Рыжие ходят первыми

      Несмотря на то, что стоял мороз, и снег падал крупными хлопьями, бережно укрывая землю, в доме Джозефины Барри в Шарлоттауне цвела настоящая весна. В сочельник ей удалось превратить свой дом в благоухающий сад из живых цветов, которые гирляндами свисали с потолка, образуя пышный шатер. Прежде Гилберту не доводилось видеть что-либо подобное в своей жизни, и с его губ сорвался изумленный вздох, когда он, оказавшись внутри, огляделся по сторонам с мыслью, что попал в королевство фей.       — Не думал, что уже так скоро я выведу свою дочь в свет, — вздохнул Баш, прижимая к груди Дэльфин. — Не успею оглянуться, как она выйдет замуж и разобьет мне сердце.       — Не рановато ли тебе думать об этом? — усмехнулся Гилберт.       — В отличие от тебя я не собираюсь думать об этом в последнюю очередь, — парировал Баш с хитрой улыбкой. — И я буду надеяться, что Дэлли не станет брать пример с дяди Гилби. Верно, Дэлли? — Он с улыбкой склонился к ней, когда она потянулась ручками к его лицу.       — Не драматизируй, — усмехнулась Мэри и благодарно улыбнулась дворецкому Роллингсу, который помог ей снять пальто. — Никто не собирается разбивать тебе сердце! По крайней мере, сегодня точно.       — Так и есть, — с улыбкой добавил Коул, проводя их в гостиную. — Сегодня особенный день, и Энн очень хотела, чтобы вся ее семья была рядом.       — Она здесь? — Марилла огляделась вокруг, держа в руках корзинку.       — Я позову ее, — Коул ступил на лестницу, и Гилберт судорожно вздохнул, поймав взгляд Мэттью, который, как ему показалось, ободряюще кивнул ему, будто отвечая на немой вопрос.       — Как же я рада вас видеть! — улыбнулась Джо и обняла Мэри. — Дорогой Гилберт, — он учтиво поклонился ей, но она недовольно прицокнула языком на это и приобняла его за плечи. — А ваша дочка просто прелесть. Привет, малышка! — Приблизившись к Башу, она легонько коснулась носика Дэльфин, и та ответила ей веселым смехом.       — Ей здесь нравится, — заметил Баш с улыбкой. — Очень красиво.       — А вы сделали это место еще прекраснее, — нежно усмехнулась Джо. — И, конечно, мои дорогие Катберты, — она подошла к ним и поцеловала поочередно в щеку. — Я бесконечно счастлива за Энн, которая попала в такую чудесную семью.       — Вы столько сделали для нашей Энн, — улыбнулась Марилла, протягивая Джо корзинку. — Я просто не могла приехать с пустыми руками.       — Что там? — Она заглянула внутрь, приподняв ткань, которой была накрыта корзинка. — Какой аромат! — Джо хрипло засмеялась, тепло посмотрев на Мариллу. — Если таким образом вы решили избавить меня от необходимости поддерживать вес в норме, то благослови вас Бог! Пахнет просто восхитительно!       — Это сливовые слойки, — пояснила Марилла, польщенная комплиментом. — Но могу заверить, что они не такие уж калорийные, как может показаться…       — Я готова подтвердить. Это ее фирменные слойки, и ты точно не пожалеешь, если попробуешь их!       Все обернулись на звонкий голос, доносившийся с лестницы, подняв головы, и перед их глазами предстала Энн. Она коснулась перил, а другой рукой подцепила подол платья, чтобы легко спуститься по ступеням, и ее движения были настолько грациозны, будто она впитала это с королевской кровью, которой в ней не было вовсе — она перевоплотилась в ту Энн, которая переросла всех прошлых, сохранив в себе то лучшее, что было в них, и приняв то, что у них никогда не было прежде.       Безусловно, Энн повзрослела, но не это было главным. Гилберт не отрывал от нее взгляда, очарованный ею настолько, что он в одно мгновение забыл обо всем, что происходило вокруг, когда впервые увидел ее, и отныне для него существовала только она и лестница, по которой она плыла, будто прекрасное видение.       Энн улыбалась, наслаждаясь моментом, когда на нее были направлены взгляды, полные восхищения. Бархатистая ткань платья лазурного цвета вторила каждому ее движению, собираясь в изящные складки; а выше — подчеркнутая поясом талия, тонкая, будто ножка фужера; свободный рукав, напоминающий крыло, и роскошная вышивка из золотистых нитей у вóрота в виде цветов; открытая спина и тень от острых лопаток — почему-то от этого у Гилберта сладко защемило в груди; и собранные рыжие локоны — один из них покоился на шее, белой, как молоко. Энн была похожа на сон, и Гилберту показалось, что она вот-вот исчезнет, рассеявшись лазурной дымкой, и какая-то сила толкнула его вперед, чтобы не поддаться обману — он шагнул к ней, с готовностью протянув руку, и когда она, взглянув на него, вложила в нее свою ладонь, Гилберт вздохнул с облегчением.       Энн спустилась, опираясь на его руку, и ее губы растянулись в счастливой улыбке. Они не виделись с сентября, и хотя телефонная связь помогала справляться с горечью расставания, ничто не могло заменить нежный взгляд любимых глаз и бережное прикосновение к руке. Гилберт смотрел на нее, не в силах вымолвить хоть слово, не веря, что перед ним стояла Энн — его Энн с двумя «н», которую он полюбил острой девочкой с косичками, рыжими до невозможности; прикоснись — и поминай как звали, потому что она жгла до кости, ничего не оставляя взамен. С ней он играл в шахматы и всякий раз проигрывал, потому что она забирала его сердце как трофей и даже не знала об этом; она злилась, а он любил в ней даже то, как она это делала, потому что только его она ненавидела так страстно.       Но теперь его Энн смотрела на него таким же зачарованным взглядом, полным любви и нежности; Гилберт знал, что она любит его, но все еще не мог свыкнуться с этой мыслью, которая казалась дикой, невозможной, слишком прекрасной, чтобы быть правдой, — ведь такой была сама Энн, и как можно было только подумать, что однажды она сама выберет его?       — О, Гилберт! — воскликнула Энн и обняла его. — Мой дорогой Гилберт, я так скучала по тебе!       Цветочный аромат окутал его подобно шлейфу, что ограждал его от внешнего мира, но Гилберт не позволял себе забыться, хотя он жаждал поддаться искушению, чтобы положить ладонь на ее гладкую спину и потянуться к ее губам — потом, когда они останутся наедине, и Энн не придется делить с другими, он обязательно наверстает упущенное за все эти отчаянно холодные месяцы разлуки, когда ему так не хватало ее тепла.       — Энн, — проговорил Гилберт с улыбкой, бережно притянув ее к себе, и прикрыл глаза, вдыхая запах ее волос. — Наконец-то.       — Разлука — не самая приятная вещь на свете, — насмешливо прощебетала она, оторвавшись, чтобы взглянуть на него сияющими глазами. — Но что может быть прекраснее долгожданной встречи после нее?       — Значит, — Гилберт улыбнулся, сжав ее прохладные руки в своих, — она того стоит?       Энн ласково улыбнулась ему, кивнув.       — Все, что действительно важно, трудно получить.       Гилберт смотрел на нее с восхищением. Энн была мудрой не по годам — она рассказывала ему о своем детстве в приюте, о работе и занятиях шахматами, которые заменяли ей весь мир, о жизни в семьях, в которых она не была любима, и когда ему в полной мере открылось ее незлопамятное сердце, всегда открытое для любви, он испытал благоговение от неожиданного понимания, что было сродни прикосновению к священному таинству, которое вдруг озарило его чистым светом. Конечно, Гилберт был осведомлен о ее страстной натуре, о ее непоколебимом духе и мужестве, но каждая минута близости с ней, с тех пор, когда он понял, что его чувства взаимны, позволяла ему узнавать о ней больше — и любить ее еще сильнее, чем прежде. Каждый раз Энн открывалась для него заново, не переставая удивлять тем, как многогранна и глубока она была, и это увлекательнейшее путешествие по ее душе, в которое он отправился самозабвенно, сжав ее руку в своей, поражало его тем, сколько бесчисленных сокровищ таилось в ней от посторонних глаз.       — Баш! Мэри! — Энн легко вспорхнула к ним, чтобы одарить их ласками и поцелуями. — Как я рада вас видеть! И тебя, о, Великолепная Дэльфин! Ваше Высочество, — она с восторгом посмотрела на малышку и присела перед ней в шутливом реверансе, — вы безвозвратно завладели моим сердцем, и я готова служить вам до конца своих дней!       Дэльфин улыбнулась ей в ответ, радостно защебетав, когда Баш передал малышку Энн на руки.       — Наконец-то мы встретились! — прошептала она, бережно обхватив руками крохотное тельце.       — Уверен, ей тоже не терпелось с тобой познакомиться по-настоящему, — усмехнулся Баш. — Твое имя не сходило с уст в нашем доме с тех пор, когда ты впервые приехала к нам. — Он бросил многозначительный взгляд на Гилберта. — Все это время Дэлли была рядом, хоть и не могла видеть тебя.       — Но теперь все иначе! — с улыбкой добавила Мэри, коснувшись плеча Энн. — Сегодня действительно необыкновенный день. Мне самой кажется, будто я вижу тебя впервые, хоть и знаю, что ты осталась такой же, какой я узнала тебя в нашу первую встречу — чуткой, доброй и любящей.       Энн смущенно улыбнулась ей, и они соприкоснулись лбами, склонившись над Дэльфин. Увидев маму, она протянула к ней ручки, и Энн, нежно воркуя, осторожно передала ей малышку. Она с широкой улыбкой обернулась к Катбертам и, распростерев к ним руки, подбежала к ним — теперь настала ее очередь быть приласканной родителями, которые тут же сомкнули объятия вокруг нее.       — Ты стала совсем взрослой, Энн, — сипло проговорила Марилла, борясь с подступившими к горлу слезами.       — А я чувствую себя так, будто только родилась! — со смехом воскликнула Энн. — Как первый снег, что укрывает голую землю, на которой еще ничего нет — только чистота и свежесть. Время перерождения и ожидания чего-то нового… А когда дело пойдет к весне, и снег растает, земля наполнится теплом солнца, — она умиротворенно вздохнула, — и даст новые всходы.       — Я думаю, пришло время собирать последний урожай этого года, — насмешливо произнес Коул, и Энн, встрепенувшись, улыбнулась ему. — Тебе же не терпится узнать…       — О, боюсь, я с собой не справлюсь!..       — Ерунда! — отмахнулась Джо и, подхватив Энн под локоть, повела ее в обеденный зал. — Пройдемте к столу, — она обернулась к остальным, чтобы они последовали за ними, — а Роллингс принесет сверток.       — Все уже готово, мэм.       — Прекрасно!       Поравнявшись с Башем, Гилберт направился следом и, оказавшись в просторном зале, залитым новорожденно ярким светом из окна, оглядел изысканно сервированный стол, наполненный всевозможными яствами и украшенный резными листьями остролиста. Энн села напротив окна, и на свету ее волосы казались необыкновенно яркими на контрасте с лазурным платьем, словно оно было охвачено диким пламенем. Гилберт сел справа от нее, любуясь ее румянцем, вспыхнувшем на щеках, и тем, как она лихорадочно кусала губы, не оставляя на ней следов помады.       — Ну что ж, — торжественно начала Джо, когда все устроились по местам за столом, — пора. Роллингс?       Дворецкий, который стоял поодаль, приблизился к Энн и протянул ей увесистый прямоугольный сверток из пергамента и нож для бумаг. Она подхватила его дрожащими пальцами и крепко сжала в руках, пораженно уставившись на него.       — Невероятно, — прошептала она одними губами. Глубоко вздохнув, Энн взяла нож и аккуратно надрезала лезвием пергамент. Гилберт услышал, как с ее губ сорвался тихий судорожный вздох, и Энн, оттянув бумагу, обхватила рукой новенький блестящий корешок книги с золотистым тиснением. Она зачарованно провела пальцем по вытисненным буквам на алой обложке, которые складывались в ее имя: Энн Ширли-Катберт. Ниже красовалась фигура ферзя, так же выполненная в виде тиснения на кожаном переплете, а затем — название книги: Ферзевый гамбит.       Это была ее книга — чарующий запах краски и десятки страниц в пухлом переплете, приоткрывающем дверь в ее мир. Каждый выдающийся шахматист обязательно должен написать о своей любви к шахматам и о том, как они отвечали ему на эту любовь, раскрывая для него секреты игры, но в книге Энн было не только это — она рассказывала о жизни вокруг, которая напоминала ей искусную игру, правила для которой не были прописаны, но любовь к жизни являлась единственным правилом, которому действительно стоило следовать.       Энн улыбнулась и, развернув обложку лицевой стороной, показала ее присутствующим. Раздались аплодисменты, и она засмеялась, когда Баш громко свистнул, как болельщик на стадионе.       — Моя книга, — с благоговением сказала она, когда овации стихли. — Издатель сообщил мне, что первый тираж поступит в продажу уже с нового года. Представляешь?! — Энн обратилась к Марилле, которая сидела слева от нее и с гордостью смотрела на дочь. — Я могла это видеть только в своих мечтах! Моя книга, — она покачала головой, будто не веря самой себе, — на полках книжных магазинов!       — Надеюсь, нам достанется экземпляр с подписью автора, — с улыбкой произнес Баш, и Энн живо закивала.       — Мне не терпится взглянуть! — Джо потирала ладони в предвкушении, и Энн передала книгу по кругу, чтобы каждый мог ее посмотреть.       — В январе состоится презентация моей книги в «Букмарк» и автограф-сессия! — воскликнула она, с удовольствием наблюдая за тем, как Мэттью, бережно взяв книгу в руки, принялся листать ее с горящими от любопытства глазами. — Но я нахожу, что это звучит как-то… неправильно.       — Что ты имеешь в виду? — спросила Джо.       — Ну… На самом деле, я бы хотела провести неформальную встречу со всеми, кто захочет быть к ней причастным, и поговорить о том, что действительно важно. Мне бы хотелось, чтобы это было похоже на домашние посиделки перед камином, а не на светский раут, — Энн едва заметно поежилась, — или что-нибудь в этом роде.       — Мы устроим все так, как ты сама пожелаешь, — успокоил подругу Коул, подхватив книгу, которую ему передал Мэттью. — Даю слово.       — Если понадобится помощь, — добавил Мэттью твердо, — мы всегда рядом, Энн.       — Это утешает, — усмехнулась она, — потому что иначе я просто сойду с ума от волнения!       — Не беспокойся об этом раньше времени, Энн, — наставительным тоном произнесла Марилла. — Твое преждевременное волнение не пойдет на пользу ни тебе, ни кому-либо еще.       Наконец, очередь дошла до Гилберта, и он взял книгу в руки, которая приятной тяжестью осела в ладонях. Корешок тихонько хрустнул, когда он осторожно открыл его, и затем, едва его взгляд упал на первые строчки, его охватил трепет, потому что они зазвучали голосом Энн в его голове.       Однажды шахматы указали мне путь, и я последовала по нему, не зная, куда он меня приведет. Могла ли я представить себе еще тогда, будучи маленькой сироткой без прошлого, что шахматы помогут мне обрести дом и семью, найти друзей и любовь?..       Гилберт поднял голову, почувствовав ее взгляд, и усмехнулся:       — Теперь позволишь почитать?       — Вообще-то, — Энн говорила мягким тихим тоном, — этот экземпляр предназначался тебе.       Гилберт поджал губы, пряча улыбку.       — Но, — он сделал озадаченный вид, — ты не оставила автограф.       Энн вздохнула и, закатив глаза, потянулась за книгой, но Гилберт не спешил отдавать ее, потому что его взгляд сосредоточился на имени, указанном на титульном листе — имени, которое всегда существовало само по себе, и потому он удивленно уставился на него, не понимая, как оно вообще могло здесь оказаться.       — Что это?       — Ты о чем? — нахмурилась Энн и заглянула в книгу.       За деятельную помощь и поддержку в написании этой книги выражаю сердечную благодарность Гилберту Блайту — моему главному сопернику, лучшему учителю и дорогой родственной душе.       Он снова и снова прошелся взглядом по строчке, чтобы убедиться, что она ему не почудилась.       — Ты шутишь, — растерянно пробормотал он, посмотрев на Энн, но она покачала головой.       — Вовсе нет. Книга не получилась бы такой, какой ты ее держишь в руках, без твоего участия, — просто сказала она, коснувшись его руки. — Благодаря тебе я многое узнала о шахматах и я хочу, чтобы читатели тоже знали, что я не проделывала этот путь в одиночку. Мне всегда помогали… Особенно ты. Я посчитала, что так будет честно, — она просияла широкой улыбкой, — и справедливо!       Гилберт не отрывал взгляда от Энн — ее прекрасное лицо окаймляли рыжие локоны, колыхавшиеся от ее дыхания, а прозрачные глаза искрились веселым блеском. Он взял ее за руку и, поднеся к губам, коснулся ими ее белесых костяшек.       — Ты победила, — произнес он с улыбкой, и Энн, восторженно вздохнув, усмехнулась; ее щеки залились трогательным румянцем, который удивительно ей шел.       Она окончательно расслабилась, когда началась трапеза, и разговоры сменили торжественное настроение на легкость и непосредственность, которыми полнились беседы, посвященные новогодним каникулам и о том, как их можно было провести в Эйвонли. После ужина Джо попросила Роллингса включить музыку на патефоне в зале, явно желая завлечь этим молодежь, на что Баш откликнулся с энтузиазмом. Пока Марилла укачивала задремавшую Дэльфин, он тут же воспользовался случаем, чтобы закружить не особо сопротивляющуюся Мэри в забавном танце. Энн расхохоталась, наблюдая за ними, потому что Баш выделывал немыслимые па, явно стараясь развеселить этим публику, и жестами призывал к ним присоединиться. Коул галантно предложил руку Джо, а Энн, вскочив с места, тут же вспорхнула к Мэттью, по выражению лица которого она поняла, что всеобщее веселье заставляло его чувствовать себя неловко, потому что он попросту не знал, куда себя деть.       — Потанцуй со мной! — Она взяла его за руку и осторожно потянула на себя, вынуждая его подняться с места.       — Я… — Мэттью растерянно посмотрел на нее, застигнутый врасплох неожиданным предложением. — Энн, я совсем не… Думаю, это… Может, тебе стоит-       — Пожалуйста, Мэттью, — настаивала Энн с нежной улыбкой. — Прошу тебя, всего один танец!       — Ну, я… Я не уверен, что…       — Мэттью Катберт, — Марилла строго посмотрела на брата, — от тебя не убудет, если ты немного подвигаешься, а не будешь стоять тут, как каменное изваяние.       Энн понимала, что такого рода развлечение среди множества людей являлось для Мэттью сущей пыткой, но она успокаивающе погладила его по руке и, когда они вышли в центр зала, сказала ему:       — Не беспокойся, Мэттью. Я обладаю исключительной неуклюжестью, так что на тебя никто даже не обратит внимание!       Мэттью усмехнулся, положив руку ей на талию.       — Ты слишком строга к себе, Энн, — тихо сказал он.       — И тем не менее это не прибавляет мне навыков в танцах, — засмеялась Энн, когда они принялись осторожно двигаться под музыку. — Но меня это не волнует. И я хочу, чтобы тебя это тоже не беспокоило. Когда сердце пляшет от радости, оно не руководствуется никакими правилами для этого, так почему же мы сами не можем просто радоваться и кружиться в танце, повинуясь чистому порыву души? Смотри, — она отдалилась, позволив Мэттью вытянуть руку, и, не отпуская ее, закружилась вокруг своей оси; ткань платья изумительным шлейфом развернулась, будто раскрытый бутон цветка. — Ух! А теперь попробуй ты!       Мэттью последовал ее примеру, закружившись, а затем взял Энн за руку, и они принялись танцевать, стараясь попасть в ускоренный темп музыки. Беспорядочное перестукивание каблуков, шелест взметнувшейся ткани платья и веселый смех, которого Энн не сдерживала, порождали их собственный мотив, в котором оба двигались так, как велело сердце. Энн засмеялась, потому что она была слишком нелепа для светских балов, но если раньше она грустила об этом, мечтая о том, чтобы стать изящнее, как и подобает королевским особам, то теперь она находила в этом особенную прелесть, что не являлась таковой, — и свободу, благодаря которой она могла наслаждаться тем, что была собой, и не стыдиться этого.       — У тебя чудесно получается! — поддержала Энн, заметив, что Мэттью, увлекшись процессом, расслабился, и на его лице замелькала улыбка.       — И все же, — запыхавшись, выдохнул он, — ты справляешься получше!       Гилберт с улыбкой наблюдал за ними, не в силах оторвать взгляд от Энн, которая, позволив Мэттью отступить, чтобы он мог перевести дух, самозабвенно порхала по залу, напоминая тропическую бабочку. Она была весела и беспечна, и он бы многое отдал за то, чтобы быть рядом с ней в эту хрупкую минуту счастья — и то, что останется после нее, не имело никакого значения, потому что Гилберт мечтал разделить с ней и горе, и радость, пока она сама желала этого.       Ноги сами повели его к ней — это было легче, чем дышать. Как хорошо, что их больше не разделяли шахматные доски! Теперь можно было просто протянуть руку — и не за тем, чтобы атаковать, переставив фигуру на нужное поле, а чтобы почувствовать трепет ее пальцев в своих. Так было правильно — проигрывать, не справляясь со своей слабостью перед ней, и за это получать лучшую из наград.       Ее улыбку. Прикосновение. Ее открытая тонкая шея под тенью локонов, к которой так хотелось прижаться губами.       Выравнивая дыхание, Энн с готовностью положила руку Гилберту на плечо.       — Не жалуйся, если отдавлю тебе ноги, — усмехнулась она. — Я совершенно пьяна от счастья.       — Кажется, я дурно на тебя влияю, — насмешливо добавил Гилберт, и Энн залилась смехом, пихнув его в бок.       Однажды они танцевали вместе у него дома в Торонто, но тогда они еще не знали, что это значило для них обоих. Близость напугала их, оставив наедине друг с другом и собственными чувствами, которые оказались гораздо сильнее их самих, но теперь ничто не мешало им гордым знаменем носить их на сердце у всех на виду, потому что это было всерьез и надолго.       Гилберт осмеливался надеяться, что хватит на весь кусочек вечности, что был для них отмерен, и они будут танцевать вместе сквозь года, как написала Энн в своей книге, подобрав столь точные слова.       Потому что отныне больше не было страха — даже тогда, когда ее фигурка, завернутая в дубленку и шерстяной платок, стремительно удалялась от него, погружаясь в рыхлый снег. Она вдруг побежала, едва они вырвались на улицу, чтобы погулять в саду и отдышаться после танцев в душном зале. Гилберт тут же ринулся за ней; ее смех напоминал ему серебристые колокольчики, что дразняще звенели перед ним, увлекая за собой.       Энн бежала быстро, привыкшая к подобным забавам, которые наполняли ее жизнь в Эйвонли, но Гилберт явно был сильнее ее, и вскоре он мог дотянуться до огненных прядей рукой, не боясь обжечься.       Энн с криком упала в снег, когда Гилберт, нагнав ее, обхватил ее за талию и, потеряв равновесие, приземлился рядом.       — Моя победа! — прохрипел он, рвано дыша, и с вожделением прижался разгоряченной щекой к снегу.       — Сегодня — да! — воскликнула Энн, смахивая с ресниц снежинки, и ткнула в него вытянутым пальцем в варежке, которым демонстративно пригрозила перед его лицом. — Но это не значит, что завтра ты не поплатишься за это.       — Охотно верю. — Гилберт со смешком развернулся к ней — Энн раскинула руки и ноги в стороны и принялась двигать ими, точно лопастями, изображая силуэт ангела на снегу. — Попробуем на лошадях?       — Ты же не умеешь кататься, — тут же откликнулась она, насмешливо взглянув на него. Гилберт улыбнулся.       — Ты могла бы меня научить.       Его маленькая хитрость сработала: Энн тут же встрепенулась и, подскочив, села, сияющими глазами уставившись на него.       — Обещаю, тебе понравится! — воскликнула она с энтузиазмом. — Это ни с чем несравнимое ощущение, когда ты несешься по полю с ветром наперегонки, а перед тобой простираются бескрайние просторы…       — Я думаю, — Гилберт приподнялся на локтях и осторожно приблизился к ней, — это отличная идея. В конце концов, мы будет квиты. Да и пора бы попробовать что-нибудь новое!       Энн счастливо улыбнулась ему и закусила губу, смахнув с его челки клочок снега. Она коснулась его щеки, и Гилберт замер, желая, чтобы это мгновение никогда не заканчивалось.       — Теперь все будет по-другому, правда? — Он озадаченно посмотрел на нее, и она продолжила: — Последние дни года… Последняя глава. А затем — в Новый год с чистого листа и с желанием узнать о себе что-то новое.       — Может, из меня и впрямь выйдет неплохой наездник, — заметил Гилберт с улыбкой. — Ну, а ты? Напишешь еще одну книгу?       — Возможно, — вздохнула Энн. — А может, и нет. Может быть, я поступлю в колледж, и тогда все изменится. Для меня уж точно.       — А как же, — Гилберт усмехнулся, — шахматы и грандиозный план по захвату мира?       — Я попробую… Из любопытства, — Энн задумчиво водила варежкой по сыпучему снегу, выводя на нем замысловатые узоры. — Но я знаю, что способна на большее. В конце концов, я здесь не для того, чтобы властвовать над миром, а для того, чтобы познавать его. И мне кажется, что это правильно. — Она вздохнула. — Таков мой план на следующий год — не строить никаких планов, а просто жить.       Гилберт улыбнулся ей; они не заметили, как приблизилась друг к другу настолько, что могли соприкоснуться лбами, чувствуя упоительное тепло в груди, несмотря на то, что они были по уши в снегу.       — В таком случае, — Гилберт выдержал паузу, чтобы перевести дух, и выудил из кармана своего пальто крохотный холщовый мешочек, — тебе не помешает новый талисман.       — Талисман?       — Дай мне руку.       Она протянула ему правую руку, предварительно сняв варежку, и Гилберт бережно подтянул к себе тонкое запястье, которое украшал серебряный браслет с покачивающейся фигуркой ферзя на нем. Гилберт высыпал что-то из мешочка себе в ладонь, и Энн расплылась в улыбке, наблюдая за ним.       — Мне закрыть глаза? — спросила она, изогнув бровь.       — А ты схватываешь на лету! — весело произнес Гилберт, и Энн со вздохом прикрыла веки, протягивая ему руку.       — У меня был хороший учитель.       Энн почувствовала легкое щекотание на своей руке от прикосновения Гилберта, а затем он отпустил ее, и вдруг стало так тихо, что ей показалось, будто он исчез, и она осталась одна в безмолвном царстве из снега и льда. Она нахмурилась, поерзав в нетерпении:       — Ну что?       — Прости, — она услышала неловкий смешок, — я просто… Можешь открывать.       Энн послушалась, и первое, что она увидела, было разрумянившееся от бега и холода лицо Гилберта, который с нежностью смотрел на нее. Она смутилась, поняв, что, должно быть, он не сводил с нее взгляда, пока она сидела в снегу с закрытыми глазами, не зная об этом, а затем посмотрела на свою руку, заметив, что ее браслет, с которым она никогда не расставалась, изменился.       Вернее, он остался таким же, только к фигурке ферзя добавился еще один маленький кулон в виде изящного цветка из розового кварца.       — С Рождеством, Энн, — Гилберт улыбнулся, любуясь ее сияющим лицом, которое выражало по-детски искренний восторг.       — О, Гилберт! — радостно вскрикнула Энн, осторожно подхватив цветок кончиками пальцев, — какая прелесть!       — Я подумал, что… — он осекся и прочистил горло, собираясь с мыслями. — Помнишь тот день, когда мы гуляли в моем саду?       — Конечно! — Как она могла его забыть?       — Яблони только расцвели, и ты сказала, что эти цветы особенно прекрасны, потому что они недолговечны, тогда как яблоками можно наслаждаться круглый год. Но этот цветок, — Гилберт указал на ее кулон, — он никогда не завянет, потому что прекрасным может быть не только определенное мгновение, но и вся жизнь. Уверен, ты знаешь об этом не понаслышке, но если однажды что-то заставит тебя в этом усомниться… — Он судорожно вздохнул. — Я просто хочу, чтобы ты помнила, что в бесконечном круговороте жизни всегда есть то, что остается неизменным и за что можно держаться, не беспокоясь о том, что это может исчезнуть.       Я всегда буду рядом, пока ты этого хочешь, моя дорогая Энн.       Она пристально смотрела на Гилберта, не в силах оторвать от него взгляда, преисполненного любви и нежности, и он заметил, как у нее задрожали губы.       — Спасибо, Гилберт, — сказала она хрипло, поглаживая пальцем холодный цветок. — Спасибо тебе, я… О, милый, это так красиво… и так поэтично! И ведь он в самом деле розовый, — она хихикнула, — и это даже не игра воображения!       — Кажется, это как-то связано с поцелуями, — насмешливо добавил Гилберт, чувствуя сладкую истому внутри от этого ласкового «милый», с которым она впервые обратилась к нему. — Если я не ошибаюсь.       — Нисколько! — Энн подползла к нему, и Гилберт откинулся на спину, когда она нависла над ним, пристально глядя ему в глаза. — Но в одном ты точно заблуждаешься.       — Неужели? — Он обхватил ее за талию и почувствовал, как несколько выбившихся из прически рыжих локонов легонько защекотали его щеку; он потянулся к ним рукой, чтобы заправить ей за ухо. — И в чем же?       — Каждое мгновение в моей жизни прекрасно, когда в нем есть ты, — просто сказала Энн, улыбаясь, и ее щеки залил румянец.       — Ну, — он усмехнулся, — я никуда не ухожу.       — И не надо.       Гилберт нежно водил пальцем по ее щеке.       — А ведь ты возлагаешь на меня огромную ответственность.       — Просто постарайся не разочаровывать меня, — хмыкнула она, и Гилберт заливисто рассмеялся.       — Знаешь, в одной из последних партий ты провернула неудачный размен, но, к счастью, никто этого не заметил, кроме меня.       — Гилберт.       — Поверь, без меня тебе придется несладко! А если бы на этом тебя поймал Боргов?!       — К черту Боргова, — упрямо прошептала Энн и потянулась к улыбающемуся уголку его рта, который она слегка тронула губами, но в следующее мгновение ахнула, когда Гилберт, подскочив, легким движением откинул ее на спину и навис над ней сверху.       — Это нечестно!       — И все же победа остается за мной.       Энн вздохнула, признавая свое очередной поражение — и сколько их набралось у нее на счету с тех пор, когда она впервые встретилась с Гилбертом?       — Это ненадолго, — недовольно пробурчала она, не удержавшись, и замерла, когда Гилберт склонился к ней совсем близко.       — Как видишь, путь к отступлению отрезан, и у тебя не осталось никаких шансов, — насмешливо проговорил он. — В шахматах это называется блокировкой.       — Откладываем, — манерно отчеканила Энн, втягиваясь в игру. — У меня еще будет время рассчитаться с тобой.       — Тогда, — Гилберт медленно растянул губы в улыбке, — заслуженный приз победителю?       — А ты все такой же заносчивый мальчишка, Гилберт Блайт, — фыркнула Энн.       — Но ведь ты любишь меня. — Он не верил, что действительно говорил это, но ее упрямо сжатые губы предательски дрогнули, и когда она улыбнулась, он понял, что это просто не могло быть ошибкой. — Разве этого не достаточно?       — Достаточно, — выдохнула она умиротворенно. — Пока ты рядом, я готова все тебе простить. Даже твое глупое бахвальство.       — Ну, за это я извиняться точно не намерен.       И Гилберт поцеловал ее. Энн обняла его за шею, улыбнувшись ему в губы, и в эту минуту она могла думать только о том, какие же они у него мягкие и как приятно чувствовать его — бережные прикосновения, сладкий запах, жар сердца, что бьется вровень с ее собственным. Никогда прежде она не испытывала ничего подобного даже в собственных фантазиях, и это было по-настоящему прекрасно — целоваться с Гилбертом.       Это нравилось ей даже больше, чем играть с ним в шахматы, а проигрывать ему — гораздо больше, чем побеждать; и она знала, что так и должно быть, потому что это было похоже на чудо.       Когда воздуха стало не хватать, он осторожно отдалился, и Энн смущенно сказала, часто дыша:       — Твоя взяла, Гилберт. Я сдаюсь.