Неприятие встреч

Однажды жарким летним вечером, когда духота в больнице достигла своей апогеи, а раны его ныли так, что он почти скрежетал зубами, Скорпиус сказал ей довольно тихо, чтобы посторонние люди, скрытые ширмами, не услышали его слов: — Лили, давай поженимся. Лили, такая уставшая, с тряпкой в руке, вздрогнула, словно очнувшись ото сна, и посмотрела на него слегка удивленно, сдувая прядь волос с лица. С того дня, когда он сидел подле нее и думал о том, что сможет полюбить ее, минуло уже полгода, и на улице сверкало ильское солнце. Ослепительное, но совершенно не радовавшее его. Она смутилась. Он видел это по тому, как дернулся ее подбородок, а рука сильнее сжала тряпку. Теперь он знал Лили от и до, понимал, когда она была зла, а когда — неимоверно счастлива. Ее безмолвие он тоже читал теперь как открытую книгу, и их бесчисленные встречи, проходившие в звонкой тишине захламленной комнатки, скорее напоминали панихиду. В этих встречах Скорпиус видел смысла более, чем в своих почти десятилетних отношениях с Аидой. С Лили все действительно было по-другому, и она по-настоящему умела ждать. Она умела смотреть на него так, как никто другой, и порой для Малфоя было настоящая пыткой заглядывать в эти карие глаза, ведь ничего утаить от них нельзя было. Лили видела, что его шаткое положение героя было слишком непрочным; она чувствовала, что Скорпиус по-прежнему не ощущает ни уважения, ни хотя бы терпения по отношению к себе. Она видела и злилась. И это забавляло его, казалось, впервые кто-то настолько серьезно воспринимал то, что он прятал, лишь бы не услышать насмешки. И с каждым днем он чувствовал, что взгляд его ищет ее рыжие волосы в толпе; что уши его напрягаются, когда кажется, словно где-то раздается ее мелодичный, звонкий голос. Скорпиус Малфой просто тонул в ней, будто в трясине. — Не знаю… можем ли мы… в такое время? — робко тянула она, пробуя свои слова на вкус. Они ей явно не нравились, поэтому, резко привстав, Лили посмотрела на него сердито. — Ты шутить надо мною, да? От больничного запаха у него чесался нос, но, будучи обездвиженным, Скорпиус не мог позволить себе такой роскоши. Поэтому он просто лежал, наблюдая за ней и ее эмоциями, которые чередовались в красивом лице и отражали сразу все: тоску, жажду жить и затаенное счастье. В такое время… «Лили, — хотелось сказать ему, — разве мы виноваты в то, что стали жить в эпоху перемен? Разве наша вина, что мир горит, взрывается, рушится, что в Англии, как оказалось, ничего прочного нет, и угар революции может снести даже такой столп, как власть. Разве мы виноваты?». — Разве мы должны лишить себя маленького счастья из-за того, что живем на фоне человеческого разрушения? — шепнул наконец он, когда Лили, присев рядом, стало вытирать уже его лоб. Лицо у нее было грустное и тоскливое. И, всматриваясь в него, Малфой мысленно восстанавливал события минувших дней в голове: всего шесть месяцев назад они целовались под тихие шаги приближающегося нового года и тогда казалось, что самая главная проблема в его жизни — это ответ на вопрос «может ли Скорпиус Малфой еще кого-нибудь полюбить?». И поначалу он действительно сомневался. Заглядывая в карие глаза, он видел восхищение, любовь и цепкую привязанность. Лили никогда не говорила о своих чувствах вслух, но ее легкие касания его рук, объятия после долгих разлук и хрупкая улыбка, расцветавшая на бледных губах, говорили об этом больше, чем любые слова. Она не жила с ним. И никогда не приходила к нему без проса — обычно Лили Поттер скромно дожидалась Малфоя в кафе возле его дома, и, видя сквозь стекло, как он приближается, она слегка привставала с места, чтобы убедиться в этом полностью. И, когда Скорпиус заводил ее к себе, она всегда ждала его указаний, словно боясь хоть как-то нарушить его жизненный уклад. И это было забавно. Ровно до тех пор, пока Малфой просто не понял, что эта скромность скорее напоминает страх. Но его она боялась? Что он уйдет так же неожиданно, как и пришел? — Не жди меня в этой проклятой кафешке, — не выдержав, однажды сказала он. Они опять бессмысленно валялись на кровати, и приятное молчание разливалось по комнате. Наконец-таки Скорпиус Малфой чувствовал то, чего так долго ждал — покой. Но покой, лишенный одиночества, — это и было то, чего ему никогда не могла и даже не старалась дать Аида Роули. — Мне ждать тебя в приемной аврората? — шутливо протянула она. У Лили была забавная привычка — она любила изучать его шрамы, расспрашивать о каждом, а потом мечтательно водить по ним пальцем. Что витало в этой голове в такие мгновения? О чем она думала? Мечтала? Порой ему казалось, что он так и не смог раскрыть ее до конца, что где-то внутри у Поттер было целое кладбище невысказанных слов и спрятанных надежды, которое Скорпиус изучал почти самозабвенно. — Жди меня здесь. Их маленький хрупкий мир был надежно защищен их обоюдным молчанием — никто во всем мире, наверное, не мог даже подумать о том, какие странные отношения связывали их. Никто бы никогда не уличил в них влюбленных. Скорпиус просто не хотел огласки, Лили… наверное, она боялась осуждения со стороны близких. В любом случае никто из их семей так и не узнал ни о их ночных свиданиях, ни о странном чувстве, зарождающемся в грудной клетке. Лили Поттер была хорошей девочкой. Она уходила от него до полуночи, чтобы у родителей не возникало вопросов; исправно игнорировала присутствие Скорпиуса Малфоя на семейных торжествах. А потом, незаметно для остальных, сжимала его руку и тащила к себе в комнату. Никто даже не замечал их отсутствия. Либо же никто просто не связывал их вместе. Так они и жили, и Малфой понимал, что другой жизни ему в общем-то и не нужно. С Лили Поттер он исследовал грани своих чувств и ей же был благодарен за то спокойствие, что она привносила одной лишь своей хрупкой улыбкой. А потом в один из наполненных любовью и нежностью вечеров Скорпиус Малфой был срочно призван в аврорат для подавления восстания сбежавших из Азкабана преступников и примкнувших к ним чистокровных. И Скорпиус выполнял свое поручения, где-то внутри по-новому ломаясь надвое. Потому что истреблял тех, к кому и сам принадлежал. В его душе с невероятной скоростью разворачивалась трагедия, но внешне он был сдержан и суров. И ему казалось, что одним своим повиновением он выказал преданности больше, чем любой другой из авроров, но… его опять не поняли. И вместо героя Скорпиуса Малфоя на арену опять вышел презираемый сынок Пожирателя смерти. Это душило его, мучило. И, не жалея себя, он вновь рвался в бой, забывая, как и раньше, про сон, голод и душевные терзания, которые крошили его воспоминания, оставляя только самые мерзкие. Скорпиус Малфой не возвращался домой. Скорпиус Малфой не искал встреч с Лили Поттер. Он вообще, казалось, о ней напрочь забыл, потому что какая-то тупая животная ярость захватила его сознание, когда на его руках умирали отпрыски благородных родов, с которыми он знался еще с детских лет. О чем думало Правительство, выбирая такие жесткие меры? Что оно хотело от него? Для Скорпиуса это не была революция. Для него это была война, война личная, которая с плоскости поля битвы переходила в душу, вызывая там раздрай. И между тем он все еще повиновался, не видя для себя другого выбора: ведь Скорпиус Малфой клялся восстановить свое имя. Он мечтал возвести свою семью на пьедестал величия. Так как… как он мог разрушить все прямо сейчас? Для него бой прервался неожиданно. Однажды истощение привело к тому, что он не увидел летевшее в него заклятия, и Скорпиус упал лицом в грязь, полностью обездвиженный и молчаливый. Его выносили последним. Наверное, его бы и вовсе оставили там умирать, но только вот Скорпиус Малфой, напрягая волю и свою отчаянную жажду жить, всеми силами пытался привлечь к себе внимание — то шевелением ноги, то скрежетом пальцев по асфальту. Впрочем… не было ли это просто следствием привычки жить? Разве те несчастные, сбежавшие из Азкабана, не действовали по той же причине, сбегая от неминуемой смерти? — Я ждала тебя. Как ты и просил — на квартире, — вот, что сказала она ему, когда спустя несколько дней и посещения Альбусом Скорпиус лежал, покинутый всеми, в общей палате, скрываясь от внешнего мира только блевотно белыми ширмами. И Малфой молчал, заглядывая в ее бездонные глаза, видя там сумятицу из боли, нежности, тревоги и жалости. В этих глазах было много всего. Поэтому он, как и всегда, не мог выдержать ее взгляда. Ведь Скорпиус Малфой действительно совершенно позабыл обо всем, и потаенный страх, что, может, ему было просто хорошо с Лили, но это… никакая не любовь, закровоточил новой раной. — Ты хорошая девочка, Лили Поттер, — только и ответил он, почувствовав, как в момент она приблизилась к нему и стукнула со всей силой кулаком по плечу. — Боишься остаться у меня на ночь, лишь бы не вызывать беспокойство у родителей… и боишься не выполнить моих просьб. Слишком хорошая для той, кто любит эгоистичной любовью. Ты ведь так называла свои чувства? Но вместо упреков, ярости, обидный слов — всего того, без чего не обходилась его ссора с Аидой, — Лили только потупила взгляд, а потом посмотрела на него затравленно и все равно с жалостью. И она все приходила к нему. Молчаливо и тихо, Лили Поттер, словно наперекор его словам, показывала миру, что между ей и Скорпиусом Малфоем действительно что-то есть, ведь иначе зачем ей перевязывать раны, отогревать его конечности, которые все еще были обездвижены, и обмывать видимые кусочки тела? И Скорпиус каялся: ему было тошно от того, что наговорил, поэтому, наверное, молчал в ответ, изучая ее ровное, бледное лицо, чтобы однажды выпалить как-то даже беспечно: — Лили, давай поженимся. Ему все еще нечего было ей предложить, и его все еще гложили обида, самобичевание, тщеславие. Да к тому же… Скорпиус Малфой еще был злым на язык, и он все еще сомневался во многом. Кроме одного. С приходом в его жизнь Лили Поттер, он наконец обрел то, чего искал, и мир даже на полгода показался ему сносным. Но? Имел ли он право обременять ее своей фамилией? Мог ли он взять и так намеренно разрушить ее жизнь? — Разве мы должны лишить себя маленького счастья из-за того, что живем на фоне человеческого разрушения? — говорил он, а сам будто не верил в свои слова. С его стороны все это было эгоистично, и, будь он на ее месте, наверное, отказал. Только Лили Поттер была явно отчаяннее него, поэтому, бросив на него цепкий взгляд, задумчиво прикусила губу. — Придется рассказать Альбусу, что все это время мы были вместе, — тянула она, неуверенно смотря на него, и Скорпиус, черт побери, видел, что она просто пытается найти в себе здравый смысл. — Ты права. Наверное, глупо все это затевать, когда Малфои вновь перестали быть в почете, а сам я прикован к кровати и не могу даже тебя обнять. И Скорпиус почти улыбнулся ей, зная, правда, зная, что так правильно и что он — падающий. Зачем кого-то тащить с собой на дно? — Ты встанешь, Скорпиус, — сказала она так уверенно, что он бы вздрогнул, если бы мог. А пока он просто опять посмотрел в наполненные тоскливой дымкой карие глаза и думал о том, что ради нее одной можно было действительно встать и пойти дальше, найти в себе силы бороться и… перевернуть весь этот чертовый мир, показать ему, что Скорпиус Малфой будет идти до самого конца. — Да. Ты встанешь, — повторила она, улыбаясь. — И ты опять пойдешь сражаться. Забудешь про меня, как всегда, на время, чтобы потом прийти и преподнести победу, которую добыл даже не для меня. Вот тогда мы поженимся, Малфой. Тогда я пойду за тобой. Ее грустная улыбка говорила о многом: она знала, что ее оставят опять, что как только придет время, Скорпиус Малфой опять от нее уйдет, забудет, не оставив после себя ни записки, ни смятых простыней. Он уйдет, чтобы восстановить внутри себя механизм, безнадежно испорченный времени; уйдет, потому что душа его, ищущая покоя, всегда была мятежным духом, который этот покой никогда не найдет. «Ты уйдешь», — вот, что говорили ее глаза. Только… сам он в этом не был так уверен. Разве можно забыть того, кто смотрит так, будто верит? Так, будто будет ждать, несмотря ни на что? Но вместо тысячи слов о той нежности, что заполняла его внутреннюю пустоту, Скорпиус просто кивнул. По-слизерински сухо. По-малфоевски безразлично.