***
— Тюрьма иль смерть, — тихо взвыла, пялясь в мокрый и плесневелый потолок. — Мне всё едино, друг. Неволею не огорчён немало. Стыдиться ль заточения? Никогда. Жемчужину ракушка не смущала… — Ты сидишь всего час, а уже поёшь серенады, — пробубнел сердцебит, сидя за столом и шумно шкрябая что-то на пергаменте. Перо в его пальцах было истрёпано, словно его достали из жопы гуся минуту назад и очень поспешно. — Но-но-но! — погрозила пальцем. — Это не серенады, а стихи. Тебе нравится? Он не ответил. — Я слушаю! — поднял руку пьяный вдрызг сосед. — Холодно петь, — недовольно пробурчала. Такую аудиторию поклонников покорять особо не хотелось. Камера, что мне досталась, была чем-то вроде карцера или отрезвителя, а решетка совершенно не придерживала сквозняк. Я сидела на лавке и не решалась перелезть на лежак, пахнущий так, будто его неоднократно обсыкивали. И чего уж греха таить, так оно и было: мой сокамерник час назад облегчился рядом, а после невозмутимо лёг в лужу, теряющуюся среди насыпанной соломы на полу. — Ну ладно, — сдалась, долго слушая стук капель с потолка. Моя фамилия Ежов, В моей душе безумный рёв, В моих глазах печали тьма, Похоже, я схожу с ума… Сокамерник захлопал в ладоши, хотя и казалось, спал крепким сном. Но в плюс ему могу сказать, что хлопок получился громким, пусть он даже не открывал глаз. — Вот не совала бы нос куда не надо, не пришлось бы сидеть такой красивой здесь, рядом с оборванцами, — пробурчал Гриш. — И чего я тут жду? — Пока Дарклинг не пришлет ответного письма. — То есть, долго? Он не ответил, макая перо в чернила. Я потёрла затекший зад и постараюсь устроиться более-менее удобно, но доски впивались в косточки и уже через полчаса вызвали боль. А ещё я ужасно мёрзла, кутаясь в халат, в котором щеголяла по комнате перед Иваном. Стараясь как можно более открыто и соблазнительно выглядеть, я надела всё самое шёлковое и кружевное, и знала бы, что меня приволокут в тюрьму, оделась бы теплее. Ноги в мягких тапочках уже не чувствовались до самых колен. — А можно мне одеяло? Только не вонючее, а то не доживу, — попросила. — Нет. Сил моих терпеть больше не было, поэтому я подошла к решетке и присела, уткнувшись лбом в прутья. Руки начали понемногу мёрзнуть от металла, как и лоб. Начала хныкать и выдавливать слезу. Мужчина поднял на меня глаза. Лет ему было под тридцать, но тень свечи падала так, что можно спокойно прибавлять ещё десять. Мои капризы были ему абсолютно до лампочки, и манипулировать было сложно. Я пробовала, когда просила ширму, чтобы сходить на горшок, но получила только смешок и абсолютный игнор. Вот и теперь он смотрел, в ожидании какого-то чуда. — Может, ещё кровать и подушку? — наконец, произнес. — О, было бы неплохо, — улыбнулась. — Только подушку на луковой шелухе, а то от гусиного пуха я чешусь ужасно. И, наверное, моя улыбка была настолько измученной, что он достал из сундука вязаный плед и протянул меж прутьев. Я ухватилась за него, как за спасительный оплот, а руку Гриша ненадолго задержала в холодных ладонях. — Обязательно попрошу для Вас повышения. Хмыкнув, он вернулся на стул и вновь принялся что-то чиркать, а я, окрылённая мыслью о том, что ещё поживём, улеглась на скамью и закрылась по самый нос. Ткань пахла мышами и пылью, но намного приятнее, нежели лежак. Через некоторое время снова проснулась от того, что что-то зловонное тянет грязные руки под плед и рефлекторно пихнула ногой, как это делала с Тапком по утрам. Тяжёлым мешком картошки алкаш рухнул на пол и, возможно, даже отрезвел. — Ещё раз подойдёшь, я откушу тебе нос, — пригрозила, вновь прячась. Мужчина поднялся на ноги и дошаркал до угла, грузно хлопнувшись.***
Утром принесли еду, сокамерника выпустили, а на смену сердцебита пришёл другой, а с ним Ваня. Решив, что не решусь выбраться из-под тепла, я доброжелательно помахала рукой. — Пришло письмо от Дарклинга, — начал он. От новости я подпрыгнула и подошла к решетке, ухватившись за неё в ожидании плохой или хорошей новости. Только сейчас осознала, как вкусно Гриш пах по сравнению со мной, и стало стыдно. Он смотрел с грустью и злостью одновременно, меняя эмоции. — Приказ был — держать тебя до его возвращения, — начал он. Я с досадой цокнула и закатила глаза. — Тебе принесут одежду и подготовят место. — Он меня убьёт? — с надеждой спросила. Мужчина смотрел на меня с непонятным выражением лица, блуждая сверху вниз, затем отвернулся убедиться, что никого нет и придвинулся к решетке, чуть ли не нос к носу. — Ты же будущее видишь, — усмехнулся. — Не догадываешься? — Я уже сомневаюсь, кто я, — пожала плечами. — Останусь ли жива? Вероятнее всего — да. Но в таких условиях окажусь с гангреной. — указала на рану, желающую обработки. — И если это случится, тебя некому будет оплакивать. Не смотри так на меня. Твоя смерть тоже приходится после уничтожения Каньона. Гриш сжал губы. — Ну и пусть. — Как это? — ужаснулась, хотя знала о собачей преданности Ивана. Даже Федор тут рядом не стоял. — Ты же не можешь влиять на будущее, как я понял. Поэтому, что толку переживать? Откровенно загрустив, я пожала плечами и ушла на лавку, кутаясь в пахучий плед. Разговоров был логически закончен. Разве что… — Тапок в порядке? — Пёс хороший, охраняет конюшни. Но было запрещено устраивать вам встречи. — Погладь его за ухом за меня. А ещё он любит печенье. — Я тебя понял. По удаляющимся шагам я поняла, что Ваня ушел. Пребывая в одиночестве и заключении, я теперь могла много о чём подумать и подвести итоги печального положения.