Глава 3
15 июня 2021 г. в 19:32
К шестнадцати годам Энн приобрела особый авторитет в мире шахмат, доказав ему, что юная девушка способна добиться успеха на поприще, на котором в большинстве своем властвовали мужчины. Если раньше к ней относились снисходительно и не упускали случая отпустить колкость или попросту посмеяться над ее одержимостью шахматами, то теперь значимость ее имени была неоспорима наряду с теми, кто играл на международной арене, а не только в пределах Канады.
Энн мечтала заполучить возможность попасть на заграничные турниры, чтобы посостязаться с выдающимися шахматистами Европы, о которых она читала в «Шахматном обозрении» — у каждого из них был свой, отличный от ее собственного, опыт в игре, который хотелось изучить не только по напечатанным в статьях партиям, а по-настоящему, вживую, друг против друга за шахматной доской. Энн не сомневалась, что это было бы захватывающим открытием для нее, а еще это придало бы ей уверенности в ее состоятельности как шахматистки, у которой плодотворно развивалась карьера.
Но больше всего ей хотелось попасть в СССР, потому что Энн знала: лучше, чем советские шахматисты, не играет никто. Она восхищалась манерой Алехина, который вел игру красиво и эффектно, но при этом его атаки всегда были расчетливы и безжалостны. С самого начала, еще не зная теории, а лишь прислушиваясь к своей интуиции, Энн выстраивала игру в похожей манере, когда играла в подвале с мистером Шейбелом, уборщиком приюта, открывшим для нее шахматы.
А читая о партиях Ботвинника, Энн вдохновлялась его досконально продуманными стратегиями и бесстрашием идти на риск, чтобы добиться выигрыша — и ему это почти всегда блестяще удавалось. Его вклад в теорию дебютов оказал невероятное влияние на мировые шахматы — Энн часто обращалась к славянской защите в своих партиях. Она испытывала особенное воодушевление, используя приемы, которые впервые были обыграны советскими шахматистами: ей казалось, что тем самым она могла установить родственную связь с ними, несмотря на то, что их разделяли время и тысячи километров расстояния.
Однако особенный интерес для нее представляло имя Василия Боргова, действующего чемпиона мира по шахматам, с которым Энн довелось впервые сразиться на своем первом международном турнире в Ванкувере. Состязания проходили жестче, чем те, в которых Энн участвовала раньше, но она успешно справлялась с ними, одолевая именитых гроссмейстеров из разных стран. Исключением стала партия с Борговым, которая запомнилась ей больше всего — поражения всегда оставляли тяжелый отпечаток в ее сердце. Но сильнее ее ранило даже не это, потому что Энн отчетливо почувствовала пронизывающий до костей страх, когда она впервые увидела его.
Резкие черты лица, стянутые в напряженную линию губы, суровый, неприветливый взгляд. Даже костюм на нем сидел геометрично строго и правильно, а накрахмаленный воротник белоснежной рубашки напоминал Энн хищный оскал. Рядом с Борговым, который производил впечатление солидности и непоколебимости, Энн чувствовала себя глупо и неуместно, несмотря на то, что теперь вместо косичек она собирала волосы в изысканную прическу, научившись этому у лучшего друга Коула, а детские платья с вышивкой заменили купленные в Торонто шелковые блузки и юбки в форме колокола, в которых она выглядела старше и женственнее.
Уверенность в себе она окончательно утратила за шахматной доской, когда против нее играл Боргов — или совершенная машина вместо него, потому что иначе Энн не могла объяснить себе феномен его манеры. Партия с ним не походила ни на одну из тех, что когда-либо довелось пережить ей в своей карьере.
— Я чувствовала себя такой беспомощной! — выпалила Энн, держа в трясущихся руках кружку с теплым молоком. Она вернулась в Эйвонли вместе с Мариллой и Мэттью из своего путешествия в Ванкувер и принималась за свой привычный воскресный завтрак, однако кусок не лез в горло — Энн до сих пор не могла прийти в себя после знаменательной встречи с Борговым и едва сомкнула глаза этой ночью, проснувшись взбудораженной и рассеянной. — Он был... Как скала. Как скала, которую ничем нельзя пробить! Никто не играет так, как он.
— Он — чемпион мира, Энн, — вздохнула Марилла, поставив на стол тарелку с подрумянившимися тостами. — Разве не ты мне говорила, что советским шахматистам нет равных?
Энн едва не поперхнулась молоком.
— Его манера совсем не похожа на то, как играл Алехин, — скороговоркой произнесла она, — или Левитский!
— Ради Бога, Энн, ты прольешь на себя молоко!..
— Они, — она со звоном отставила кружку на стол, — превращали шахматы в настоящее искусство, проделывали такие комбинации, от которых захватывало дух, я читала, это действительно поражает воображение, Марилла! Но Боргов... — Энн рвано выдохнула, — Боргов играет так сухо и банально! В его игре совершенно нет простора для воображения! Каждый его ход будто вымуштрован, как на параде... Я могла предвидеть все, что он проделал, но... Я не думала... не думала, что так легко сдамся. — Она подняла опустошенный взгляд на Мариллу. — У меня осталась только ладья, чтобы защититься, а его слон угрожал мне матом, и если бы я пожертвовала ладьей, когда у меня не осталось коня, я-
— Энн, — Мэттью, сидевший рядом с ней за столом, осторожно сжал ее руку. Энн с трудом перевела дух; в ее взгляде читалось отчаяние, но глаза оставались сухими. — Проиграть еще не значит сдаться.
Энн вздохнула, задумчиво закусив губу.
— Я не должна была соглашаться на защиту Руи Лопеса, — тихо прошелестела она. — Алехин не допустил бы этого.
— Ты всегда озираешься на тех, кто играл до тебя, — мягко проговорил Мэттью. — Но хорошо ли ты знаешь о той, кого я вижу перед собой прямо сейчас?
Он коснулся ее запястья, поддев пальцем цепочку серебряного браслета, подаренного им же ей на день рождения. На цепочке висел маленький брелок в виде изящной фигурки ферзя.
— Я знаю одну необыкновенную рыжеволосую девочку, — Мэттью легонько щелкнул Энн по кончику носа, и она, зажмурившись, засмеялась, — которая однажды сказала мне, что больше любит представлять, чем вспоминать. Я не догадывался, какая сила кроется в этом, пока я не узнал тебя достаточно хорошо, чтобы понять, что ты можешь изменять мир вокруг себя, даже не замечая этого.
Энн слушала его, затаив дыхание и не отрывая от него пристального взгляда.
— Не вспоминай об этой партии как о поражении, Энн. Представь, что это — твой следующий шаг на пути к большим переменам, которые наступят совсем скоро. — Мэттью кивнул на ее браслет с брелоком. — А это пусть будет напоминанием тебе о том, кем ты являешься на самом деле.
— Когда-то я воображала себя принцессой Корделией, — судорожно вздохнула Энн, улыбнувшись — вымышленные истории служили ей надежной опорой в безрадостных стенах приюта.
— Это осталось в прошлом, — с легким прищуром добавил Мэттью. — А теперь... Да здравствует королева Энн! — Он торжественно поднял кружку с молоком. — Ура!
— Ура! — Марилла последовала его примеру и расплылась в светлой улыбке. Энн рассмеялась и, подскочив, прижалась к груди Мэттью, обхватив его руками; тот опасно покачнулся на скамье, но не проронил ни капли молока, заблаговременно отставив кружку на столе на безопасное расстояние.
— Ты прав, Мэттью! Силой воображения можно изменить всю жизнь, — глухо пробормотала она, уткнувшись носом в его рубашку, от которой пахло топленым маслом, солнцем и табаком. Мэттью крепко обнял ее в ответ, прижав к себе теснее. — Но даже мое непревзойденное воображение порой бывает бессильно. — Энн тотчас оторвалась от него, чтобы посмотреть ему в глаза. — Я никогда не могла вообразить, что у меня будете вы! Моя семья, — она перевела сияющий взгляд на Мариллу. — И я так счастлива, что вы есть у меня!
— И всегда будем, — кашлянув, произнес Мэттью. — Что бы ни случилось. Когда ты поедешь в Москву-
— Мэттью! — Марилла, нахмурившись, всплеснула руками. — Не хочу даже слышать об этом!
— Неужели ты запретишь Энн участвовать в турнире?
— Но ведь это так далеко и небезопасно! Бог знает, что может случиться!
— Марилла, это не будет иметь никакого значения, — нетерпеливо выдохнула Энн, — если я не займу первое место на чемпионате. Я должна буду сразиться с Гил... — Она осеклась на полуслове и сжала губы, нахмурив брови, — если верить статьям из «Шахматного обозрения», действующий чемпион страны только укреплял свои позиции, успешно выступая на международных турнирах, в том числе и в СССР. — В смысле, — она зажмурилась, собираясь с мыслями, — с сильнейшими шахматистами Канады — и одолеть всех до единого.
— Я хорошо представляю себе это, — хмыкнул Мэттью. — А ты?
Энн не удержалась от улыбки.
— Я всегда знала, что у тебя прекрасное воображение! — радостно сказала она.
— Кое-кто научил меня во всем видеть новые возможности, — он крепко сжал ее тонкие руки в своих широких, грубоватых от тяжелой работы на ферме ладонях. — Потому что именно мечтатели...
— Меняют мир, — закончила за него Энн, и Мэттью кивнул с удовлетворением, мягко улыбнувшись ей.
— Кажется, теперь я знаю, — она улыбнулась, расширив глаза. — Ох, Мэттью, теперь я точно знаю, что нужно делать!
— И что же? — спросила Марилла, и Энн рывком обернулась к ней. Ее глаза искрились живым огнем.
— Проработать пешечно-ладейные окончания! — Она коротко вздохнула и резво поднялась на ноги, готовая сорваться с места.
— А как насчет окончания завтрака? — встрепенулась Марилла, указав на накрытый стол. — Ты же совсем ничего не поела!
— Ох, Марилла, как же я могу думать о завтраке, когда в моем воображении пешка ходит на четвертое поле ферзевой ладьи? — Она посмотрела на озадаченного Мэттью. — Так было у Ласкера и Тарраша. Безумно красивая партия! — Энн быстро чмокнула Мариллу в щеку и вприпрыжку поспешила к лестнице, что вела на мансарду. Марилла с деланным недовольством покачала головой, пряча улыбку.
Она не сомневалась, что впереди их семью ожидали большие приключения.
⦁
Выделенная для проведения турнира простая аудитория колледжа казалась Энн гораздо уютнее роскошных залов в дорогих отелях, в которых ей чаще всего доводилось играть в шахматы, — можно было подумать, что молодые люди собрались здесь, чтобы послушать лекцию о Шекспире, портрет которого висел на стене, а не побороться за звание чемпиона Канады по шахматам. Впрочем, Энн не находила в этом ничего удручающего — напротив, такая рядовая обстановка позволила ей расслабленно выдохнуть, переступив порог аудитории. Она остановилась, ища глазами свой стол с шахматной доской, за которым сегодня ей предстояло играть, и почувствовала внимательные взгляды на себе — на местах в возвышениях, обращенных к сцене, на которой вместо кафедры лектора располагались столы, уже собралась некоторая публика. Среди лиц болельщиков и студентов Энн различила Коула и с улыбкой помахала ему, радуясь тому, что Марилла позволила ей поехать на чемпионат вместе с ним — близилось время сбора урожая в Эйвонли, и Марилла с Мэттью не могли оставить ферму. Конечно, не обошлось без пламенных напутствий о том, чтобы она всегда держалась поблизости Коула, дабы не потеряться в городе, не свалиться в какую-нибудь канаву, не стать жертвой карманников или еще что-нибудь в этом духе — Энн была поражена тому, какой богатой оказалась фантазия Мариллы на дурные события, которые непременно могли настигнуть ее дитя. Коул помахал ей в ответ и показал ей поднятые большие пальцы вверх, и Энн кивнула ему, чувствуя упоительное тепло, разлившееся по груди, — поддержка близких воодушевляла ее и придавала сил. А еще утром перед турниром он заплел ее волосы в искусную косу, и если раньше они были проклятием всей ее жизни, доставляя ей одно лишь страдание, то теперь, смирившись с тем, что им никогда не стать каштановыми, Энн находила, что благодаря магии рук художника волосы казались не такими уж рыжими и ужасными, как раньше. Вообще настроение сегодня у нее было прекрасным, и она знала, что ничто не сможет его испортить, а на турнире она обязательно покажет высший класс. — Энн. Она вздрогнула и, обернувшись, столкнулась взглядом с Гилбертом Блайтом. Она знала, что встретит его на чемпионате, но все же почувствовала себя застигнутой врасплох, а в голове вдруг не осталось ни одной дельной мысли. — Привет! — Он мягко улыбнулся ей, и Энн потребовалось приложить некоторое усилие, чтобы наконец прийти в себя и ответить ему. — Привет, — она взглянула на него чуть настороженно, почувствовав, как в груди вдруг остро защемило — неужто дала о себе знать старая обида? — Рад видеть тебя здесь, — и это прозвучало действительно искренне. Они не виделись больше года, и за это время он заметно вытянулся в росте, черты его лица заострились, а шелковистые кудри остались все такого же непозволительно каштанового цвета, о котором она могла только мечтать. В его глазах была та же пронзительная чистота — казалось, что можно было лицезреть всю его душу, увязнув в глубине зрачков. Безусловно, Гилберт Блайт был красив, но что-то больше этого открывалось для нее, когда он смотрел на нее с таким пронзительным вниманием. В такие моменты Энн казалось, будто ничего вокруг не существует, кроме теплых глаз напротив. На фотоснимке Гилберт не казался таким открытым, как перед ней; лощенный Человек-С-Обложки, к которому Энн привыкла, разбирая его лучшие партии вместо летнего чтения, был неживым и от него пахло сухим глянцем типографской бумаги — в отличие от настоящего Гилберта, будто бы сошедшего со страниц ее любимого романа, в котором она хранила дорогие сердцу ароматные сухоцветы с прошлого лета. Должно быть, именно поэтому Энн чувствовала себя неудобно рядом с ним — она не сомневалась, что такие люди, как Гилберт Блайт, знают себе цену и не преминут известить об этом других, возвышаясь над ними в собственном тщеславии. Но он смотрел на нее так открыто и просто, что сердце заходилось в каком-то безотчетном трепете — так смотрят на близкого друга, которому можно доверять и протянуть руку, зная, что ее удержат в своей. — Волнуешься? — дружелюбным тоном спросил Гилберт и озадаченно поднял брови, когда Энн вперила в него дикий взгляд. — Ни капельки! — почти вскрикнула она, ужасаясь его проницательности. Встреча с ним, конечно, взбудоражила ее, но ему совершенно незачем было об этом знать. — Что ж, — вздохнул он, — по крайней мере, играть против Боргова сегодня точно никому не придется. — Провальная попытка, Гилберт, — Энн закатила глаза и отошла в сторону, чтобы найти шахматную доску со своим номером. — Попытка?.. — Он последовал за ней. — Унизить меня. Гилберт опешил, рвано выдохнув. — Унизить?! Господи, Энн! — он, быстро обогнав ее, преградил ей путь, и ей пришлось остановиться, едва не уткнувшись лбом в его плечо. — Я читал о твоей игре, и это было поистине блестяще! Мне жаль, что все так закончилось, но... Это же Боргов, — Гилберт грустно усмехнулся, слегка пожав плечами. — Он невероятно силен, и я могу себе представить, как это было жутко — играть против него и совершенно не знать, как поступить. Энн внимательно посмотрела на Гилберта. Он совсем не походил на человека, терпящего поражения, которые могли бы обнаружить его слабость перед противником, превосходящего его в мастерстве. Должно быть, он просто жалел ее, ведь она — всего лишь девочка, ярко-рыжим вихрем ворвавшаяся в черно-белый мир, который по общепризнанному мнению принадлежал мужчинам. — Не утруждай себя, — бросила она сухо. — Поплакать о Боргове я могу и без твоего участия. — Я вовсе не хотел тебя задеть, — произнес Гилберт с горечью. — Я лишь хотел... выразить свое сочувствие, потому что я знаю, каково это — чувствовать себя совершенно беспомощным. Энн невольно разомкнула губы, глядя на него, и вдруг зудящее внутри желание высказать ему что-нибудь колкое развеялось, и осталась только неловкость и чувство какой-то внутренней наготы — и он, и она неожиданно распахнулись друг другу в этом мимолетном понимании и взгляде, снова, когда оставались только двое и ничего вокруг, но голос арбитра громко провозгласил: «Игра начнется через пять минут», и Энн, встрепенувшись, взволнованно огляделась по сторонам. — Кажется, пора, — Гилберт кивнул, задержав на ней пристальный взгляд. — Удачи, Энн. — И отдалился, направившись к своей доске. Энн растерянно проводила его взором, а затем последовала к столу под номером 16, располагавшемуся возле высокого окна, из которого открывался вид на высокие вязы и сочно-зеленую лужайку кампуса. Она знала, что, только сосредоточив внимание на клетках с выстроившимися на них фигурами, ей удастся освободиться от множества неясных мыслей и чувств, в которых разбираться совершенно не хотелось. Гораздо проще было раскусить соперника. О гроссмейстере Филипе Рене писали в одном из свежих выпусков «Шахматного обозрения», и теперь он сидел напротив Энн на стороне белых с невозмутимым выражением лица. Энн запустила его часы и приготовилась к бою. Она применила сицилианскую защиту, ответив на его ход пешкой ферзевого слона. Рене действовал лаконично, прибегая к довольно прозрачным, но сильным маневрам, однако уже в миттельшпиле Энн вынудила его начать отступление. Она чувствовала себя предельно собранной и серьезной и вздохнула с удовлетворением, когда в конечном счете Рене протянул ей руку, сухо вымолвив: «Сдаюсь». Поднявшись на ноги, Энн оглядела аудиторию — другие партии активно продолжались, а она уже завершила свою, заполучив победу и уверенность в том, что это — только начало.⦁
— Шахматы — это, конечно, здорово, но, может быть, сначала выпьем по чашке кофе? Энн недоуменно вскинула брови, оторвавшись от доски, чтобы взглянуть на Коула, который затворил за собой дверь ее комнаты в студенческом общежитии. Она издала неопределенный звук, растерявшись с ответом. — Доброе утро, Энн, — Коул усмехнулся. — Предпочитаешь Капабланку или Морфи на завтрак? Энн хмыкнула, показав ему обложку книги, партии из которой она разбирала на доске, лежа на кровати; это была книга «Миттельшпиль в шахматах», переведенная с русского. Коул присвистнул. — Мне ли тягаться с аппетитом советских шахматистов? — сказала Энн насмешливо. — К тому же, я слышала, что они иностранцев едят живьем на турнирах у себя дома. — Обгладывают до кости, — кивнул Коул. — Но я даже рад, что туда не попал. — Ты просто себя недооцениваешь! — Скорее, наоборот... Ценю себя достаточно, чтобы не лезть в самое пекло. Энн со вздохом захлопнула книгу и села на кровати, внимательно глядя на друга. — Ты не жалеешь, что оставил шахматы? — тихо спросила она. — Нисколько! — Коул присел на край кровати рядом с ней. — Шахматы — это искусство, и при том безумно красивое. Но я больше не хочу пытаться выразить красоту через шахматы. Я хочу сам создавать ее. — Но ты и так это делаешь! — горячо возразила Энн. — У тебя такое потрясающее чутье, что поражает до глубины души, как ты еще не сделался чемпионом страны, обладая такими навыками! — Ты не понимаешь, о чем говоришь. — Коул, ты давал сеансы игры вслепую... — Вот именно, я играл вслепую, ничего не видя перед собой. Никакого будущего. Это не мой путь, Энн. Я хочу свободы, которую нельзя уместить в одни клетки, — он кивнул на складную доску, которую Энн всегда брала с собой в поездки на шахматные турниры, чтобы тренироваться в свободное время. Она легонько тронула его за плечо, грустно улыбнувшись. — Мне тебя не хватает, — сказала она. Коул приобнял ее за плечи. — Но сейчас я здесь, — произнес он с улыбкой. — И мы всегда ждем тебя в Париже. Тетя Джо очень хочет встретиться с тобой. — И я тоже! — Только имей в виду, Энн, — полусерьезно-полушутливо добавил Коул, изогнув бровь, — с возрастом она стала очень сентиментальной. Не думаю, что где-нибудь еще ты сыщешь полную коллекцию вырезок из газет и журналов, в которых упоминается твое имя. Я не удивлюсь, если она станет учредителем фан-клуба в твою честь. Они рассмеялись, и Энн почувствовала, как вдруг горячо защипало в глазах — ей до сих пор не верилось, что она могла получать столько поддержки от дорогих ей людей. — Следующий турнир пройдет как раз в Париже, — воодушевленно воскликнула она. — И мне бы очень хотелось принять в нем участие! — Разве может быть иначе? У тебя ни одной ничьи за все прошедшие туры! — Все зависит от того, чем закончится этот чемпионат. Если я не одолею Гилберта Блайта, — Энн осеклась на мгновение и, прикрыв глаза, глубоко вздохнула, — то Европа будет закрыта для меня. — Не говори ерунды, — Коул подхватил ее за руку и потянул за собой, вставая. — Ты справишься, Энн, я уверен, и в этом тебе поможет чашечка крепкого кофе. Энн расплылась в улыбке и сжала его руку. — Может быть. Они покинули общежитие, чтобы отправиться в соседний корпус, в котором находились комнаты отдыха для студентов, конференц-зал и кафетерий. Энн с удовольствием озиралась по сторонам, ступая по мягкой, удивительно яркой траве, на которой расположились студенты, устроив пикники. Раскидистые высокие деревья бросали узорчатую прохладную тень на лужайку, отовсюду доносились оживленные разговоры и смех, кто-то наигрывал мелодию на гитаре. Порой Энн думала о том, как же это здорово — быть частью этого обыденного мира со всеми его радостями и трудностями, зная, что для тебя всегда найдется здесь место. Возможно, Коул действительно был прав: шахматы не могли дать все, чего жаждет сердце. Но в отличие от него мир шахмат всегда оставался для Энн понятным; она могла его контролировать и оставаться уверенной в том, что никогда в нем не разочаруется. Более того, шахматы подарили ей близкого друга Коула, которого она обыграла еще на одном из первых турниров в Шарлоттауне и с тех пор полюбила как брата, а еще гонорары с турниров позволили ей помочь Катбертам в неурожайный год, когда Мэттью чуть было не заложил Зеленые Крыши в банке в попытках выправить их бедственное положение. Она могла с твердостью сказать, что шахматы спасли ей жизнь, став отдушиной в приюте и позволив ей наконец поверить в собственную значимость и силу. — Кстати, о Гилберте Блайте, — как бы между прочим вставил Коул, когда они вошли в кафетерий — обшитые деревянными панелями стены, мягкие диваны, по-домашнему желтый свет ламп в узорчатых абажурах. — А что с ним? — Энн непонимающе взглянула на него. — Он здесь. Коул кивнул на дальний конец зала — за столиком действительно сидел Гилберт в окружении ребят, которым он что-то объяснял. Перед ним располагалась шахматная доска с расставленными на ней фигурами, на позиции которых он указывал рукой. Энн нахмурила брови, невольно вспомнив их первую встречу. Как и в тот раз, ей вдруг отчаянно захотелось вникнуть в ход игры — доска ее гипнотизировала. — Меня это не интересует, — быстро проговорила она, не отводя взгляда. — Уверена? — Коул деликатно кашлянул, точно подавил смешок. — А вот Блайт, похоже, всерьез интересуется тобой. — О чем ты говоришь? Они встретились взглядами, Гилберт прервал объяснения на полуслове. Энн почувствовала мурашки по всему телу; ей хотелось отвернуться, но что-то в глазах Гилберта заставило ее этого не делать. Она смотрела на него, упрямо пытаясь прочесть его мысли, но он первым отвел взгляд, вновь переключив свое внимание на доску. Будто она вдруг перестала существовать. Энн поколебалась мгновение и затем, разозлившись, быстрыми шагами преодолела расстояние до его столика. Она сразу узнала нескольких шахматистов за столом — с одним из них она отыгралась несколько дней назад, разгромив того всего в двадцать ходов. — ...я бы не стал на это полагаться, — спокойно продолжал Гилберт, не замечая ее присутствия, — ход пешкой будет слишком слабым- — Пешки пригодились бы только в случае хода слоном, — отчеканила Энн, быстро оценив положение на доске. — Здесь нужно применить защиту Руи-Лопеса. Она злилась — нет, она была просто в бешенстве, а все потому, что Гилберт Блайт откровенно игнорировал ее, будто она была пустым местом. Он даже не повернулся, когда она заговорила! Энн услышала, как Коул позади нее сделал глубокий вздох, когда она, не глядя на Гилберта, склонилась над доской и перенесла коня с третьего поля короля на пятое после ферзя. — Вот так, — она сложила руки на груди, с удовлетворением осмотрев доску. — Ну, что я говорил? — насмешливо произнес Гилберт, подняв взгляд на зрителей. — Ты был прав, Гилберт, — кивнул один из шахматистов. — Энн была права, — поправил он, наконец взглянув на нее, и поднялся ей навстречу, приветственно кивнув. — Хочешь сыграть в блиц? Энн поджала губы, меж бровей пролегла тонкая морщинка — Гилберт определенно задумал для нее какую-то шутку, и ей это не понравилось. Сегодня он пребывал в особенном расположении духа — он весь прямо-таки сиял от удовольствия, а в расслабленном положении тела, приподнятых бровях и легкой улыбке угадывалось совершенно мальчишеское озорство. — Можем сделать ставки, — предложил Гилберт, выдержав паузу. Он сложил руки на груди, не сводя с Энн смеющегося, дерзкого взгляда. — Ставки? — Например, по пять долларов за каждую партию. — Меня интересуют шахматы, а не азартные игры. — Что, даже не попробуешь обобрать меня до нитки? В груди Энн бушевала буря — ей отчаянно хотелось поставить выскочку Блайта на место, но она знала, что ей не доставало практики в блицах. Ее раздражало, что Гилберт снова насмехался над ней, пытаясь надавить на ее слабые места, и она подумала, что лучшим решением будет принять его вызов, не дав ему возможности снова ее задеть. — Хорошо, — сказала она, глядя ему прямо в глаза. — Но сначала мне нужно выпить кофе. — Я принесу, — вызвался Коул, и она обернулась к нему. — Без сахара. — Верно, — Энн слегка улыбнулась. — Спасибо. Ей уступили место за столом, и она села напротив Гилберта, который, проводив Коула внимательным взглядом, расположился тоже и протянул ей кулаки, в которых были зажаты пешки. Энн коснулась его правой руки — в раскрытой ладони оказалась белая. — Повезло, — мягко произнес Гилберт, расставляя фигуры. — Преимущество белых может сыграть на руку. Энн бросила на него сердитый взгляд, но удержалась от колкости в ответ, потому что Коул принес ей ароматный горячий кофе. Она неторопливо сделала несколько глотков, прикрыв веки, и сразу почувствовала себя намного лучше. В это время собравшиеся вокруг их стола молодые люди не сводили с нее глаз в нетерпеливом ожидании. — Итак, — Гилберт коснулся часов, чтобы запустить их, — готова? Энн отставила чашку на блюдце. — Готова. Кнопка часов щелкала беспрерывно; Гилберт поставил ей мат за три минуты. Энн отдала ему пятидолларовую банкноту, попытавшись успокоить себя тем, что ей просто нужно втянуться в столь быстрый темп игры — Гилберт вел игру на ошеломительной скорости, реагируя мгновенно, и с поразительной точностью угадывал каждый ее задуманный ход. Она допила кофе, со звоном отставила чашку на блюдце и принялась расставлять фигуры заново. Энн попробовала применить сицилианскую защиту, но Гилберт разрушил ее план жертвой своей пешки, тем самым вовлекая ее в совершенно противоположное от ее замыслов положение. Тогда Энн решила создать ему помеху в виде сдвоенных пешек в миттельшпиле, но Гилберт оставил их без внимания, ударив по центральному флангу. Энн ввернула игру так, чтобы поставить мат конем, что так же не сыграло никакой роли для Гилберта, который добрался до ее короля, чтобы объявить ему мат. Вместо ответного хода Энн протянула ему банкноту и, глубоко вздохнув, сжала во влажных руках фигуры, чтобы снова расставить их на доске. Она чувствовала присутствие Коула рядом, который внимательно следил за игрой, но не отрывала взгляда от доски, чтобы не утратить чувство концентрации. Тем временем к полудню вокруг их столика собралось уже человек тридцать — те, кто участвовал в чемпионате, а также любопытствующие студенты колледжа и даже несколько преподавателей. Энн немного успокоилась, когда ей удалось победить Гилберта в третьей партии, но затем она испытала глубочайшее разочарование, потому что никогда в жизни ей не приходилось терпеть столько поражений подряд — Гилберт проделывал головокружительные комбинации, в которых хотелось разобраться, но времени на это катастрофически не хватало. Он действовал молниеносно, каждый его ход и движение рукой были доведены до автоматизма, что позволяло ему выигрывать практически каждую партию. Энн понимала, что это — всего лишь пятиминутные блицы, но все же она чувствовала, как в ней вскипает неудержимый гнев на Гилберта, которому они так просто и мастерски удавались. Она играла блистательно, вела безукоризненные мощные атаки и точно отражала каждую угрозу, но этого явно было недостаточно. Казалось, Гилберт обладал неким особым знанием, постичь которое Энн не могла — словно бы шахматы раскрывали для него свои особые секреты, которые для других оставались недоступны. Энн чувствовала, что ее трясло, будто в ознобе, — стремительность игры захватывала дух и разжигала пламя азарта, но череда поражений раздражала, лишая ее самообладания. — Хватит, — почти вскрикнула Энн, всплеснув руками, точно в попытках оттолкнуть от себя доску — она подскочила на столе, и несколько фигур со стуком попадало на пол. Больше всего на свете Энн хотелось ударить Гилберта этой доской, но руки у нее точно задеревенели. Она сидела не шевелясь и рвано дышала, мутным взглядом устремившись Гилберту куда-то в грудь. В кафетерии стояла тишина. — Энн, — тихо проговорил Коул, легонько коснувшись ее плеча, и она, вздрогнув, подняла на него взгляд. Коул выглядел обеспокоенным. — Все в порядке, — хрипло выдохнула Энн и бросила на стол свою последнюю пятидолларовую купюру. Она старалась не смотреть на Гилберта, резко поднялась с места и выскочила из кафетерия, разобрав брошенное ей вслед «Энн!», когда Гилберт поспешил за ней следом, но она не обернулась, ускорив шаг.⦁
Туры продолжались, и Энн больше не думала о разгроме, который устроил ей Гилберт. На следующий день она без труда одолела француза из Квебека, который сдался, когда она завлекла его разменами фигур в эндшпиле. Она вернулась в привычную колею, когда шахматы требовали максимальной концентрации и вдумчивого подхода, а не результата на скорость. К тому же последняя победа далась ей проще, чем она ожидала, — после провальной партии с Борговым Энн с особым вниманием проработала эндшпили, погрузившись в книги с разбором знаменитых партий советских шахматистов. После тура Энн и Коул отправились в кафетерий отпраздновать ее победу порцией мороженого. Они с жаром обсуждали партии, наслаждаясь лакомством и обществом друг друга, и на душе у Энн было светло и спокойно. Однако от ее внимания не укрылось, что в кафетерии был Гилберт, который сидел поодаль вместе с Муди Спурдженом и почти не отрывал взгляда от их столика. Энн сделала вид, будто не заметила его, решив, что она и без того потратила на этого мальчишку слишком много времени и сил, чего он, безусловно, не заслуживал, и потому, когда Коул отошел в уборную, вздрогнула от неожиданности, подняв взгляд на Гилберта, который сел на его место напротив нее. — Слушай, Энн, — он немного запыхался и вообще выглядел несколько растерянным, словно что-то не давало ему покоя. — Прости меня за вчерашнее. Я ни в коей мере не хотел тебя обидеть. Энн демонстративно молчала, увлеченно ковыряя ложечкой шарик мороженого в корзинке. — И вообще, все это... — Гилберт нервно провел рукой по взъерошенным волосам. — Это все так глупо. Разве мы не можем быть друзьями? — Вчера ты обобрал меня до нитки, — насмешливо проговорила Энн, особо выделяя его фразу, — а сегодня предлагаешь мне дружбу? — Я подумал, что нам не помешало бы попробовать что-то новое. — Попробуй не действовать мне на нервы. — Энн, — Гилберт произнес ее имя столь проникновенно, что она невольно замерла и посмотрела на него. — Ты лучше всех. Я читал все твои партии. Ты ведешь атаку, как Алехин. — И что с того? — вспылила Энн. — Вчера ты с легкостью отбил мои атаки. — Это не считается, у меня просто больше опыта в блицах. Я много играл в Торонто. — Ты победил меня. Тогда, в Монреале. — Теперь же я не уверен, что смог бы сделать это снова. Он пристально смотрел ей в глаза, будто пытаясь сказать ей что-то такое, что нельзя было уместить в слова, и Энн вдруг почувствовала, как к лицу прилил жар. — Сдвоенные пешки, — наконец произнес Гилберт задумчиво. — В этом вся и проблема. — Что ты имеешь в виду? — В нашей партии тебя подвели именно сдвоенные пешки. У тебя были все шансы на победу. Энн нахмурилась, но не успела вымолвить и слова, заметив, что Гилберт обернулся к Коулу, который приблизился к ним с безмятежным выражением лица. — Гилберт, — он приветственно кивнул. — Здравствуй, — Гилберт заметно напрягся, а его голос вмиг стал сухим и отстраненным. — Рад встрече, — Коул бросил взгляд на вдруг смутившуюся Энн. — Э-э... Я вам не помешал? — Нет! — хором выпалили оба и, как показалось ему, слишком взволнованно. Гилберт растерянно оглянулся на Энн и поднялся на ноги. — Я... как раз собирался уходить, — он снова посмотрел на Энн. — Хорошего дня. — И покинул кафетерий; в окне Энн долго разглядывала его удаляющуюся высокую фигуру, когда он пересекал лужайку, пока Коул ее не окликнул. — Будь добра, объяснись. — О чем ты? — Энн в удивлении уставилась на друга. — Почему Гилберт Блайт выглядит так, будто ты разбила ему сердце? — Я? Что за глупости! — Это не глупости. Я же не слепой! Когда он грустит, он становится красивее, чем обычно. Энн поперхнулась смешком, чувствуя себя страшно неловко. — Ничего не было, — быстро проговорила она, продолжая лихорадочно ковырять ложкой мороженое. — Он извинился за то, что разгромил меня вчера. — Бедолага, — произнес Коул сочувственно, однако в голосе четко улавливались нотки легкой насмешки. — Должно быть, он решил, что у нас с тобой свидание. — Какая ему разница? — Господи, Энн, да он же по уши влюблен в тебя! — не сдержавшись, выпалил Коул. — Что?! — Опешив, Энн выронила ложку, которая со звоном отскочила на стол. — Нет! С чего ты взял? — Если ты будешь внимательно следить не только за тем, что происходит на шахматной доске, ты обнаружишь много интересного и за ее пределами, — усмехнулся Коул, и Энн, едва не задыхаясь от волнения, легонько шлепнула его по руке. — Ауч! — Он хрипло засмеялся. — Может, ты и сделаешься величайшим художником современности, — насмешливо проговорила Энн, воздев подбородок, — но для меня ты навсегда останешься вредным младшим братцем. — Брось, Энн, у нас всего месяц разницы!.. — Однако от меня ты подобной чепухи никогда не дождешься! — парировала она. — Гилберт и я — соперники, Коул, и нас связывает только шахматная доска, за пределами которой ничего нет — и быть не может. — Это ты так думаешь, — не унимался Коул, наблюдая за тем, как Энн с удовлетворением принялась поедать мороженое. — Я уверен, Гилберт с самого начала увидел в тебе не потенциального соперника, а девушку, которая просто ему понравилась. — Это он сам тебе сказал? — Для этого слов не нужно, Энн. Она смерила друга недоуменным взглядом, но Коул тут же принялся за мороженое с умиротворенным выражением лица, и Энн решила больше не продолжать этот разговор, потому что в ней он вызывал смешанные чувства, которые сбивали ее с толку, лишая ясности мыслей, и попросту пугали ее, а все потому, что никогда прежде она не испытывала ничего подобного.