Точка разрыва

      Над Босфором висело закатное рыжее солнце, нагревало каменную балюстраду и капот машины, слепило бликами от воды и напоминало отчего-то большой-большой китайский фонарик из тех, которые запускают на удачу.       – Теперь я буду звать тебя Малыш.       – Только попробуй! Я тебя со свету сживу!       Сарп бессовестно проигнорировал его возмущение, оторвал кусочек от булки и макнул в кофе. И ехидно добавил:       – Очень дорогой Малыш.       Умут закатил глаза и вместо ответа запихнул в себя половину кренделя разом. Спорить было бесполезно. Тем более что… ну, он и правда оказался невероятно дорогим парнем. Аж на целых полмиллиона настоящих американских долларов, которые Мелек успела снять со счета прежде, чем за Кебабщика и его родственников после отдела оргпреступности взялись ребята из финнадзора.       Полмиллиона долларов… Он даже представить себе эту сумму не мог.       – Интересно, у прокурора ничего не треснет от такой взятки?..       – Прокурор, посадивший Джеляля, получил деньги Джеляля за то, чтобы пострадавшие от Джеляля не пострадали еще больше. Круг замкнулся.       – Как у тебя все просто.       Сарп пожал плечами и доел булку, не отрывая взгляд от воды. На него он почти не смотрел.       – Нет на самом деле. Это всего лишь самое простое из всех.       Умут вздохнул.       – А самое сложное – это мы…       Кофе теперь горчил несмотря на то, что они взяли приторно-сладкий латте, и мифическая спустя столько времени боль в левом плече дергала нервы. Им обоим.       После ареста Джеляля у них так толком и не было времени поговорить. Ночь, плавно перешедшая в утро и день, вышла сумбурной и полной откровений и беготни: ужасно куцый разговор с матерью и Эйлем; короткий, длиной всего в пять минут, допрос («Ничего пока не говори», – Мелек поджимала губы и уже отщелкивала в голове все про и контра); куда более долгое решение вопроса, в какую тюрьму его отправить, чтобы не прибили к вечеру… Сарп все-таки съездил в больницу, потом в дом Джеляля в качестве хоть какой-то моральной поддержки бедного Мустафы… А потом потянулись месяцы судебного процесса, в течение которого посещения в тюрьме были ограничены не только решением прокурора, но и тем, что его засунули за решетку для таких «кротов» с двойным дном аж в Коджаэли.       Он отчетливо помнил, как на одном из первых заседаний, когда его только завели в зал, прокурор, кивнув на него, задал Сарпу фантастически тупой вопрос: «Вы знаете этого человека?»       Но еще более отчетливо Умут помнил секундное замешательство брата.       Да, конечно, они друг друга знали. И в то же время совершенно нет. В то же время они стали друг для друга еще более далекими, чем на первом курсе. Потому что тогда им было все равно, и это было нормально. Тогда Сарпа не интересовало, за какой футбольный клуб болеет Мерт. Теперь же оказалось, что ужиться в одном доме фанату Галатасарая и фанату Бешикташа не так-то легко… А свести воедино все остальное еще тяжелее.       Впрочем, у них было и много общего.       Пожалуй, даже слишком много.       Например, привычка после тяжелого рабочего дня ехать на набережную и в тишине пить отвратительный кофе.       – Ты подумал над вопросом Мелек?       – Подумал. Хочу оставить оба имени. Ты что-то имеешь против?       Брат хмыкнул.       – Пожалуй, нет. Я до сих пор не могу понять, какое тебе подходит больше.       Умут кивнул. Он привык к новому – настоящему – имени, но в душе Мертом все еще ощущал себя чаще. Где-то на пятьдесят три процента из ста.       – Тогда завтра пойду подавать заявление на новые документы.       – А я пойду увольняться, – Сарп спрыгнул с капота и улыбнулся. – Начинаем жизнь с чистого листа, kardeşim?       – Начинаем, abim.