Асура

      Вкус сожаления незнаком и горек на её языке.       Она одинока. Совершенно, ужасно, отчаянно одинока.       Камера, в которую её поместили, должна быть уютной – она выкрашена в успокаивающий мятно - зелёный цвет, кровать удобная и теплая, есть окно с весёлыми занавесками и захватывающим видом на море – всё для того, чтобы она меньше злилась, меньше шансов сорваться и убить их всех. Лекарства, которыми они её кормят, помогают, измельченные травы смешивают с бледным чаем или подают ей в сиропе. Сироп – это самое худшее; густой и на вкус похожий на грязь и пепел, и последствия сильно сказываются на ней, неестественная низкая эйфория заставляет её лежать на кровати и пускать слюни, как инвалид, все эмоции задыхаются под одеялом наркотика.       Но хуже всего то... хуже всего то, что она начинает этого жаждать. Потому что, как бы она ни была слаба, когда ей дают это лекарство, тогда боль ослабевает. Она не ненавидит, она не испытывает этого странного сожаления, и всё в этом мире – мире, который сжевал её и выплюнул – растворяется в ничто.       Она не видела свою мать шестнадцать дней. Они говорят ей, что бледный чай содержит мощный стабилизатор настроения, сильный антидепрессант, антипсихотик, предназначенный для устранения галлюцинаций и худших перепадов настроения. Она заметила связь – чем больше чая ей дают, тем меньше сиропа. Сироп предназначен для плохих дней, настаивает медсестра, для дней, когда чая недостаточно, чтобы заставить её демонов замолчать. Медсестра не понимает, думает она, когда она одна в каменной пустоте своей комнаты, что, заставляя замолчать своих демонов, но она не может заставить их покинуть её.       Когда она в сознании, когда чай действует и на неё нисходит здравомыслие, она ощущает вкус сожаления.       Она не хочет испытывать сожаления.       После того, как она кричит на них, чтобы они просто дали ей грёбаный сироп, просто остановили всё безумие, сожаление и ужас, пожалуйста, просто остановите это, они посылают очень добрую и очень толстую женщину с голосом, похожим на отравленный мёд, которая говорит ей, что всё становится лучше, всё в порядке.       И ей хочется наброситься, как это могло бы быть однажды, оторвать жирное лицо женщины прямо от её черепа и поджечь его, чтобы заставить её понять, как всё не в порядке, как ей нужен этот сироп и как она боится здравомыслия, боится быть в порядке, боится, что никогда больше не увидит образ своей матери и что галлюцинации вернутся. Вместо этого она проглатывает свою кипящую ярость и вежливо спрашивает, что, чёрт возьми, заставляет её думать, что всё становится лучше?       – Галлюцинации прошли, дорогуша, верно? Ты не сообщала, что видела или слышала что-нибудь в последнее время, не так ли? Твоё настроение намного стабильнее, и при сочетании терапии и лекарств, я думаю, что скоро ты сможешь вернуться в общество! Разве это не чудесно?       Нет, она хочет сказать, нет, это совсем не замечательно. Это ужасно. Как она может выживать в этом обществе? Она больше не Хозяйка Огня Азула, нет, она слабый, жалкий ребенок, который просит отвратительный сироп, чтобы отнять реальность, и который обязан своей ясностью горькому чаю. Это не та Азула, которую вырастил её отец.       Эта девушка умерла в день кометы Созина; она всего лишь призрак, конструкция, кукловод, дергающий за ниточки трупа. И они называют это чудесным?       Она перестает пить чай. Лучше безумие, лучше наркоз опиатами, лучше что угодно, чем... чем...       – Это плохая идея, Азула, – шепчет на ухо мать. Она сворачивается калачиком в позе эмбриона на кровати, прижимая подушку к груди, и отвечает тонким, отвратительно слабым голосом.       – Ты бросила меня. А сказала, что не бросишь. Ты обещала.       Её мать нежно гладит её по голове, и она закрывает глаза, упиваясь воображаемым чувством, пытаясь убедить себя, что это реально, что она не одинока, что кто-то в мире любит её.       – Я знаю, моя малышка, – говорит мать, гладя её по щеке, – Мне жаль. Я никогда не собиралась уходить.       И самое худшее... самое худшее в том, что она выбрала эту судьбу. Она решила отказаться от лекарств. Здравомыслие одиноко, говорит она психотерапевту, когда её заставляют объяснить причину, и поэтому я никогда не бываю одна. Лицо терапевта выражает глубокую печаль, и она наклоняется вперёд, как это делает её фальшивая мать, и обхватывает щеку рукой.       – О, Азула. Ты не одинока.       Она встречается взглядом с другой женщиной, скептическим, циничным и таким злым. Голос в её ухе, голос одного из её многочисленных демонов, шепчет ей, чтобы она убила эту ужасную, глупую женщину, которая – прямо сейчас, прямо сейчас, когда она говорит – планирует забрать их всех. Снова забрать её мать, оставить её взаперти в этой мятно-зеленой комнате с весёлым окном и далёким грохотом моря о берег, заставить её забыть Хозяйку Огня Азулу.       Терапевт, должно быть, видит отражение ярости в её глазах, потому что она немедленно зовёт медсестер и говорит с ними приглушенным голосом. Она улавливает обрывки разговора, достаточно, чтобы понять, что они собираются начать насильно поить её чаем, и она снова ощущает горечь сожалений.       – Тебе не следовало рассказывать им, – говорит её мать, – они собираются заставить меня бросить тебя.       Без тяжёлой пустоты сиропа или покалывающей чистоты чая возвращаются обрывки старой Азулы. Она представляет себе это, ясно представляет – сними огнестойкую ткань, удерживающую её на стуле, пни стул в терапевта. Пока она отвлекается, используй давно подавленную и подчиненную лекарствами магию огня, чтобы взорвать медсестру через дверь. Накинься на медсестру, прежде чем она успеет ответить, заставь её замолчать быстрым ударом в горло, и закрой за ней дверь, вставь в неё что-то, чтобы терапевт не сбежал. Убей или усмири медсестру ударом по затылку или сверни шею. Возьми её ключи и направляйся в столовую, где у них наверняка будет погрузочная площадка с меньшим количеством охранников. Убей или подчини любого, кто встанет между тобой и свободой. Найди место, где можно спрятаться во внешнем мире. Заново изучи магию огня.       Верни свой трон.       – Тебе нужно принять лекарство, Азула. Это для твоего же блага. – Терапевт стоит перед ней, протягивая чашку светлого чая. – Пей чай, – говорит она мягче, – и я позабочусь о том, чтобы ты никогда не оставалась одна. – Она берет Азулу за руки и обхватывает ими чашку с чаем, а затем обхватывает Азулу своими руками. – Я хочу помочь тебе, но ты должна позволить мне.       – Не пей чай, – шипит её мать.       Я позабочусь о том, чтобы ты никогда не оставалась одна.       Вопреки всем кричащим инстинктам и всему, во что она когда-либо верила, она пьет чай. Терапевт ободряюще улыбается.       Азула чувствует себя больной.