Неприятие встреч

— Этот новый год опять в одиночестве? — шутливо тянул Гарри Поттер, лукаво посматривая на свою дочь. — Когда ты уже приведешь сюда своего жениха, Лили? Альбус засмеялся в голос, и Лили почувствовала острое желание ударить того в бок. Обычно в такие моменты всегда выручала мама — она приструнила братьев, давая младшей Поттер выдохнуть. Но минул уже третий год с ее неожиданной кончины, и Лили была вынуждена отбиваться самостоятельно. — Почему в одиночестве, папочка? — вяло ковыряюсь вилкой в тарелке, бросила Лили. — Ты же будешь со мной. — Не получится, милая. Меня вызывают на работу. Лили тоскливо улыбнулась, заламывая рукав идеально отглаженной рубашки, и стоило отцу только замолчать, как привычные мысли волной накрыли ее. Она думала, думала, будто по привычке, о нем. Может, жизнь ее была столь неинтересной, что других объектов для смакования просто не оставалось, но… нет, в этот раз ей действительно приходилось думать о Скорпиусе Малфое, и, томно вздыхая, мечтать сбежать к себе в комнату, чтобы достать уже порядком потрепанную коробку, где грудой лежали его письма. Первую такую весточку она получила спустя две недели после того, как он в своей излюбленной манере уехал от нее. Малфой не писал ничего осмысленного — только плеяда личных замечаний о жизни людей вокруг него, щепотка надежды на скорейшее возвращение и нечаянно брошенный вопрос: «Как ты?». Она думала, что это сон. Но сжимая белый лист пергамента, Поттер только сильнее падала в недры своих чувств, строча ему ответ. И вот так вот робко, непостоянно между ними возникла переписка — иногда они закидывали друг друга парочкой писем в течение двух недель, а иногда от него не приходило ни единой вести на протяжении месяца. Поначу Лили грустила. Потом злилась. А затем просто приняла неизбежное — в конце концов, она научилась его ждать еще в далеком Хогвартсе и сейчас это вряд ли можно было назвать проблемой. Лето сгорело в пожаре ее неразделенных чувств, и ему на смену пришла осень. Не сменилось только внутреннее ощущение Лили Поттер, которая понимала — за этими письмами стоит что-то важное, но в них самих не было того, чего так жаждало ее сердце. Малфой никогда не говорил о том дне, не вспоминал о ее признании и не спешил сделать свое. Он, наверное, просто решил избрать извращенную пытку для ее истерзанной души — ведь как по-другому можно было назвать то внимание, что свалилось на нее? Лили так привыкла быть невидимкой в его жизни, что о большем уже никогда не просила. И ей было горько от неизвестности и его непостоянства. Но еще совсем немного — от себя самой, ведь Лили так больше и не решалась поднять эту тему вновь. И опять внутри нее появилось что-то, похожее на сожаление, ненависть к себе или просто горечь. Опять дни ее стали тянуться, словно безвкусная жвачка, и Поттер, правда, не ответила, если бы кто-нибудь спросил у нее — как так получилось, что осень неожиданно сменилась декабрем и уже подходил к концу этот бессмысленно наполненный до краев болью год? В ее глупой жизни не было места ни празднику, ни веселью, и она только картонно улыбалась на вопросы родных, втайне радуясь, что этот новый год проведет в тотальном одиночестве, наедине с собой и мыслями, которые можно было смаковать, уже даже наслаждаясь собственным низложением. Наедине со своими мечтами о нем, о его красивом теле и глазах, которые всегда смотрели вскользь. Глупая Лили Поттер. Она беспощадно напивалась шампанским под веселые маггловские песни, раздававшиеся из старого приемника. В этих песнях жизнь была легка и сравнима с мыльными пузырями, но Лили едва ли могла этим очароваться. Улыбаясь криво, опрокидывая в себе очередной глоток, она просто бессмысленно валялась на кушетке в гостиной, водя носком по ковру. Может, ей не стоило признаваться? Не говорить бы вообще ни о чем — зашить свой рот, и навсегда довольствоваться тишиной, молчанием. И плевать, что от внутреннего раздрая у нее летит к чертям крыша, плевать, что ее перестало радовать то, без чего когда-то не виделось жизни. Лили Поттер — взрослый, совершеннолетний человек с мыслями заблудившегося подростка. Она отражение несостоятельности и покинутости: ни дум о себе, ни грез о будущем. В ней была только безотчетная тяга к вымерщвлению здравого смысла. Ведь так? Да, правда? Как по-другому можно описать то, чем занималась она сейчас? Звонок в дверь вошел в диссонанс с веселой песенкой на фоне, и, глупо улыбаясь, Лили едва шевельнулась, чувствуя, как болит голова и как же невыносимо хочется просто заплакать. Но она не стала этого делать, ей почти даже было интересно: неужели отец вернулся пораньше? Или Альбус решил заглянуть на чай? Впрочем… стали ли бы они звонить в свой собственный отчий дом? Только на пороге, запорошенным снегом, стояла ни ее семья. Высоким изваянием над ней возвышался Скорпиус Малфой, и пар, исходивший из его рта, словно говорил, что он живой человек, а не пьяная галлюцинация. Лили смутилась, почувствовав, как затрепеталось сердце, а руки пронзила мелкая дрожь. Много невысказанного громоздилось возле ее губ, но она молчала, замерев на пороге. Всего полгода назад они стояли здесь почти в той же позе, но ее обуревала ярость, сожаление и желание оправдаться. А сейчас от этого бездонного колодца эмоций осталась лишь бьющая по перепонкам тоска. — Пустишь? — просто спросил Скорпиус Малфой, и это почти разозлило ее. Ведь у Скорпиуса Малфоя, право, все всегда было так легко, когда она ломалась надвое от сомнений и отчаянья. Лили молчала, смотря на него, и даже тепло, исходившее от камина, не грело ее, не создавало душевного кокона, в котором можно было спрятаться и отречься от всех своих эмоций и дум. Она молчала, но ее говорящий взгляд неотрывно наблюдал за непрошенным гостем, и пить уже совершенно не хотелось. В принципе… ничего больше не хотелось так же сильно, как просто взять и поцеловать его после стольких месяцев разлуки. — Не поеду больше в командировки, — кинул он небрежно. Ссутуленный, Скорпиус восседал на соседнем диване, поддавшись чуть вперед, неотрывно вглядываясь в свои скрепленные руки. — Надоело разъезжать. Ей казалось, что он говорил не то, что хотел, поэтому Лили считала оправданным оставлять слова его без ответа. Его письма, грузом лежавшие на сердце, заставляли Поттер попросту робеть, а напоенное алкоголем тело едва ли спасало ситуацию. — Надоело убегать, — не выдержав, сказал он, и наконец его серые глаза встретились с ее карими, и Лили могла вдоволь насладиться той бурей эмоций, чувств, перипетий, что скрывало некогда безмятежное море. — И от тебя бегать надоело тоже. Может, поговорим? Руки ее резко вжались в колени, и почему-то Поттер казалось, что сейчас ей читают приговор, оттого веселая маггловская музыка, все игравшая на фоне, казалась до боли смешной и ни к месту. — Нечего мне тебе говорить, — с большим волнением шептала Лили, чувствуя, как подступают к глазам слезы. — Нечего, нечего, слышишь?! Я сказала все, что могла, не жди от меня большего. Руки, отчаянно цеплявшиеся за край домашнего халата, напряглись еще сильнее, когда он поднялся и вдруг подошел напрямик к ней. Внутри нее волнение проделывало дыры в остатках чувства гордости, но внешне… внешне дела обстояли еще хуже, и она чувствовала, как отчаянно метались ее глаза от лица к Скорпиусу к своим рукам, и этот жест, наверное, был красноречивей всего. — Почему ты никогда не признавалась раньше? — задумчиво спросил Скорпиус, — почему мы не общались еще в Хогвартсе? Злая ухмылка змейкой скользнула по ее губам, и Лили, не выдержав, наконец поглядела на него искоса, но не переводя взгляд. — Потому что ты всегда таскался за одной только Аидой Роули. Потому что отчаянно от нее зависел, а я не была дурой, чтобы вмешиваться в чужой рай. Потому что, Скорпиус, любила тебе любовью, которая не требует ничего взамен, а оттого и страдала. И потому в итоге воспользовалась возможностью вас разлучить — мне надоело любить просто так. Странная злоба накатывала на нее, когда Лили видела, что Скорпиус остается спокоен, что безмятежную гладь его моря даже не штромило. И эти дурацкие американские песни на фоне… почему они пели о новом годе так легко, словно впереди вас будет ожидать сплошная радужная перспектива? Для этого дня нужно было сочинить что-то тяжеловесное и вязкое, такое, что чувства всколыхнутся, а воспоминания в момент промелькнут перед глазами. — Так давай я дам тебе что-нибудь взамен? Тяжелые настенные часы отбивали убогую полночь, но Лили не отвлекалась на посторонние звуки — сердце, годами жившее скрытыми чувствами, вдруг встрепенулось, словно в надежде, и она поддалась вперед, к Скорпиусу, падая в свое искушение. Они вновь целовались, но это уже было не так, как в том полумраке бара. Поцелуй был нежным и полным странных надежд, которые невозможно было выразить. Могла ли она действительно довериться тому, что испытывала? Могла ли она наконец получить плату за свое ожидание? — Тебе придется отдать мне всего себя, Скорпиус.

***

Он не понимал Лили Поттер. И ему, правда, хотелось никуда уходить, а скорее просто обернуться и еще раз посмотреть в эти наполненные блевотным отчаяньем глаза. «Я люблю тебя», — говорила она, а ему было то ли тошно, то ли страшно, и Скорпиус уходил, ведомый скорее непониманием, чем отвращением. Отрезвление не наступило даже тогда, когда Англия была уже далеко позади, и, казалось, он мог наконец спокойно выдохнуть. Но нет, проклятая Лили Поттер словно въелась в его кожу, смешалась с кровью и омрачала его мысли. И ему казалось несправедливым, что, похоже, только один он только и может, как вспоминать их последнюю ночь — не поэтому ли он взял и написал ей письмо, полное бессмысленных рассуждений и попыток спрятать настоящую причину, которая до эгоистичного была проста и глупа: Скорпиус Малфой не хотел терять внимание Лили Поттер. Но между тем ему все еще казалось неправильным отвечать на ее чувства. Потому что в мыслях и сердце его все еще была тень Аиды Роули, и Скорпиус думал, что это странно — любить кого-то кроме нее. Одиночество мучило его ночами. Подкрадывалось незаметно, душило в своих объятиях, и после нестерпимой агонии он видел во снах своих фиолетовое платье, мелькавшее в черным, мрачных холлах Малфой-мэноре, о котором он не думал уже очень давно. Кем была Лили Поттер? Определенно, она была просто странной сестрой его лучшего друга. Но с каждым днем ему казалось, что… Скорпиус видел в ней нечто большее, и ее грусть в глазах, ее странное выражение, ее любовь становилась для него отдушиной. Значит, его можно было любить? И кто-то действительно мог столько ждать одного его, Скорпиуса Малфоя, у которого тогда еще не было ни имени, ни славы, одни лишь беспощадные попытки прорваться… дорваться до мира. Она ждала его, когда Аида устраивала скандалы. Она как будто верила в него, когда Роули просто от него ушла. И эти мысли не давали ему покоя. Опять полюбить кого-то? Вновь стать зависимым? Это пугало Скорпиуса, и он постарался разрушить то, к чему сам приложил руку — ее последнее письмо лежала нетронутым недели с две, а потом в душе его случился какой-то переворот, и Малфой прочитал его залпом, мечтая наконец ответить ей по существу, написать то, что уже начинал скрывать он. В конце концов проблема всегда была в нем, и сейчас Малфой это понимал как никогда. Потому что слова не обличали и доли той гаммы чувств, что разъедала его. Слова не помогли ему даже тогда, когда он сидела возле нее и видел ее волнение, отчаянье, внутренний мятеж. Что он говорил? Что Скорпиус даст ей что-то взамен? Глупо это, наверное. У него вроде как ничего не осталось после Аиды Роули — она высушила его до дна: одни лишь разочарования, сомнения и тревожные воспоминания прошлого… можно ли это предложить Лили Поттер? Нужно ли? — Тебе придется отдать мне всего себя, Скорпиус. И она говорила слишком серьезно для человека, который еще недавно плевался ядом и избегал его. Лили Поттер слишком сильно смаковала свои чувства, и Малфою казалось, что она не понимает, чего просит — ведь он весь состоит из малодушного тщеславия, скрытой агрессии и горьких амбиций. Он просто сломанный механизм, который отчаянно нуждался в одном: в понимание. Нужно ли это все Лили Поттер? Готова ли она была выдержать весь вес этой громадины? — Но и я буду требовать не меньшего, — лишь сказал он. А в душе ему было так же волнительно, как и ей, потому что, кажется, он вновь собирался наступить на одни и те грабли; кажется, он вновь собирался поверить кому-то и готов был предложить свое терпение, время и то величие, которое, Малфой верил, однажды точно к нему придет. Кажется, он вновь готов был полюбить.