Впечатленье такое, как будто пороки державы —
Все в одном человеке; причем человек этот — я. М. Щербаков
«Вскроется — не вскроется, вскроется — не вскроется, вскроется — не вскроется». Локи загадал: на каком слове наступит на последнюю ступеньку крыльца мидгардского «дома престарелых», так все и обернется. «Не вскроется». Да нет, вздор это все — конечно же, вскроется. Чары забвения он наложил впопыхах, как придется, в ужасе от проблеска узнавания в глазах Одина и вопросительно-уверенного — «Локи?..» А как славно все было распланировано: прокрасться незамеченным в обсерваторию, пока там пусто, открыть Биврёст и где-нибудь счастливо затеряться — на Ксандаре? На Контраксии? Подальше от темниц, подальше от Таноса... Но стало невыносимо любопытно взглянуть, будет ли скорбеть по нему Всеотец, задери его Фенрир, и пришлось спешно менять план на какой-нибудь другой план… Один наверняка довольно быстро разобьет чары, вызовет Хеймдалля и вернется в Асгард. Что ж, тогда и поглядим, что делать, решил Локи. Может быть, Хеймдалля на всякий случай изгнать? Если объявить, что за измену, никто и слова поперек не скажет — сам признался, все видели… Как бы то ни было, пора домой, на трон, пока не заявился Тор. Теперь же и с троном надо что-то решать! Хоть бы Тор вернулся раньше Одина — можно будет усадить его на трон и потихоньку скрыться. Интересно, он добьет этого бледного поганца? Только бы добил, иначе как-то глупо все получается. Тотчас же в голове сложилась, как это называл Селвиг, формула: хорошо, если Всеотец провозится с чарами дольше, чем Тор с Малекитом. Какая же это будет безграничная тоска: вернуться и сидеть взаперти в покоях, притворяясь скорбящим Одином! Может, лучше сразу на Контраксию? Или, пока не выяснится, что там Тор и как, погулять по Нью-Йорку? Зайти в это, как его, кафе, заказать этот… кофе. Тору помочь бы… А где Тор, где Малекит? Если в Мидгарде, так тут опять поймают и закуют, никакой тессеракт не поможет. У Хеймдалля не спросишь, остается только ждать. Да чтобы ему в Хель провалиться, этому Тору, пусть только попробует погибнуть после всего! Локи замедлил шаг: кружилась голова, глубоко дышать было все еще трудно, в груди словно Хеймдалль ковырял своим мечом, и приходилось держаться неестественно прямо — даже по его, Локи, собственным меркам. Ничему за тысячу с лишним лет он так не радовался, как тому, что пришел в себя от холода, боли и вони — в легкие врывался пропитанный едким дымом воздух — и обнаружил, что все еще лежит на черной земле чужого мира. И почему-то, одни норны знают почему, все еще жив… Вот и сейчас сердце будто подпрыгивало: жив, жив, жив! Чувствовать себя живым, вроде бы успешно простившись с жизнью, было удивительно и восхитительно. И весело: похоже, кровь отца, когда-то бросившего Локи умирать, и уберегла его от смерти. На усеянном огнями огромном здании — здесь, в Нью-Йорке, все какое-то огромное — висели огромные разноцветные картины. Афиши — вот правильное слово. На каждой красовалась надпись мидгардскими буквами: «Не время умирать». Очень полезное замечание, усмехнулся про себя Локи. С картин смотрел рыжеватый, кудрявый, до противного улыбчивый парень в мидгардском костюме с глупым бантиком на шее и неубедительно целился из этого... как его называл лучник Бартон… из пистолета. Парень был чем-то даже похож на самого Локи. Что-то толкнуло его под локоть, и он набросил на себя иллюзию. Теперь он еще больше походил на кудрявого с пистолетом. В глазах тут же потемнело — магия отнимает немало сил, но было никак не удержаться. Локи привык считать, что одолеет любого врага, только вот сладить с «толкнуло под локоть» и «потянуло за язык» всегда было сложно. Ладно, невозможно. И потом, никому же не придет в голову, что кудрявый сошел с афиши и отправился погулять, — значит, все решат, что это простое совпадение, людей в Мидгарде миллиарды, мало ли похожих? А такую одежду современные смертные точно носят, Локи видел там, в Штутгарте, — и потом, зачем бы рисовать смертного в такой одежде на картине, если это совсем не по-мидгардски? Новая личина потянула за собой и образ — вежливый доброжелательный юноша из хорошей семьи: противно, однако довольно убедительно. Локи примерил улыбку кудрявого — интересно, получилось ли? Немного полегчало. Дышать нью-йоркским воздухом, пусть даже сомнительно свежим, было все же приятнее, чем смрадом Свартальвхейма. Кудрявый омерзительно лучезарно улыбался. Локи тянуло показать язык своему отражению, но эта младенческая выходка выглядела бы глупо, поэтому он просто закатил глаза и скорчил рожу. Вокруг сновали люди — туда-сюда, вперед-назад, от мелькания рябило в глазах. Нет, конечно, ему все это не нравилось — сплошные смертные, их тут, в Нью-Йорке, должно быть, не меньше половины из тех мидгардских миллиардов. Но в Мидгарде все до прелестного хрупко и хаотично: никогда не знаешь, куда их, мидгардцев, поведет. В голове у лучника Бартона, помнилось ему, копошились очень причудливые мысли, они буквально шипели друг на друга. Локи даже в чем-то сочувствовал смертному — раньше ему казалось, что только он способен думать столько всего одновременно. С другой стороны, он привык сравнивать себя с Тором, у которого в голове вообще ни единой мысли, а все, что он знает, будто выгравировано на черепе изнутри... Тут сознание опять вильнуло, а с ним и настроение. Мстители, надо же. Железный человек. Соколиный глаз. Как безвкусно и примитивно, еще хуже, чем Бог Грома. Интересно, Тора они тоже как-нибудь по-своему прозвали? Может, Молоторук? Локи мысленно повторял «Молоторука» на все лады, будто пробуя на вкус. Но словами сыт не будешь, а есть хотелось отчаянно. Кстати, насчет кафе: не попробовать ли эту их шаурму? Мидгардское блюдо, которым Старк угощал своих Мстителей после всего. Запах был изумительный, Локи ни до, ни после не испытывал такой зависти — силы тогда тоже были на исходе, и голод ощущался зверский. Этот Старк, похоже, знает толк в еде… Локи сунул руки в карманы штанов, попутно удивившись этому вроде бы чужому жесту, — но если карманы есть, значит, они зачем-то нужны, так почему бы и нет? К тому же с руками в карманах походка становилась довольно дерзкой. Может, не удирать, когда все раскроется? Подойти к трону такой походкой и… И что? Ждать милости Всеотца? Мама (не думать о маме, нельзя думать о маме) всегда говорила: если искренне попросить прощения, тебя простят. А Локи прекрасно помнил, что за все извинился: за Мидгард, за тессеракт… Может, еще за жабу извиниться надо было? И все же красивая вышла сцена там, в Свартальвхейме, если со стороны взглянуть, — даже Тора, дубину, проняло, надо будет как-нибудь повторить. А Тор ведь обещал, что уговорит отца простить. Локи представил себе, как брат вступается за него, а он стоит и слушает, скромно потупив глаза, и внутренне содрогнулся от омерзения. Нет, лучше уж на Контраксию. Сменить внешность, притвориться этим… говорящим деревом: никто ни в чем не заподозрит, все будут только удивляться и наливать выпить. Да, все-таки надо было выпить со Старком, когда он предлагал… Почему постоянно лезет в голову Старк? Хотя да, это же Нью-Йорк, а Старк, если верить Бартону, здесь что-то вроде правителя. Или все-таки на Ксандар? Всеотец все равно не простит, особенно после пребывания в этом… заведении. А заклятие все же вышло неплохое, мама бы гордилась (не сметь, не сметь думать о маме). Вот потому-то о прощении не стоит и мечтать… С тем же успехом можно пойти попросить прощения у Старка. «Прости, Старк, что я выбросил тебя из окна твоего собственного дворца». Дворец, кстати, был уже неподалеку, и Локи безотчетно ускорил шаг. Тогда, больше года назад, он был настолько переполнен впечатлениями от Старка, что даже почти перестал ненавидеть этого мидгардского то ли мага, то ли… Как впечатляюще Старк тогда его провел! Как он красовался, зная, что у него есть подстраховка! И еще — план, который сработал как надо. Не нанести ли ему визит? Или сейчас не лучшее время для тайных дел, и стоит дождаться, когда небо глубоко посинеет? А если за это время расколдуется Всеотец? Нет, если и проведать Старка, то прямо сейчас. А что: «Я Локи из Асгарда, и я пришел за выпивкой». Разобраться с замками — дело нехитрое, а дворец и на этот раз не слишком хорошо охраняется. Всей стражи — один толстый смертный с ухватками асгардского мясника-козлобоя: вон как разоряется, вопит в телефон на всю улицу. — Что значит «Хэппи, ну успокойся», я сорок семь лет как Хэппи! Не свяжу я тебя с Тони, Тони не до тебя, отстань! Нет, все это глупости, лучше, наоборот, убраться отсюда куда подальше, решил Локи, и, поравнявшись со стражником, с улыбкой произнес: — Здравствуйте. На месте ли мистер Старк? Стражник оторвался от телефона и переключился на Локи. — У вас договоренность? Все договоренности отменяются, мистера Старка нет на месте. — Могу я узнать, где он? — Постойте, а вам что за дело? Нет, стража все-таки работает великолепно, к этому Старку еще и не пробиться. Локи пожал плечами — что вы, что вы, никакого дела, праздное любопытство — и отошел, будто прогуливается. Он не мог объяснить себе, зачем ему Старк, но попробовать, во всяком случае, стоило, — и если не пускают, надо непременно что-то придумать. Правда, туман в голове несколько мешал вдохновению. Внезапно за спиной послышались голоса: — Мистер Хоган, но у меня же договоренность… — Навязчивость некоторых журналистов не знает границ, мистер Джонсон! Где ваша совесть? Вы же прекрасно знаете про ситуацию с мисс Поттс. Мистер Старк с ней в клинике Бетсейда, ждет исхода обследования, даже не вздумайте его беспокоить! Никогда не надо торопиться с похвалой. В эйнхерии обычно брали детей асгардской знати, не годившихся ни на что дельное, — должно быть, и у Старка дворцовая стража такая же. Как обычно, судьба одинаково охотно раздает дары и удары: где клиника Бетсейда, он знал — лучник Бартон возил туда жену. Полезность Бартона вообще была неисчерпаема, про «Тенистые аллеи» Локи тоже узнал из его головы. Значит, Старк в клинике. Что ж, он ведь все равно собирался немного проветрить голову в Нью-Йорке… Стиснуть в руках тессеракт и переместиться в пространстве — дело секундное, но страшное: будто, споткнувшись, не обнаруживаешь под ногами ступеньки. Сердце упало, словно внизу была пропасть. Страх не ощутить под ногами твердую опору остался с Локи навсегда — и, похоже, сегодняшние… впечатления тоже останутся. Нет, сквозная дыра в груди благополучно затянулась и скоро перестанет болеть, но вот чувство, что тело пронизывает холод, а сердце останавливается, уже не забыть. Впрочем, холод оказался спасительным, а сердце — упрямым. Танос спрашивал: как твое сердце? Дрожит? Я вижу на твоем лице отблески его мятежа, говорил он. Танос лгал. Ничего он не видел и видеть не мог: Локи научился не показывать страх. Его следовало постоянно взбалтывать внутри — нельзя было, чтобы он выпал в осадок, — но ни в коем случае не выдавать себя. Перестанешь бояться — расслабишься и можешь проститься с жизнью: не так уж и грустно, но все-таки жаль. Но если покажешь страх, утратишь куда больше: себя самого. Локи помотал головой, пытаясь вытряхнуть навязчивые и совсем не нужные сейчас воспоминания, а потом толкнул дверь и вошел в светлый, чистый по мидгардским меркам, высокий зал «клиники». Девушки за стойкой у входа, очевидно служительницы, уставившись на него во все глаза, начали о чем-то тихонько перешептываться. За год скитаний он привык замечать все на свете, это было вопросом выживания. Главное — вовремя распознать во враге врага. Он знал, как вспороть кинжалом живот, как вскрыть жилу на шее, чтобы даже у асгардца жизнь не успела обогнать смерть. Ударить — провернуть — вытащить. Провернуть, словно вырезаешь сердцевину у яблока, так учила мама. Но в девушках не чувствовалось опасности, одно лишь любопытство. Локи, с досадой чувствуя на себе взгляды посетителей, присел на край кожаного дивана и принялся осторожно озираться. Старка нигде не было. В зал вбежала встревоженная юная целительница и выкрикнула: — Мистер Фостер? Кто здесь мистер Эрик Фостер? Локи насторожился: слишком знакомое имя — как у Селвига, слишком знакомая фамилия — как у мидгардки Тора. Ему всегда нравились совпадения, было интереснее считать их шутками судьбы, нежели выискивать в них какие-то скрытые смыслы, читать знаки. А целительница продолжала взывать к Эрику Фостеру. Нет здесь никакого Эрика Фостера, понятно же, зачем так орать. Эрик Фостер, надо же. Он ощутил легкое покалывание по всему телу — это была привычная реакция на новую возможность, очередную приоткрывшуюся дверь. Конечно, совать нос в эту дверь было неразумно, да и незачем, он же пришел сюда за Старком… А если она и ведет к Старку? — Я Эрик Фостер, — неожиданно для себя сказал Локи. — Мистер Фостер! — обрадовалась целительница. — Доктор Флетчер, к сожалению, вынужден задержаться — сложный пациент, угроза суицида, у психиатров все так непредсказуемо… Она щебетала извинения, а Локи, уже приготовившийся что-нибудь плести, осознавал, что дверной проем оказался замурованным. Ну и ладно: помощь целителя ему сейчас, конечно, не помешала бы, но не мидгардского же душеправа! Хотя он прекрасно помнил, как Брюс Бэннер, этот омерзительный лицемер, по дороге в то кафе, куда Мстители шли пожирать эту омерзительную шаурму, что-то бормотал про мешок с кошками вместо головы и про психиатра, который плачет по нему, по Локи. Только ведь это не из него вылезает зеленое чудовище — его-то синее чудовище сидит себе тихонько, пока не позовут… Разозлившись, Локи переключился с воспоминаний о несправедливых и потому обидных словах на щебет целительницы. — Доктор Флетчер предлагает перенести прием на следующий вторник, на девятнадцатое ноября. Вам подойдет? Хотелось сказать надоедливой целительнице что-нибудь гадкое, готовая вырваться ядовитая фраза жгла язык, но он мирно ответил: — Да, и сбросьте, пожалуйста, информацию на электронную почту. Локи даже не представлял, как работает эта электронная почта, но так говорил Селвиг, а мидгардский мудрец наверняка знал, что к чему. Целительница еще раз извинилась и убежала, а из другого коридора тут же донеслось громогласное: — …я ей и говорю: может, не надо было избавляться от этой штуки, разогрела бы нам пиццу, раз курьер опять опоздал. А она мне — р-раз! Посмотрите, след остался? Старк — несомненно, это был Старк — повернулся правой щекой к целителю в белом халате, а тот вежливо посмеялся и покивал. Что ж, двери есть повсюду, просто одни сливаются со стеной, а другие, как эта, гостеприимно распахиваются.