Семь дней

Курсивом написана часть текста от лица Алекса. _________________________________________________________________________________ На твою кровать ложатся, прижимаясь к телу, неточные первые солнечные лучи. Они быстро шныряют между прядками волос и, кажется, пытаются проскользнуть сквозь тончайшую кожу. Она всегда была у тебя полупрозрачной, но сейчас превратилась в легкий покров, в само существование которого мне, кажется, сложно поверить. На ум приходит детская песенка об утреннем барабанщике и я, наверное, уже совсем не в порядке. Я пришел так рано, потому что сегодня мне придется еще ехать в Лондон и что-то там выяснять, решать, договариваться, в общем, мне придется тебя оставить. Только на время, только на один день. Я зайду вечером, если хочешь. Боже мой, ты ведь меня не слышишь. Сердечная мышца отчего-то сокращается быстрее. Я неуверенно прикасаюсь к твоей руке, и мне кажется, что кончики пальцев потеплели, но я думаю, что кровяной жар просто сильнее чувствуется через полунесуществующую преграду. Я прижимаюсь к ней, поднося твою руку к щеке, ища утешения у единственного, кто мог его дать. Ну что, что ты мне прикажешь делать? Перестать ждать тебя, бросить всю эту глупую затею, прекратить терзание самого себя, день ото дня препарируя свою душу? Тогда ее остатки умрут прямо здесь, перед тобой, и я сойду с ума, и ты позволишь это сделать? *** Ник, мне нужны эти чертовы сигареты. Чересчур быстро разыгрываются в последнее время нервы. Я хватаю тебя за руку, убеждая подождать, ну что ты, в самом деле, как ребенок, и уже почти перебегаю дорогу. Нет. Хочу ее перебежать. Рев машины, шероховатый звук тормознувших колес, глухой и какой-то нереальный удара, чей-то вскрик. Это мой собственный. Боль вначале подкидывает вверх, а потом, не жалея, швыряет на землю и кажется, будто все слилось воедино: я, асфальт и она, жуткая и обездвиживающая. Секунды пробегают, пульсируя в висках, а я успеваю о стольком подумать: о том, что, кажется, все введенные когда-либо в мою левую руку иглы вытекают обратно, царапаясь и пылая, о том, что где-то в кармане втиснут ингалятор, и он мне сейчас жизненно необходим, потому что я будто бы перестаю дышать, и мою голову захлестывают волны болезненного страха, сползающего на язык. Тут я чувствую прикосновения, они настойчиво бьются в ребра. Ник, это ты, Ник. Ты обхватываешь и поднимаешь над плещущим страданием забытьем мою голову, и я чувствую, я слышу, как капельки крови с моего затылка рассекаются на дороге. Нужно, чтобы ты достал ингалятор, потому что я задыхаюсь, но ты не знаешь об этом. Мне кажется, что я снова теряю контроль над реальностью и твоими руками. Твоими руками. Они дрожат и стискивают мои пальцы, заставляя коснуться чего-то, что вызывает легкое покалывание. Что это такое? -Алекс!.. Имя щелчком-шелестом проскальзывает вокруг меня, сквозь темный, давящий смог, откидывая его прочь и опустошая болезненную наполненность тела, которое, кажется, ноет везде, где только может. Или мне только послышался этот голос? И сжимающая своей бесконечностью чернота снова будет скручивать меня. Ник, я не хочу, Ник, забери меня из этого ада, я… -Алекс!.. Я выдыхаю воздух через дерущую жаждой гортань и открываю глаза. *** Я думал, что успел позабыть эту мягкую зелень. Глаза, с нерасплывающимися чернилами зрачков, никак не могущие привыкнуть к свету и застывшие в столкновении с моими, исходящие болью прожитых дней. Господи, что бы я только не отдал, чтобы избавить их от этого, защитить и спрятать на самом краю моего сознания, откуда треском настраиваемой радиоволны пульсируют совершенно другие мысли. И я понимаю, что никуда сегодня не уеду, что так и останусь на этом теперь знакомом стуле возле твоей кровати, или рядом с дверями палаты, что мне достаточно будет знать: ты за этой стеной ждешь возвращения домой, где все осталось как прежде, где в шкафу с потертыми дверцами лежит твоя одежда, а на столе забыта открытая баночка оливок. От твоих губ отрывается хриплый кашель, а затем вопрос: -Сколько мы здесь? А я отвечаю, что семь дней, семь разорвавших на кусочки мое существо и изошедших твоей кровью дней, решивших, что они вечность в нашей собственной на двоих вселенной, и думаю о том, что теперь ты мне улыбнешься. Ведь ты же мне улыбнешься, Алекс?