***
Треск. Александр слышит треск — такой надрывный, словно из груди его поднимается, — и дёргается, с удивлением на Алину смотрит. Но она словно не слышит этого звука, слёзы по щекам растирая вместе с кровью — не своей, падшего от их рук оленя. Ему хватает секунды их зрительного контакта, чтобы с отвращением отвернуться. Как иронично. Он так хотел разрушить её щит — теплом своих окровавленных пальцев оникс царапал столько месяцев, пытаясь хотя бы след на насмешливо переливающимся камне оставить. Собственную стену с землёй сравнял, старые шрамы тупым лезвием вспарывая, лишь бы до неё и её силы достучаться своей искренностью. Спустя полвека почувствовал, что хочет обладать кем-то не потому, что привык всегда всё получать без промедления, а потому что тянет, манит, потому что желает её всю… даже с демонами — лишь бы рядом, руку в ладони сжимая. Но — Святые! — Алина словно издевалась над ним, близко не подпуская. Словно заранее знала, что ничего хорошего её рядом с ним не ждёт. Стену свою охраняла, не давая проделать в ней бреши. А сейчас... сейчас Александр вновь слышит, как трещит оникс, очередной трещиной украшенный, и чувствует взгляд, отвращением охваченный, на своём затылке. Она ненавидит его — и он воспользуется её к себе ненавистью.***
Он видит это. Он видит очередную глубокую трещину на её щите так явственно, словно она перед ним стоит, реальная, а не в сознании Алины запрятанная, и не может сдержать слабой улыбки. Чёрная пыль марает мысы его обуви — пыль оникса фантомная, только ему видная. — Ты обманул меня, — выплевывает Алина зло и отчаянно, пытаясь сдержать дрожь в теле и голосе. Сила рвётся из её тела, пламенем ада в груди пляшет, отражаясь в черноте расширенных зрачков — там ненависть сплетается с отвращением в завораживающем танце. И солнце мерцает на кончиках тонких пальцев. — Ты обманул меня… — повторяет она затихшим, сиплым голосом. — Мы могли… ты мог… Александр кожей чувствует, как нагревается воздух вокруг, как капли пота выступают на лбу и кончике носа. И не может взгляд отвести от неё, яркой, ослепляющей, ещё немного — и равной. Той, что, наконец, перестала скрываться под личиной призрачно серой девочки. На её лице так много чувств отражается: ненависть жгучая, омерзение, гнев и печаль — Александр чувствует на себе каждую, знает, что они только ему и его поступкам предназначены. Но губы всё равно вытягиваются в широкую улыбку, не считаясь с пустотой, вновь пожирающей его изнутри — пустотой ещё более бездонной, чем та, что поселилась в его груди сотни лет назад. «Вот оно, — думает он, не в силах взгляд отвести от мерцающей бледной кожи, — то, что способно обнажить её истинную силу. Ненависть — ко мне». Тьма сгущается за его спиной, трещит раскатами грома и дрожит, точно живая. Ничегои, вечная армия без лиц и души, кружат вокруг, когтями землю вспарывая; им не терпится ощутить привкус крови, полакомиться тёплой плотью, но они смирно ждут приказа своего хозяина. — Тебя было так легко обмануть, Алина, — тянет он нарочито небрежно, а сам взгляд отвести не может от её волос, белых, словно первый снег, по плечам струящимся. — И мне жаль. Солнце меркнет, оставляя после себя лишь слабый свет, точно от догорающей свечи. Александр видит, как расслабляются её плечи, как морщинка между бровями разглаживаются, а огонь в зрачках медленно тает, уступая место надежде. Такой глупой, детской надежде. — Жаль, что прошло столько времени — а ты до сих пор веришь моим словам, — заканчивает он, вскидывая голову величественно, и жестом отдает приказ своим созданиям. Воздух вокруг разрезает их вой, и темнота обрушивается на землю плотным кружевом. Александр опускает голову, сжимая челюсти до онемения. Перед его взглядом — её лицо, растерянное и напуганное. В ней до сих пор теплилось к нему доверие — теперь точно вырванное с корнем. И до слуха доносится, как рушится стена из оникса — теперь окончательно. «Я буду твоим злодеем, Алина, пока ты не обретешь силу, превосходящую мою, — силу, способную меня уничтожить». Столб света поднимается из мглы, предсмертный рев ничегоев нарушает пустынный вакуум. «Или уничтожу тебя сам, если ты решишь сдаться». Александр тихо усмехается, поднимая перед собой руки и взывая к теням. Бой еще не окончен — и он не собирается отдавать Алине победу без новых шрамов. На плоти, душе — на каждом сантиметре её естества. Чтобы помнила и вновь ненавистью распалялась, ощущая белесую кожу подушечками пальцев — чтобы истязала своё тело на тренировках, зная, что в мире существует кто-то, способный её уничтожить. (Если у неё не выйдет, и её сердце остановится раньше его, каменного, но всё еще бьющегося, — он без промедлений отправится за ней в забвение)