мне тебя обещали

Выходим из очередного здания очередной госструктуры с кипой бумажек. Нам предстоит собрать коллекцию подписей и печатей. Как в компьютерной игре, уровень за уровнем. Чёртова бюрократия! Воздух обжаривает мысли до тёмно-коричневой корочки, все кругом чихают и в один голос жалуются на тополиный пух. Прямо как дети малые, столько лишних слов. Тополиный пух — не то чтобы зло, а просто такой очевидный жизненный факт, как жара летом или снег зимой. Полетает, помучает с недельку, перестанет, зато следом наступит облегчение. И липы зацветут. А я и Водопад задыхаемся в душных коридорах всяких комитетов, фондов — это намного неприятнее. Люди, работающие в них, угрюмые, грубые как на подбор. Ничего человеческого, ни тени сострадания. Никто не войдёт в твоё положение, каждый останется в своём. Ещё чуть-чуть, и я взорвался бы. Но Водопад опередила меня. На раскалённой автобусной остановке, пока ждущие автобуса прячутся от солнцепёка в тени лайтбоксов, она возмущается, жгучие слёзы бегут по её щекам, а я стою рядом, прикуриваю для неё сигарету. — Когда человек ведёт себя как последняя свинья — это нормально. Это бывает со всеми, никто от этого не застрахован. Поэтому обижаться бессмысленно. Но когда кто-то ведёт себя как интеллектуальная, аристократическая высокопоставленная последняя свинья — это мёртвого выведет из себя! Ну почему нельзя нормально, по-человечески?! Она не умеет выражаться грубо, это не её форма выражения эмоций. Но сейчас её прорывает. Я слушаю, жду, когда она выльет то, что последние часы копилось в ней, а потом кладу руку на плечо подруги. «Прошло, Водопад, прошло». Она вдруг потерянно озирается, будто выходит на свет из тёмного склепа, заглядывает мне в глаза, как потерянный котёнок. — Я тебя люблю за это «прошло». Это всегда убедительно. Что бы я без тебя делала, а? — Жила бы! Ну правда, не надо злиться. Это всё равно, что разбить сервиз и возмущаться, что он не железный. Кстати, ты знала, что самое большое блюдо в мире жареный верблюд? Он фаршируется бараниной, которая фаршируется курятиной, которая фаршируется рыбой, а та, в свою очередь, заполняется мелко нарезанными варёными яйцами. Представляешь, такую порнографию бедуины готовят на свадьбах! — Ты к чему это сейчас сказал? — А давай отложим все бумажки на завтра и пойдём нажрёмся фастфуда? Самого вредного из вредных. — Из верблюжатины? — Если встретим верблюда, и его съедим. Через десять минут мы уплетаем бигмаки, наггетсы, запиваемся их ледяной колой. Сейчас не хочется думать, как это вредно. Такие мысли портят удовольствие. Люди, умеющие отдаваться своим, порой безумным, порывам, знают цену счастью. Мы вспоминаем о том, как в самый разгар летней сессии умудрялись всей компанией ездить на залив. Там — ночи длиной в день, посиделки у костра с гитарами, запечённая в золе картошка, пропахшие дымом волосы и сухой песок в обуви. В воскресенье глубоко за полночь мы возвращались по домам, а в понедельник успешно сдавали экзамен. На целую группу было максимум два «среза». Тогда нам покорялись все вершины, а с них не проглядывалось и возможности поражения. С годами утрачивается легкость шагов. Не принимая в расчёт, что нельзя стать победителем, не научившись проигрывать — сотню раз измеряем, обдумываем, анализируем, что попросту вредит делу. А полезно напрочь забыть про «можно» с «нельзя», и безо всякой задней мы ли радоваться чему-то простому, наслаждаться вкусом жизни. Временами надо позволять себе увлечься ничегонеделаньем. Без спешки идти мягким шагом под вальс из снежинок, а не бежать сломя голову; просто сидеть на стуле и смотреть в окно, как строят дом напротив; просто не разговаривать, закрыть глаза и обняться. Мы разучились разглядывать скомканные пролетающими самолётами облака. Мы стали заложниками эгоцентричных теорий, умных слов, описывающих чужой опыт, идей, выдающих общее равнодушие, бесцветных реалий повседневности. Мы больше не всматриваемся в закаты, нам интереснее рекламное предложение в журнале. Надо бы чаще заглядывать в себя. Для этого не нужно денег или особых условий. Всё очень просто. Остановиться и аккуратно заглянуть внутрь, где тихое сердце уже отчаялось нас звать… Но нам проще оправдывать своё неумение жить занятостью. Я и сам такой.