Касаясь дна

Холодный осенний дождь уныло барабанил по крыше. Автобусы, наполненные бегущими куда-то людьми, уходили один за другим, оставляя Ивана в одиночестве. Тот равнодушно смотрел под ноги, пережидая непогоду. Ледяной ветер продувал легкую куртку, забирался за ворот и взъерошивал длинные волосы. На его усталом лице застыло выражение тоскливой безнадёжности, глаза, скрытые нависшими седыми бровями, бездумно останавливались то на одном камешке, то на другом. Дождь постепенно прекратился, но затяжные облака ещё висели над городом. Иван, кряхтя, поднялся с лавки и вышел из-под остановочного навеса. Оранжево-желтые листья, кружась, слетали на аллеи парка, и одинокий дворник, лениво размахивая метлой, сметал их на клумбы. Иван прошёл мимо, скользнув взглядом по работающему, и, пренебрежительно фыркнув, ускорил свой шаг. Его путь проходил дальше, почти через половину их небольшого города. Он собирался весь день простоять у ворот церкви, прося у добрых прихожан милостыню. Издалека послышался громкий трещащий звук – это рабочие с самого утра меняли асфальт на дороге. Иван покачал головой, сочувственно думая о том, что им приходится в любую погоду управлять тяжелыми машинами, чтобы получить свои копейки. Новый порыв ветра заставил Ивана плотнее закутаться в куртку. Несмотря на тонкую ткань, она все же спасала от холода. Мелкий дождик опять начал накрапывать, и не успевшие высохнуть плитки вновь заблестели от воды. Миновав парк, он прошёл по набережной и завернул в жилые кварталы. Маленькие домики стояли кривыми рядами, а беспорядочно налепленные пристройки и сараи переливались разными цветами, но весело разбавляли серость осени. Превратившаяся в месиво дорога, лишенная асфальта, подобно болоту утягивала ноги на дно. Улицы были пустынны: почти все ушли по своим делам, а старики и дети не желали покидать тёплого убежища. На окраине города прогудел поезд, и эхо отнесло этот звук и стук колёс вдаль. Раздался скрип тормозов. Иван прислушивался к чужой жизни, представляя, как сейчас покрытые потом и пылью рабочие открывают запломбированные вагоны и вытаскивают из темноты мешки с углём. Мужчина вновь завернул за угол, и его взгляду открылся монументальный храм с золотыми, блестящими даже без солнца куполами. Иван от кого-то слышал, что на купола используют настоящее золото: раскатывают его тонким слоем и покрывают церковную утварь. Сколько золота можно было бы соскоблить с одной только крыши церкви? Да только вот не позволяют этого делать. — Жадные, мрази, – пробормотал себе под нос Иван, неторопливо подходя ближе. У витых ворот храма уже собралось несколько человек. Они все были одеты в легкую, прохудившуюся одежду, сквозь которую гулял ветер. Старухи Маруся и Катька, как и уже немолодой мужчина Петр Андреич, застыли у подпирающих ворота столбов в ожидании прихожан. — Ну и жуткая ночка была, – проскрежетала Маруся, потирая правый бок. – Все кости ломило. Неужто совсем холода приходят? — Уж наверно, – согласилась Катька, рассеяно глядя вдаль. — Если бы нам найти место, где зиму переждать, – с недовольством процедил Петр Андреич. – Эта наверняка будет холоднее предыдущей. Он был негласным лидером их маленького отряда. Катька, Маруся и Иван родились в нищете, их родители и родители их родителей – тоже. Можно сказать, что нищета текла у них в крови, передавалась из поколения в поколение. Петр Андреич – другое дело. Когда-то давно, словно в другой жизни, он был школьным учителем. Иван уже не помнил, что тот преподавал, да это и не важно. Важно то, что вскоре Петра Андреича выгнали из школы, потому что скандальный он слишком оказался и на все писаные и неписаные правила плевал. После этого его уже не брали на работу в школу, и ему пришлось устраиваться куда-то ещё. Но отовсюду, где он работал больше полугода, его выгоняли с криками и назад не брали. Вот так, однажды, он и оказался у ворот церкви. — Много людей из города уехали, дома побросали, – протянул Иван. – Можем перезимовать в пустом. Старухи кивнули и, когда в самом конце улицы показался первый прихожанин, напустили на себя самый жалостливый вид, как будто их опухшие лица, дрожащие руки и грязная одежда могли вызывать другие чувства, кроме сострадания. Петр Андреич закрыл лицо капюшоном. Иногда в церковь проходят его бывшие начальники, которые не упускают возможности бросить на него презрительный или насмешливый взгляд. Иван достал из-под полы куртки помятый бумажный стаканчик и, держа его перед собой, краем глаза следил за приближающейся фигурой. Это оказался Василий. Летом он пас коров, теперь, когда сезон закончился, работал охранником в местном продуктовом магазине. Он никогда не делал пожертвований и не давал милостыню, не устраивал пышные праздники и вообще был очень скупым человеком. Иван посмотрел на него исподлобья, Василий ответил ему спокойным взглядом. Потом, равнодушно пройдя мимо нищих, поднялся на порог церкви, перекрестился и низко поклонился. — Ишь, ирод, Бога боится, а несчастным не подаёт, – прошамкала Маруся, гневно глядя ему вслед. — Кусок говна, – поддержал подругу Иван.

* * *

Иван потёр замёрзшие пальцы. Солнца весь день не было видно, но на улице потемнело – значит, близился вечер. Обтрёпанный стаканчик в руках был тяжелее обычного, хотя вечерняя служба ещё не началась. Пётр Андреич ушёл ещё полчаса назад, бросив только, что отправляется ночевать в «чёрный дом». Иван, решив, что на самое необходимое он уже собрал, тоже закинул звенящие монеты в штаны и бережно положил стаканчик во внутренний карман куртки. — Пойду я, – обернувшись, процедил он. Не дожидаясь ответа, он пошаркал прочь, становясь почти незаметным в сизом вечернем тумане. Двери домов периодически хлопали, закрываясь. В окнах зажигался тёплый янтарный свет, и через прозрачные стекла можно было увидеть размеренную жизнь горожан. Иван беззастенчиво заглядывал в окна, а люди спешили закрыть шторы. Мужчина прошёл одну улицу, затем другую – после повернул, углубляясь в старый район, построенный ещё до революции. Редкие фонари мало освещали дорогу. Дома резко обветшали, потемнели; из-под закрытых ставен лились полоски притушенного света. Грязь под ногами сливалась с окружающей ветхостью – или, может быть, это дома и заборы сливались с грязью. Деревья перестукивали своим голыми ветвями, похожими на скелеты, ветер тоскливо завывал в подворотнях. Иван остановился возле старого дома и постучал в калитку. Под ударами его руки та задрожала, грозясь слететь с петель. За ней послышались медленные шаги. Вскоре дверь с пронзительным скрипом отворилась, и в проеме показался коренастый мужчина лет пятидесяти, с огромным красным носом и слезящимися глазами. Он потёр рукой лысину, которая расползлась посреди его коротких седых волос. — Здравствуй, Федя, – поздоровался Иван. – Я вот к тебе... За бутылочкой. — Конечно, конечно, – Фёдор заулыбался и, отступив назад, растворился в темноте. – Подожди, сейчас принесу. Иван остался покорно стоять возле распахнутой калитки и всматриваться в расстилавшийся за ней мрак. Тот клубился, вился, был почти осязаем. Иногда Ивану казалось, что Фёдор живёт в этом мраке – что там, в глубине участка, нет дома и сада, а есть лишь тянущая, бездонная чернота. Фёдор вернулся быстро, держа в руках небольшую прозрачную бутылку с мутноватой жидкостью. Иван протянул ему деньги, тот внимательно пересчитал их, разглядывая каждую монету, и вскоре они разошлись – каждый в свою сторону. Мужчина петлял по полутемным улицам, знакомым с детства. Каждый камень, каждая кочка – все ему было знакомо. Сколько лет прошло с тех пор? Едва ли он их считал. Десять, двадцать, тридцать – все они полетели как один, не давая вздохнуть. Жить было нелегко, это правда. Но ещё сложнее было людям, которые клали эту жизнь на алтарь богатства и власти. Разменивали её на блестящие камни и мрамор огромных домов. Это было чуждо, неправильно. Они проживали жизнь не свою. Иван остановился возле большого заброшенного дома, который давно уже темнел среди разросшегося сада и пугал своим видом детей и стариков. Его пустые окна-глазницы глядели прямо перед собой, грозясь забрать в свое темное логово. Но Иван знал, что где-то там сейчас сидит Петр Андреич, пьёт крепкий самогон и закусывает дешёвой килькой из Пятерочки. Мужчина шагнул за ворота – они были открыты и давно заржавели в таком положении – и вскоре оказался на пороге дома. В отличие от остальных, он был хорошо отделан и утеплён. Долгие годы он оставался спасением для нищих зимой. Кажется, в нем произошёл какой-то ужасный инцидент, из-за которого его никто не хотел покупать. Так или иначе, дом оставался в полном распоряжении жителей улиц. Иван поднялся по лестнице на второй этаж, оставляя на её потертом ковровом покрытии комья грязи. Наверху раздались звуки, оживляющие холод и темноту дома: это Пётр Андреич с размаху поставил жестяную банку с консервами на некогда дорогой деревянный стол. Иван прошёл по коридору и остановился напротив приятеля, потом молча поставил бутылку с самогоном перед собой. — Ты знал, что дом этот купить хотят? – спросил Пётр Андреич. Иван отрицательно покачал головой. Какое несчастье – где же они теперь будут зимовать? — Блядские богачи, – процедил Пётр Андреич. – А власти на нас все равно. Все думают о своих приспешниках, на обычных людей плевать, зажрались. — Согласен, – Иван сделал обжигающий глоток. – К хуям власть. Для них все бабки важнее. А мы для них просто говно на дороге. Никакой помощи! Пётр Андреич согласно закивал. Никакого уважения! А ведь он был когда-то школьным учителем. А теперь его выкинули на улицу, как паршивого щенка... Нет, он не опустится до работы каким-нибудь дворником или сторожем. Он имеет высшее образование, диплом. Что ещё нужно было этому повернутому на взятки начальству? Он стремился передать детям знания, и они сами виноваты, что ничего не понимали... Иван закрыл глаза, представляя, каким будет завтрашний день. Конечно, таким же, как сегодняшний. Может быть, завтра выпадет снег. Может быть, продолжит идти холодный дождь. Но какая разница: у него есть куртка, двадцатилетние добротные сапоги на высокой резиновой подошве, длинные шерстяные штаны, местами износившиеся и порвавшиеся, но всё ещё хорошие. У него было всё, что могло бы быть у человека его положения. Но, если кто-нибудь, хотя бы один человек в этом треклятом городе помог ему, он стал бы великим учёным или врачом, возможно, построил ракету! Ведь у него нет денег, да и собрать на что-то дорогое, стоя у ворот церкви, невозможно. Да, он пил, но лишь потому, что больше некуда девать эти деньги. У него никогда не было ни единой возможности начать иную жизнь, никогда, никогда... Замкнутый круг, замкнутый круг...

* * *

Новый день медленно приходил на смену грязно-черной ночи. Тяжелые облака плыли по небу. Иван покинул дом и медленно, размеренными шагами проходил мимо разноцветных домов. Грязь под ногами чавкала и хлюпала, комьями повисая на подошве сапог. Презренный нищий, полный самовлюбленной аморальности, шатающийся из стороны в сторону, бездумно брел вперед, к показавшимся впереди воротам парка. Птицы, искавшие в тяжелой земле зерна, с громким криком взлетели к небу: страшный человек, гниющий снаружи и изнутри, посмотрел в их сторону. Оранжево-желтые листья, кружась, слетали на аллеи парка, и одинокий дворник, лениво размахивая метлой, сметал их на клумбы. Иван прошёл мимо, скользнув взглядом по работающему, и, пренебрежительно фыркнув, ускорил свой шаг.