Откуда к нам пришла зима

С приходом зимы всё замирает неожиданно и нежданно, будто впервые. Холод сковывает тело колючими лапами, заставляя ёжиться в попытке сохранить драгоценное тепло внутри, но все движения бесполезны и пусты, когда даже боль и та проходит, оставляя за собой только зияющую чёрную дыру внутри. Ведёт ли она в бесконечность или в другое измерение — пока только в пустоту, бессмысленную и тихую, как хмурое зимнее утро после первого в году снегопада. В комнатах теперь темно и совсем неуютно — с той стороны, куда особенно сильно бил ветер, стёкла на окнах стали почти непроходимыми для тусклых солнечных лучей. Микаса просыпается рано, повинуясь старой выработанной привычке, словно биоробот, сам не вполне осознающий, где именно механические инструкции извне пересекаются с его собственной волей. Пару дней к ряду отряд ночует в одном из перевалочных пунктов, деревянной избушке на лугу, оборудованной ими же заранее. Если долго вглядываться в балки на потолке, в их деревянной текстуре начнут прорисовываться знакомые формы, а потому нужно успеть вовремя перевести взгляд, прежде чем они превратятся в страшные скривившиеся лица, разевающие рты. Столько лет лицезрения уродливости окружающего мира не могли просто пройти мимо, не оставив за собой хоть какого-то следа; понимание этого настигает Микасу ровно в тот самый момент, когда она спускает босые ноги на пол в попытке проснуться окончательно. Кошмары, правда, её не пугают, оно и понятно, она и без того давно уже существует по ту сторону какого-то зловещего сна с его бесконечным ощущением погони. А утром всегда спокойней, утром думается легче, и пока мир в стенах дома ещё не пробудился, Микаса остаётся его суровым, печальным стражем. Впрочем, она и в этом не вполне одинока, в том и ирония — два последних Аккермана, высококвалифицированные палачи его-величества-кого-нибудь, на чьих плечах держатся все надежды человечества, что когда-либо существовали, пьют утренний чай, как обычные люди. Леви, по обыкновению, уже заваривает его, когда она появляется в столовой. Они даже не здороваются, Микаса разливает горячий напиток по чашкам, безошибочно определяя чужую: у неё небольшой скол на ручке, можно пораниться ненароком об острый край фарфора, но Леви, в общем-то, никогда и не использует ручку по назначению. После гибели Эрвина, ему не с кем разделить эту молчаливую предрассветную трапезу. Ханджи предпочитает спать до самого построения, ну а Микаса просто однажды оказывается рядом в нужный момент, сама того не заметив, да так и застревает в нём на многие месяцы. С приходом холодов время будто течёт ещё медленней, промерзая сквозь них, привинчивая их к извечным стартовым позициям с лезвиями наготове, словно это и вправду не закончится никогда.  — Мы застряли в грёбаной петле, — говорит, наконец, Леви, ровно и без раздражения. Запрокидывает голову, обнажая белую шею и острый кадык, усталость тоже — Микаса смотрит, на и сквозь, и отвечает заученными фразами:  — Скоро будем у цели. Осталось немного, к весне… …Да, и всё это такая ерунда, она и сама понимает, что командование наверняка уже разработало кучу планов касательно того, что будет после, когда они достигнут долгожданного горизонта и края земли. Тогда они станут первыми и единственными, кто увидит будущее собственным глазами, но всё это окажется только серединой пути, возможно, ещё более тернистого, чем он есть сейчас. У Леви и выбора-то меньше, чем у них у всех, только видимость всемогущества и неисчерпаемых моральных сил. Микаса прекрасно помнит, как налетела на него со всего размаха тогда, на крыше в Шиганшине, и не встретила почти никакого сопротивления. Она так ловко воспользовалась его слабостью, когда представилась возможность, а ведь и у неё, у Микасы, тоже есть болевые точки, противно ноющие по ночам, если на них надавить опрометчиво и неосторожно. В конце концов, она не просит ни за что прощения — знает, что и он не попросил бы, сложись всё по-другому.  — Пойдём, — зовёт её Леви, протягивая пальто. На крыльце внушительный слой снега, такой, что дверь распахивается с трудом, но всё же поддаётся. Звенящая первозданная тишина нарушается хрустом и шорохом, они сходят по лестницам вниз, останавливаясь на углу дома, Леви нашаривает во внутреннем кармане спички и маленький жестяной короб с сигаретами. Зажигает одну, но зажимает между большим и указательным пальцами, как перо, совсем не так, как Микаса замечала у кого-то из военной полиции.  — Раздобыл в городе, почти сувенир, — говорит он. Молчит, выдерживая паузу, потом добавляет:  — Я задолжал тебе разговор, Аккерман. Не люблю оставаться в долгу. Ах, вот оно что. Может, Микаса и дерётся несколько лучше, чем соображает, но это вовсе не означает, что она не способна сложить два и два.  — Не надо, — облегчает она его муки. — Надеюсь, вы так же, как и я, не в курсе стенени нашего родства. Леви, смотревший куда-то вдаль, переводит на неё взгляд, почти не поворачивая головы. Зима в его глазах меняет цвет от голубого льда на поверхности воды до грязно-серого потоптанного снега в зависимости от освещения, но неизменно бьёт под дых и на вдохе забирается в глотку обжигающе-холодным морозным воздухом.  — Как будто это бы что-то изменило, — произносит он полувопросительно, и если это всё-таки вопрос, не совсем понятно, задан ли он ей или самому себе.  — Не изменило бы, — соглашается Микаса, сглатывая с трудом. Почему-то снова вспоминается Шигашина. Наверное, это такой защитный механизм психики, когда мысли неуклонно текут в неправильном направлении. — Я всё так же готова перерезать вам горло в случае чего, если вас это волнует.  — Будем считать, что этого я не расслышал, — фыркает Леви и смягчается, она даже слышит едва различимые смешливые нотки в его голосе, хотя лицо остаётся таким же неподвижным. — У тебя странное чувство юмора, Аккерман.  — У нас это семейное, — она осекается и только потом понимает, что сказала это вслух. Что ж, теперь ей вряд ли хватит смелости оторвать взгляд от белых макушек деревьев вдалеке, пусть она и угрожала тому же человеку пару секунд назад. Положение спасает Ханджи, высунувшаяся из окна в одной рубашке.  — Ну слава Богу! — восклицает она, натыкаясь на две чёрные фигуры посреди белого поля. — Я уж думала, вы друг друга поубивали. Что вы тут забыли в такую рань?  — Ничего, — угрюмо бросает Леви, туша окурок в снегу, и специально переключает внимание. — Оденься, очкастая, совсем сдурела? Ханджи ухмыляется слишком задорно для такого утра, говорит: отставить претензии, ты мне нужен, у меня есть задумка… Микаса собирает в ладонь немного снега с перил, кончики пальцев покалывает от внезапного перепада температур, но шар получается аккуратным и выверенным, как и всё, что она делает. Леви шагает обратно, так ничего и не ответив, бросить ему в спину получившийся снежок хочется до чёртиков. Микаса решает, что на сегодня хватит, и разбивает его о стену.