и вельможи прощались с покойным королем в замке. Сегодня этой чести удостоились жители Парижа и приезжие. И только с наступлением ночи Гране, наконец-то, получил доступ к телу покойника и мог приступить к своим прямым обязанностям. Он был зол, но выплеснуть свое недовольство было некому. Обычно, его клиенты оказывались на хирургическом столе спустя несколько часов после смерти. Еще тепленькие и свеженькие… А тут… Но ничего не поделаешь, на то они и короли, чтобы отличаться от простых смертных. Архиепископ и духовенство Сен-Дени взяли на себя подготовку тела усопшего, а многоуважаемый бальзаматор, тем временем, заготовил необходимые для операции инструменты, бальзамирующие растворы и, конечно же, соль. Разнообразные смеси: мирры, битумной смолы, алоэ, полыни, а также прочих трав и специй, в том числе призванных бороться с неприятными запахами, в состав которых входили растения и масла розы, камфоры, сандалового дерева и мускуса, заняли свое место на рабочем столе месье Гране. Днем королева-мать лично попросила бальзаматора добавить в ароматичную смесь фиалки, любимые цветы покойного короля. Трогательная мелочь, которую Жозеф считал совершенно излишней, ведь мертвому уже нет дела до подобных деталей. Но фиалку все же добавил. Поздним вечером аббатство закрыли для желающих отдать последние почести бренным останкам короля. Худшим из всего месье Гране считал заниматься своей работой ночью, но оттягивать до утра уже было просто невозможно. Провожая бальзаматора к его «рабочему месту», настоятель аббатства воодушевленно торочил о подчеркнутой святости почившего короля. Сперва Жозеф списал сей одухотворенный бред на чрезмерную одержимость верой, присущей честному священнослужителю. Плюс, не последнюю роль могли сыграть гонения протестантов, бывшие на совести покойного величества. Наверное, в глазах настоятеля король Франциск выглядел истинным борцом за католическую веру. Но оказавшись у стола, на котором лежал покойный, над которым уже с любопытством склонился ученик бальзаматора, месье Гране понял, что слегка ошибся с первоначальными выводами. Судя по всему, «святость» его величества, по общепринятым среди духовенства понятиям, подчеркивалась тем фактом, что у тела усопшего до сих пор не наблюдалось даже самых незначительных признаков тлена и разложения. Месье Гране ожидал что ему уже придется вдыхать первоначальное трупное амбре, но нет. Единственные ароматы, которые наполняли рабочую комнату бальзамировщика, исходили от приготовленных им масел и смесей. После ухода настоятеля, месье Гране и его ассистент вдвоем склонились над королем, вглядываясь в спокойное, бледное лицо. Еще никогда ранее смерть не казалась бальзамировщику настолько подобной сну. Пьетро Амблуси, начинающий хирург и последователь месье Гране, скорбно свел брови домиком. Его юное лицо исказила печаль и сочувствие. Жозеф явно видел, что ученик искренне соболезнует смерти столь молодого человека. И видит он сейчас не короля, а просто мужчину, точнее даже юношу, которому полагалось бы еще жить и жить… «Как жаль, что еще, самое большее, лет пять и его возвышенная душа очерствеет. Тогда он начнет видеть в покойниках то, чем они, по сути, и являются – кусок мяса и костей. По-другому в нашей профессии никак нельзя. Если всех жалеть, да всех оплакивать, можно и с ума сойти…» — промелькнуло в голове бальзамировщика. — Что же, приступим. Месье Гране взял в руку скальпель и приготовился делать разрез. Он был уверен, что после вскрытия брюшной полости, трупный запах все-таки проявит себя. Но бальзаматор не успел сделать то, что собирался, его уверенная рука дрогнула, едва лезвие скальпеля слегка полоснуло по коже покойника. Седые брови Гране нахмурились. Пьетро поднял на наставника удивленный взгляд. — Что-нибудь не так, месье? Они оба не сводили глаз с темной, густой капли крови, выступившей из ранки. Ее цвет и густота насторожили хирурга. Месье Гране не был каким-то особо одаренным представителем своего времени, но ему хватило ума понять, что кровь почти трехдневного трупа так себя вести не должна. Да, она казалась разжиженной, но недостаточно. Месье Гране сердито засопел и принялся тщательно осматривать тело. Если еще несколько минут назад он готов был посмеяться над доверчивым настоятелем Сен-Дени и его преклонением перед симптомами «святости» его величества Франциска, то теперь эти симптомы очень и очень его заинтересовали. Попади тело к нему на стол спустя несколько часов после смерти, Гране без зазрения совести совершил бы вскрытие и процесс бальзамирования. И тогда его не насторожило бы почти полное отсутствие трупных пятен, которые теперь больше напоминали ему пролежни у лежачего больного. Гране приподнял веки короля, осмотрел его глаза и тихо чертыхнулся. — Что происходит, месье Жозеф? — испуганно спросил Амблуси, следя за манипуляциями учителя. — Тихо, не мешай мне. Месье Гране достал из своего чемоданчика, с которым не расставался почти никогда, большую слуховую трубку и приложил ее к груди короля. И замер. Юный Пьетро нервно кусал губы, во все глаза глядя на наставника. Ему казалось, что месье Жозеф стоит так, скрючившись над покойником, вечность. Наконец, когда терпение молодого лекаря начало подходить к концу, Гране медленно выпрямился, убирая слуховую трубку в сторону. Он был едва ли не бледнее лежащего перед ними короля. — Месье Гране...? — Знаешь, Пьетро, я всегда знал, что месье Кортиньи, главный королевский лекарь – надутый тупица и безмозглый профан. — Очень тихо произнес бальзамировщик. — Хотя… я могу его понять. Пожалуй, я и сам лишь чудом обратил внимания… если бы я на досуге не увлекался изучением крови и не заинтересовался этой каплей… Я ведь мог сделать быстрый разрез и приняться за извлечение органов, не акцентируясь на деталях… Ученик недоуменно хлопал глазами. Гране отошел в сторону, отложил скальпель и устало посмотрел на молодое дарование, которому в будущем планировал передать практику. Он не знал, стоит ли ему раскрывать рот и объяснять что-то ученику. Видно было, что юнец ничего не понял, возможно решил, что наставник сошел с ума. Жозеф не знал, как ему сказать, что лежащий перед ними король не мертв! Он просто… «спит»… И чем подобное объявление может обернуться для самого Гране?! Либо славой и почестями за то, что обнаружил ошибку главного королевского лекаря, констатировавшего кончину монарха, либо костром по обвинению в колдовстве! Может проще было бы… Гране поморщился и сжал ладонями худощавые щеки. Нет! Он не может просто взять и зарезать короля, чтобы тот из «якобы мертвого», стал реально мертвым! Как он потом будет смотреть в глаза своему отражению в зеркале?! «А если дать скальпель Пьетро? Сказать, чтобы тренировался… Он ведь так и не догадался ни о чем, следя за моими действиями. Но это все-равно будет убийство! Пусть и чужими руками! Для всего мира король Франциск мертв… но… но…» — несчастный бальзамировщик пребывал в полном душевном раздрае. — «Небеса, подскажите мне, как поступить! Что мне делать?! Пошлите мне хоть какой-то знак!!!» — неистово взмолился Гране, глядя на большое деревянное распятие, висящее на стене. И небеса сжалились над месье Гране. Они послали ему знак, в котором просто невозможно было усомниться. Знак в лице огромного, высоченного мужчины, отворившего дверь в каморку бальзамировщика. И бледной женщины, вошедшей следом за ним. Увидев перед собой королеву-мать, Гране чуть не свалился без чувств ей под ноги. На единый миг он представил себе картину, что было бы, если бы войдя сюда, она увидела вскрытое тело сына… Невинно-удивленный взгляд Пьетро яснее всяких слов говорил, что он не узнал вошедшую женщину, плотно укутанную в темный плащ, который мастерски скрывал не только фигуру и богатую одежду, но и лицо. — Мы успели? — дрожащий голос королевы разорвал тишину. Екатерина бросила быстрый взгляд на препараторский стол, потом на бальзаматора, который всем своим видом тоже походил на труп. Нострадамус подошел вплотную к хирургу и склонился к нему, чтобы месье Гране единственный услышал его вопрос: — Вы догадались? Гране слегка склонил голову. А после глазами мигнул в сторону ученика и едва заметно повел подбородком из стороны в сторону. Нострадамус понял намек. Он повернулся к Пьетро. — В этот раз ваше присутствие не потребуется, юноша. Вы можете быть свободны. — Голос провидца звучал мягко и без какой-либо угрозы, но ему, отчего-то совсем не хотелось перечить. Пьетро растеряно переводил взгляд с наставника на незнакомца, а с них на женщину, отошедшую в сторонку, в темный угол и ставшую почти незаметной в крохотном помещении. — Но, месье Гране?.. — Идите, Амблуси. Мне будет ассистировать коллега из Дижона. Я запамятовал, что пригласил его, а теперь вот и сам удивился… А вы идите, юноша. Их подозрительное поведение не могло остаться незамеченным, но обострившийся инстинкт самосохранения вдруг завопил Пьетро, что ему стоит послушаться и уйти прочь. А еще лучше, забыть обо всем, что он видел и слышал сегодня в комнате для бальзамирования в аббатстве Сен-Дани. Едва за молодым хирургом закрылась дверь, Екатерина вылетела из угла и бросила к лежащему на столе сыну. Женщина рывком сбросила с плеч плащ и укрыла им Франциска. Склонившись над ним, она гладила бледные щеки юноши, орошая их слезами. — Это правда? Он жив? — наконец сумела выдавить Екатерина изменившимся до неузнаваемости голосом, с трудом вытолкав слова из горла. Она не смотрела ни на бальзамировщика, ни на Нострадамуса, все ее внимание было целиком приковано к лицу сына. Женщина упрямо искала на нем следы жизни и холодела от ужаса не находя их. — Я не могу утверждать наверняка… — решился ответить месье Гране. — Но и утверждать, что его величество мертв, тоже не решусь… Он слишком боялся ошибиться, хотя был уверен, что расслышал тихое биение сердца. Очень замедленное и вялое, но слышимое! — Это летаргическая смерть. — Коротко сказал Нострадамус, глядя на Франциска. На мгновение провидец вновь пережил всю гамму чувств и ужаса, что испытал на мельнице, ненадолго очутившись «в шкуре» парализованного оцепенением короля. И ужасное ощущение скальпеля, вскрывающего кожу и отнимающего оставшиеся крупицы жизни… — Правильнее назвать это состояние сном… — вставил свои пять копеек месье Гране. — Еще в тринадцатом веке монах, Цезарь Гейстербахский, описывал случай… — Да-да, это все очень интересно, — нетерпеливо перебила его Екатерина, — Скажите другое – это лечится? Он очнется? Когда? Что для этого нужно сделать? Хирург растеряно взглянул на Нострадамуса. Тот подошел к королеве и тихо зашептал ей на ухо. — Неизвестно, как долго может продлиться такое состояние. Дни… недели… месяцы… И даже годы. Лекарство от летаргии не известно современной медицине, как и сама болезнь, существование которой оспаривается церковью. Одно неоспоримо – вашему сыну нужен уход и забота. — Конечно. Екатерина величественно кивнула. Бросив исполненный нежности взгляд на Франциска, она отошла от него и приблизилась к бальзаминатору. Пристально посмотрев в глаза мужчины холодным, немигающим взглядом, королева отчеканила выразительным шепотом: — Мы забираем короля. Никто, ни одна живая душа не должна узнать о том, что произошло в этой комнате. Вы найдете тело, мертвеца, максимально похожего на его величество. Облачите его в королевские одежды и уложите в гроб в базилике. Но перед этим вы позаботитесь о том, чтобы тело как можно скорее разложилось до неузнаваемости. Я знаю, способы ускорить этот процесс существуют, так же, как и способы его замедлить… Король Франциск мертв. Других версий возникнуть не должно. После этих слов королева извлекла из потайного кармана тяжелый кошель с монетами, без которого никогда не покидала замок после того памятного случая с Марией, когда им пришлось скрываться от ошалевших крестьян и отрабатывать обед в таверне физическим трудом. Она вручила кошель бальзаматору. — Это задаток. Сделаете все, как я велела – получите вдвое больше. Возьмите органы с другого трупа и передайте их представителю церкви для отдельного захоронения. Для Франции и всего мира король должен оставаться мертвым! — еще раз строго подчеркнула женщина, с трудом подавив желание сжать горло бальзаматора для пущей убедительности. Однако месье Гране и так был убежден дальше некуда. — Все будет исполнено… мадам… — Он не решился обратиться к Екатерине подобающим образом, опасаясь разрушить ее инкогнито даже без опасения быть услышанным чужими ушами. — Получив оставшиеся деньги, вы исчезнете из Франции. И забудете об этих событиях, свидетелем и участником которых стали. Если вы откроете рот… Месье Гране испуганно закивал. — Я буду нем, как могила. Клянусь вам, я понимаю, чем мне грозит лишняя болтливость. Гране молился, чтобы Екатерина сдержала слово и просто откупилась от него деньгами, а не стала закреплять результат, подослав к бальзамировщику убийц. Ведь, как известно, самый молчаливый свидетель – мертвый. Он уедет как можно дальше от Франции и будет молчать, потому что ни у кого нет таких длинных рук, как у Екатерины Медичи — одно неосторожное слово, и она дотянется до него в любом уголке мира. Екатерина на несколько мгновений пригвоздила мужчину к месту тяжелым испытующим взглядом, а после обернулась к Нострадамусу, который за это время успел обернуть Франциска в предусмотрительно принесенный большой кусок ткани, спеленав его, словно мумию. И снова, будто тени, они выскользнули на улицу, где ожидал спрятанный в тени экипаж. — Поезжай в королевский охотничий домик, что в лесу вблизи замка. Сейчас там пусто, временно укроетесь с Франциском там, а после я решу, что делать дальше, — решительно распорядилась Екатерина, придержав провидца за руку, когда Нострадамус пристроил похожего на безвольную куклу короля на сидении рядом с матерью. — Вы точно уверены, что не хотите раскрыть правду? — Правда слишком чревата, Нострадамус. Двор, аристократия, министры… все они похоронили Франциска. Его смерть удовлетворила многих его врагов. И они вовсе не обрадуются, если король восстанет из мертвых. Можешь не сомневаться, меня обвинят во всех возможных смертных грехах. Начиная тем, что я колдовством подняла сына из могилы, и заканчивая ложью, что я пытаюсь посадить на трон самозванца. Никто не станет смотреть на факты и слушать объяснения. Враги избавятся от нас обоих, от меня и от Франциска. Мне будет проще защитить его, если в глазах мира он останется мертвым. Нострадамус открыл было рот, но вопрос о шотландской королеве так и не сорвался с его губ. Он и так понял, что в данный момент Мария была последней, чьи интересы волновали Екатерину. Мужчина взобрался на козлы и погнал карету обратно, к замку. Сейчас Нострадамус мог с уверенностью заявить, что минувший день и текущая ночь были самыми странными и сумасшедшими за всю его прошедшую жизнь. Пока они ехали в пошатывающемся на каждом ухабе экипаже, Екатерина сняла свой теплый плащ и укрыла им короля, решив, что ему драгоценное тепло важнее, а она может и потерпеть. Королева бережно прижимала к себе сына, гладя его щеки и перебирая мягкие волосы. Они без остановки шептала в ухо Франциска обещания, что все будет хорошо и напевала старую песенку, как тогда, когда он был совсем маленьким. Эта тихая болтовня успокаивала ее саму, не позволяя скатиться в пучину отчаяния и страха. Больше всего на свете Екатерина боялась сейчас лишиться последней надежды. Не замечая слез, градом катящихся по щекам, она снова и снова мысленно повторяла себе: «Он жив. Жив! Он просто спит! И я разбужу его… Обязательно разбужу! И защищу от всего мира! Никто больше не тронет моего золотого ребенка…» В какой-то момент Екатерина едва сдержала нервный смех, представив себя достойной последовательницей Хуаны Безумной. Но в отличие от этой печально известной королевы, она хотя бы не собиралась возить за собой труп. Потому что ее ребенок был жив! Карета на всех парах приближалась к небольшому охотничьему домику, затерянному в глуши неподалеку от королевского замка. Пусть возвращение Франциска домой не было ознаменено триумфальными фанфарами и радостными приветствиями подданных, но тем не менее, это было возвращение домой. А вдалеке над царством постепенно разгорался новый рассвет…