Голодные игры. Начало

Обычно я просыпаюсь раньше всех в доме, но, видимо, сегодня какой-то особенный день. Когда я открываю глаза, то сразу понимаю, что безнадежно проспал. Вскакиваю на ноги – слишком резко, так что начинает кружиться голова – и выбегаю из своего дома, который является почти точной копией еще сотни других домов самого грязного и бедного района Дистрикта-12. Я бегу, выбиваясь из сил, а в голове лишь одна мысль: «Опоздал. Она уже ушла». Когда я наконец оказываюсь в самом углу Луговины, у забора с колючей проволокой, официально предназначенного для защиты жителей дистрикта от диких животных, а на деле служащего для ограждения всего остального мира от голодных, едва живых от усталости и обреченности людей. Как будто кто-то решится сбежать. Все знают, что у Капитолия есть свои методы организации слежки и преследования, которые не позволят никому избежать уготованной им участи. В Дистрикте-12 это работа в шахтах и медленная смерть от истощения и болезней. Единственный способ покинуть родной дистрикт – участие в Голодных играх. Но мало кто предпочтет подобную участь, тем более что за всю историю государства Панем Двенадцатый создал только одного победителя, тогда как другие дистрикты могли похвастаться хотя бы парочкой. Я растерянно оглядываюсь вокруг, понимая, что это бесполезно, но все же надеясь. И, как оказалось, не зря. Она стоит спиной ко мне, разглядывая что-то по ту сторону забора. Я медленно приближаюсь к ней, стараясь не шуметь. Она не замечает меня, погруженная в созерцание чего-то, еще не доступного моему взгляду. Когда я оказываюсь в шаге от нее, то решаю напугать, схватив за плечи, но неожиданно замечаю луч света в ее светлых, песочного цвета волосах. Завороженный, я протягиваю руку, как будто надеясь схватить ускользающий лучик. Почувствовав мое прикосновение, она оборачивается и громко взвизгивает от страха. - Хеймитч! Ты псих! Нельзя так подкрадываться к людям! - К тебе так легко подобраться, что я не удержался, - смеюсь и обнимаю девушку. – Кстати, чем ты была так увлечена, что не заметила моего прихода? - Там был кролик, представляешь? Настоящий! Никогда не видела их так близко к забору. Обычно они стараются держаться от нас подальше. - Наверное, ты ему понравилась, - стою, уткнувшись лицом в ее волосы и ощущая их мягкое тепло. – Потому что ты просто не можешь не нравиться. Даже наивный кролик повелся. - Эй! – девушка возмущенно поднимает голову и шутливо отталкивает меня. Как бы ни так. Ни за что не отпущу ее из своих объятий. Никогда. - Между прочим, ты опоздал, и дурацкие комплименты не помогут тебе загладить вину, - смеется она. - Знаю, прости! Не понимаю, что на меня нашло. Обычно я просыпаюсь на рассвете, а тут…- недоуменно пожимаю плечами. - Я уж подумала, что ты решил меня бросить, - полушутливо-полусерьезно говорит девушка. - Кэтрин Джойс, откуда такие мысли?! – возмущаюсь я, разрывая наши объятия и приподнимая ее подбородок так, чтобы наши глаза встретились. В ее глубоких и прекрасных серых глазах – нежность, улыбка и.. печаль. Я знаю, что является причиной ее грусти. Сколько бы мы ни старались забыть об окружающем мире, он никогда не забудет о нас. Не оставит нас в покое, не даст спокойно жить, создать семью и растить детей. Потому что где-то там, бесконечно далеко, есть Капитолий. А в нем живут люди, которые жаждут нашей смерти. Их не трогают слезы наших матерей, потерявших детей, и крики отчаяния, которые слышатся по всему дистрикту, когда погибает очередной трибут. Очередной невинный ребенок, жертва неутолимого голода Капитолия. - Кэт, ты же знаешь, что я люблю тебя. Пока мы здесь, пока мы живы, до последнего вздоха, - целую родное лицо, ее закрытые глаза, ощущая соленый вкус ее слез во рту. - Я очень, очень боюсь, Хеймитч… - она уже откровенно рыдает, перестав сдерживаться. Я понимаю, что она ждала бы меня и дольше, до самой Жатвы простояла бы здесь, у холодной железной сетки. Потому что ей некуда больше идти. Я - все, что у нее есть. Эта мысль придает мне сил, и я пытаюсь успокоить девушку, прижимая ее к себе и поглаживая по спине. Через некоторое время она только всхлипывает, а потом окончательно берет себя в руки и пытается стереть следы слез с лица. Появляться со свидетельством своей слабости на Жатве считается неприличным, к тому же везде будут камеры. Общими усилиями нам удается минимизировать последствия ее срыва, но мой жилет все еще мокрый. Это ничего – камерам такого не уловить. - Знаешь, я ведь не собиралась плакать, - грустно улыбается Кэт, потирая раскрасневшийся нос. - Ничего страшного, - улыбаюсь в ответ и подмигиваю девушке, - хорошо, что это не произошло на Жатве. - Да уж, то было бы еще зрелище, - смущенно улыбается она. - Давай пройдемся, - предлагаю я, - сколько времени у нас осталось? - Думаю, около часа. Куда пойдем? - Не думаю, что стоит уходить далеко. Давай просто прогуляемся до города, а потом… - На площадь, - шепчет она, и по дрожанию ее голоса мне кажется на секунду, что она опять расплачется. Но девушке удается сдержать прорывающиеся эмоции, и она просто крепче прижимается по мне, укрываясь от ветра. По пути в город мы встречаем все больше людей, не спеша направляющихся в сторону площади. Все старательно избегают смотреть друг на друга, ощущая себя как никогда одиноко в толпе своих соотечественников, и медленно бредут на Жатву, опустив глаза на пыльную дорогу. Несмотря на то, что официально этот день считается праздничным, и взрослые жители Двенадцатого освобождаются от работы, а дети – от школы, настроение у всех подавленное. Каждый понимает, что сегодня дистрикт потеряет еще двоих детей, а взамен получит две безутешные семьи, которым придется в течение нескольких недель мучительно наблюдать за обреченными на провал попытками их детей выжить. У нас, жителей Двенадцатого, никогда не было шансов победить в Голодных играх. Дети из других дистриктов имеют преимущество – они с ранних лет тренируются, готовятся к участию в Играх. Конечно, некоторые дистрикты находятся в таком же незавидном положении, что и мы, но легче от этого никому не становится. Подойдя к площади, я вижу, что Патриция Креон, женщина-сопроводитель, ответственная за наш дистрикт, уже стоит на сцене, нетерпеливо поглядывая в сторону больших стеклянных шаров с кусочками бумаги, на которых написаны имена всех детей дистрикта с двенадцати до восемнадцати лет. Мне сейчас семнадцать, а значит, мое имя должно быть написано на шести карточках. Но я, как и многие другие жители Шлака, самого бедного района Двенадцатого, брал тессеры(зерно и масло), без которых выжить было просто нереально, и платил за них внесением моего имени в «лотерею» Капитолия вновь и вновь. Таким образом, сейчас в шаре, содержащем карточки с именами мальчиков дистрикта, находится 30 бумажек с именем «Хеймитч Эбернетти». Кэт брала тессеры только два раз, еще до нашего знакомства, поэтому ее шансы попасть на Голодные игры меньше моих, но я все равно беспокоюсь. Даже думать страшно о том, что со мной будет, если через несколько минут страшные в своей неестественности зеленые губы Креон произнесут ее имя. В бессильной ярости я сжимаю кулаки, забыв о ладони Кэт, остававшейся в моей левой руке. Она охает от боли и неожиданности и смотрит на меня в удивлении. Я делаю вдох, стараясь успокоиться, и отпускаю ее руку. Все равно нам пришлось бы расстаться на время Жатвы, потому что девушки стоят отдельно от юношей. Кэт ободряюще целует меня в щеку и движется в сторону девушек своего возраста, нервно переглядывающихся и ни на секунду не прекращавших шептаться. Я решительно отворачиваюсь от них и встаю рядом с парнями из школы. Они неплохо держатся, все-таки не первый раз участвуют в Жатве. Этим они выгодно отличаются от мальчиков, стоящих ближе к сцене, чьи испуганные взгляды я ловлю на себе. Некоторые из них еще ни разу не стояли среди потенциальных трибутов, но уже хорошо понимают, что их ждет, если удача сегодня окажется не на их стороне. В очередной раз взглянув на свои миниатюрные наручные часики, Патриция Креон наигранно бодро улыбается, ослепляя окружающих приклеенными к зубам маленькими бриллиантиками, и кивает мэру Двенадцатого. Тот выходит на середину сцены и произносит речь, которая давно отпечаталась в памяти каждого жителя дистрикта. Он говорит об истории Панема, о мятеже дистриктов, о войне, последовавшей за ним. Я почти не слушаю его, пытаясь разглядеть в толпе девушек Кэт. Когда мне это наконец удается, я облегченно выдыхаю, увидев ее спокойное, немного грустное лицо. Хорошо, что она держит себя в руках. Непонятно, чтобы он делал, если бы она опять заплакала. И тут происходит невероятное. Потому что после предсказуемой речи мэр вдруг добавляет: - В честь празднования юбилейных пятидесятых Голодных игр в этот раз каждый дистрикт должен предоставить вдвое больше трибутов! Я не верю своим ушам. Им что, мало 23 загубленных детских душ?! Где же границы сумасшедшей жажды крови жителей Капитолия? Потом вспоминаю: в этом году действительно проводятся юбилейные пятидесятые игры, проведение которых связано с небольшим изменением правил, что, по мнению Капитолия, сделает их более захватывающими и незабываемыми. Вокруг слышен ропот, но он смолкает под взглядами миротворцев, окруживших площадь. Вот и все – на этом заканчивается сопротивление, которое могут оказать Капитолию жители Дистрикта-12. Ярость в слабом шепоте, осуждение в опущенных в землю взглядах – никто не осмеливается на большее. Когда мэр заканчивает свою речь, вперед выходит Патриция. Вот он, ее звездный час – все камеры Панема обращены на нее, пока она достает из шара имена девочек-трибутов. - Мейсили Доннер! – выкрикивает она первое имя. Я помню эту девушку - видел ее в школе. Она кажется очень худенькой и беззащитной, когда поднимается на сцену. Но мой взгляд прикован к другой, обнимающей девушку, прежде стоявшую с Мейсили. Словно почувствовав мой взгляд, Кэт оборачивается в мою сторону и улыбается уголками губ. - Джулия Дени! – звучит второе имя, и я понимаю, что последнюю минуту стоял, задержав дыхание, потому что воздух с шумом вырывается из груди при выдохе. Кэт спасена. Ей не грозит участие в Голодных играх. Вперед выходит девочка лет 13, которую я, кажется, никогда раньше не видел. Она чуть не падает, поднимаясь на сцену, провожаемая еле сдерживаемыми рыданиями какой-то женщины, стоящей неподалеку, - наверное, матери. - А теперь – юноши, - восторженно хлопает в ладоши Патриция, не забывая ослепительно улыбаться в камеру. - Гаред Хорад, - имя звучит в полной тишине, а потом из толпы выходит высокий нескладный подросток лет 15, чье лицо смутно напоминает мне о чем-то приятном, но воспоминание не успевает оформиться у меня в голове, как тут… - Хеймитч Эбернетти. На мгновение мне кажется, что я оглох, потому что просто не может быть ТАК тихо. Через пару секунд приходит понимание – это я. Мое имя только что назвали. Я – трибут Голодных игр, и меня только что приговорили к смерти.