Вера. Надежда. Любовь.

      После революции 1917 года Масленицу в Советском Союзе не праздновали. Сначала было совсем не до празднования: продовольственный кризис, сопровождавший Первую Мировую, революцию, а потом и гражданскую войну привёл к тому, что традиционные атрибуты Масленицы — мука для блинов, начинки вроде сметаны и даже сливочного масла, водка ввиду «сухого закона» — оказались абсолютно недоступны. К тому же в новообразовавшейся стране Масленица оказалась не только недоступной материально, но и идеологически неверной. Сперва веселый праздник с блинами был признан загнивающим наследием буржуазного слоя, а потом он оказался не у дел на фоне обрушившихся на страну трудностей в виде Великой Отечественной войны и разрухе после ее окончания.       Но деревни, далекие от центра и политики, жили по своим законам. Живя в бедноте, они все равно находили возможность для праздника, который порой так был нужен, чтобы отвлечься от тяжести всех проблем, и зачастую отдавали последнее для этого. Та же мука, сметана, масло в отличие от города, были не такой проблемой, тем более раз в год, тем более сейчас, когда колхозы набирали силу и вставали с колен. Да и дворами в селах жили дружно, а уж в праздники и в горе сплачивались еще сильнее. Единственное, чего придерживались – избегали слова «Масленица», называя гуляния в воскресный день «Зимними забавами», «Проводами зимы», хотя каждый от мала до велика знал, что на самом деле праздновали.       Даже представители власти на селе, действуя вопреки идеологии государства, поощряли массовое гуляние, понимая, что людям нужен праздник, особенно после того, что все пережили. И уж зимой, когда не было ни посевной, ни уборки, выделить для этого один день могли, делая всеобщий выходной, не считая тех работников, чье присутствие на работе было обязательным каждый день: тех же коров доить надо каждый день, да еще по несколько раз.       Приготовления к Масленице начались за неделю. Расчистили поляну на берегу реки, где проходил кулачный бой, который уже видела Вера, установили столб, залили и без того накатанную горку. Ребятня строила снежный городок. Бабы возле колодца обсуждали кто что готовит, кто за самовары отвечает, кто за блины, кто за квас, кто за пироги. Мужики, шепчась, прятали бутылки с самогоном (праздник праздником, но злить председателя не хотелось никому). Без дел не остался никто: мальчишки что постарше украшали сани и коней, складывали костры, вокруг которых заведут дружные хороводы, а кто-то даже решит попрыгать, девушки из лоскутов ткани шили наряд для соломенной «Зимы» – виновницы торжества. Гармонисты и баянисты проверяли меха своих инструментов. Здесь обычаи и традиции были сильнее власти и идеологии.       Вера ни разу не отмечала Масленицу, в столице никаких подобных гуляний не было, хотя, конечно, знала о ней из рассказов Серафимы Андреевны, которая исправно пекла блины в этот день. Зараженная праздничным духом, Вера с утра напекла блинов в печи с бабой Таей, подмела полы (под конец веник рассыпался прямо в руках, и у бабы Таи и на это нашлось объяснение – к неожиданности), а потом побежала в дом Егора. Атмосфера праздника проникла и в этот дом. Хозяина не было, поэтому хозяйничала Маруся. На топчане рядом с сидящей на нем Ульяне, лежали два новых, цветастых платка, специально найденные в шкафу в честь праздника, а Маруся, забравшись на табурет коленями, неловко колотила в глубокое блюдо яйца. Нос она уже где-то успела испачкать мукой. Скинув с себя верхнюю одежду, Вера бросилась к ней на помощь, сначала передав ей в руки готовую рубашку для Егора, которую они начинали шить вместе.       – Подарок к празднику будет, – утвердительно кивнула девочка, унося рубаху в переднюю.       Разведя тесто для блинов, Вера с Марусей, руководимые советами Ульяны Матвеевны, встали у растопленной плиты, в которой тлели угли. Пока Вера приноровилась к ухвату, пару первых блинов они подрумянили более, чем это было нужно, но зато последующие пошли как с картинки: круглые, золотые, как солнышко. Снизу на блины воздействовал сильный жар от углей, а сверху тесто разогревало излучение от раскалившихся кирпичей. Поэтому блину не нужно было даже переворачиваться – он и так замечательно прожаривался с обеих сторон. Маруся смазывала их растопленным маслом и складывала в стопку, глотая слюни: очень уж хотелось отведать, но терпела – все вместе будут пробовать.       Блины были уже готовы, и женщины съели их не по одному, макая в душистый мед, а Егор, задействованный сегодня на работах в колхозе, так и не пришел. Решили не ждать, и пойти на берег реки без него. Маруся деловито шла чуть впереди, Вера с Ульяной Матвеевной под руку – позади. Бабушку уговаривали пойти вместе с ними. Маруся сказала, что она ни разу не ходила на проводы зимы, как ослепла.       – Вот и пойдем вместе, обе в первый раз, – заявила Вера, сама повязав ей платок. – Баба Тая тоже придет туда.       В блеске солнца и белоснежного снега яркость праздника была еще ярче. Звенели колокольчики на запряженных в наряженных лошадей санях, играла бойкая музыка, женщины пели песни, визжала детвора, басили мужики, перетягивая канат. Не дойдя до поляны Вера остановилась, раскрыв рот – вот оно, еще одно лицо деревни – веселое, озорное, яркое, счастливое, дружное. Кажется, что вся деревня была на этом берегу. Возле столба, по которому пытались взобраться самые смелые парни за заветным призом – валенками, так и вовсе было не пробиться. На дощатых столах, установленных по периметру дымились самовары лежали угощения, которые мог отведать любой желающий – праздник организовывался не без поддержки правления колхоза. Следили за этим и разливали чай русские красавицы, наряженные в честь праздника в самые красивые и яркие платки и передники.       Маруся пропала из виду практически сразу – затерялась в толпе своих школьных товарищей. Вера видела ее голову в цветном платке то на санях, то на горке. Сама же девушка с Ульяной стояла в наиболее свободном месте, чтобы их не зашиб кто ненароком, и рассказывала ей то, что видит сама. Совсем скоро их нашла баба Тая.       – Иди, иди, – начала она подталкивать ее вскоре в гущу народа. – Сходи, посмотри, что с нами старухами стоишь? А мы уж тут, в сторонке.       «В зимний холод – всякий молод» говорит поговорка, и она права. В этот еще не весенний, но солнечный день, отдавались веселью все – и молодые, и старые. Не было ни одного грустного лица.       – Вера! – Маруся налетела на нее, чуть не свалив на снег, обхватывая руками ноги. – Скоро зиму жечь будут! Пойдем ближе!       Не дожидаясь ответа, Маша схватила Веру за руку, и бегом, таща ее за собой, ринулась в толпу, маневрируя между людьми. Под радостные крики толпы подпалили соломенное чучело. Пыхнув седым дымом из пошитого платья, оно разгорелось. Через минуту жаром огня уже обдавало всех стоящих рядом. Детвора была в восторге, глядя как символ зимы поглощал огонь, а значит, скоро потекут ручьи, по которым можно будет пустить самодельные кораблики, намочить ноги в лужах, а затем природа окончательно оттает, откроется и прогреется река, и можно будет накупаться вдоволь! А пока они смотрели, как догорает зима.       – Не успел, проводили зиму без меня, – раздался знакомый голос прямо над ухом Веры.       Но она не вздрогнула, только сердце екнуло, и улыбку от радостной встречи было сложно скрыть. Егору, в отличие от нее, это удавалось лучше, одни горящие глаза выдавали его с потрохами.       – Тять, на столбе уже выиграли подарок, ты не успел, – Маруся теребила низ фуфайки отца, привлекая внимание к себе.       – На следующий год не опоздаю, – пообещал он.       – Вера, вот увидишь, он выиграет, – щурясь на садящееся солнце, Маша повернула голову в сторону девушки. – В прошлом году выиграл.       Вера потупила глаза. Она не хотела сейчас думать, где окажется ни через год, ни через день. Хотела жить здесь и сейчас.       – Но ты не расстраивайся, – снова посмотрела на отца Маруся. – Дома тебя все равно ждет подарок. А еще блины.       – Блины? – Егор посмотрел на Веру, и та в подтверждение моргнула. – Ну пойдемте тогда меня кормить, здесь и подарки все разобрали, и блины с пирогами. Маруся, необычайно веселая и активная сегодня, снова схватила Веру за руку, и потащила с берега, дальше от редеющей толпы.       – А бабушка-то! – опомнилась Вера, и начала судорожно оглядываться по сторонам.       – Они с бабой Таей уже пошли до дома, – успокоил ее Егор.       Выйдя на дорогу, Маруся заискивающе посмотрела на отца снизу. Улыбнувшись еле заметно, он взял дочь за свободную руку. Переглянувшись с Верой, они побежали вперед, а девочка, подогнув ноги и хохоча, повисла на их руках, раскачиваясь.       Вера чувствовала себя частью этой семьи. Она чувствовала себя дочерью Ульяны Матвеевны, женой Егора, матерью Маши. Когда вернулись в дом, где их уже ждала Ульяна Матвеевна, сидя на топчане, Вера по-хозяйски накрыла на стол, пока Егор мерил новую рубаху. Поужинали (или поздно пообедали), поговорили за столом, вместе с Машей убрали со стола. И лишь когда стемнело, Вера пришла в себя. Надо было возвращаться к себе, потому что это все же был не ее дом. Да и вообще, где он, ее дом? Это дом Егора, там – бабы Таи, в Москве – Юрия Леонидовича. Прогнав от себя мрачные мысли, не желая ими портить так хорошо проведенный день, Вера засобиралась. Егор, убравшись и накормив скотину во дворе, вызвался ее проводить. Маруся, впервые проявив такого рода чувства, порывисто обняла Веру на прощание. У девушки в этот момент даже сердце словно остановилось.       По началу шли по обыкновению молча. Егор и Вера после вечёрки ни разу не говорили о том, что произошло, и как к этому относиться. Словно школьники, они не знали, как себя вести, боялись сказать что-то лишнее. Поэтому предпочитали отмалчиваться. Вера снова не выдержала первой, и озвучила то, что мучило ее с самых гуляний.       – Я видела там Агафью… Она смотрела на нас…       – Там кроме Агафьи быта куча народу, почему ты говоришь о ней? – несколько резко прервал он ее.       – Я знаю, что…       – Это было раньше, – Егор отвечал опережая вопросы. – Я с ней поговорил. Так что не думай о ней.       – Хорошо, – выдохнула Вера, сконфужено опуская голову, будто стараясь в темноте разглядеть дорогу под ногами.       Рука Егора дотянулась до ее, и крепко взяла. Словно успокаивая, убеждая, что так оно и будет. До дома бабы Таи так и шли, взявшись за руки. Уже у самой избы, Егор замедлил ход. Сначала Вера подумала, что это связано с нежеланием расставаться, а потом заметила его напряженный взгляд, направленный куда-то в темноту. Приглядевшись, Вера поняла, что привлекло его внимание. Чуть дальше по порядку стояла Эмка. Машина, здесь, в селе, да еще так поздно.       – Странно, – только и сказал Егор.       – Ну я пойду, – больше спросила, чем сказала Вера, заглядывая в все еще хмурое лицо Егора.       Он молчал и только смотрел на нее, не двигаясь. Складки кожи на лице медленно разглаживались. Вдохнув в грудь побольше воздуха для храбрости, Вера шагнула вперед, приподнялась на носках, чмокнула губами в шершавую щеку Егора, и побежала к крыльцу, поскальзываясь на подтаявшей и снова застывшей тропинке.       Просмотрев еще с минуту вслед скрывшейся за калиткой Вере, Егор развернулся, и нехотя поплелся назад, домой. Надо было что-то решать, что-то делать. Тогда, в тридцать девятом, он был более смел, когда поймал на поляне Надю, когда полез в воду за венком, когда взял ее за руку и прыгнул над костром. Тогда не думалось о том, что было, что будет. Что будет – то и будет! Поднял руку повыше, да махнул сильнее. А сейчас так не получалось. Он продумывал все варианты, искал более подходящие, рассматривал как может обернуться то или иное решение. Думал о том, что есть у него, что есть у Веры, и что может быть у них… Вот бы сейчас как тогда взять ее за руку, перепрыгнуть костер, и все станет понятно. Не расцепятся руки – значит, вместе им быть. Егор замер на середине пути. Подняв руку вверх, он с силой махнул ею, разрезая морозный воздух. А! Была не была! И развернувшись, пошел назад, прекрасно понимая, что не сегодня, так завтра, Вера уедет, и он потеряет ее. Снова.       Со стучащим от любви сердцем Вера на одном дыхании вбежала по ступенькам, миновала сени и не предвкушая ничего дурного, распахнула дверь в избу. Перепрыгнув порог, она закрутилась на месте, развязывая плотно обрамляющий голову платок.       – Баба Тая, я пришла! Даже не видела Вас на гулянии…       – Интересно откуда ты пришла…       Вера взяла не весть откуда взявшуюся волю в кулак, и не взвизгнула от неожиданности, услышав позади себя мужской голос. Голос Роберта. Развернув сначала голову, потом и весь корпус, Вера осознала, что это не игра ее воображения. Роберт самый что ни на есть настоящий, во плоти и крови, сидел на самом краю скамейки у стены. Закину ногу на ногу, он даже не шелохнулся, когда вошла Вера, и выжидающе смотрел на нее, испепеляя взглядом. Из перегородки чулана на Веру глядело взволнованное лицо бабы Таи, теребящее в руках полотенце.       – Роберт? – заставила выдавить из себя Вера. Присутствие его здесь моментально вернуло ее с небес на землю. – Что ты здесь…       – Приехал за тобой, что же еще? – он поднялся на ноги, предварительно оперевшись на колени, напоминая Вере о своем высоком росте, который в низкой деревенской избе казался просто огромным. – Все, нагостилась.       Большие ладони Роберта опустились на плечи Веры непреподъемным грузом. Отчего-то стало противно, и немедленно захотелось их стряхнуть с себя. Вера не стряхнула, но мягко высвободилась, неумышленно делая шаг назад, подальше от Роберта, то и дело обмениваясь немыми тревожными взглядами с бабой Таей.       – С чего ты…       – Ты и так пробыла здесь намного больше запланированного, наверняка насобирала историй сразу на несколько книг… – Роберт, кажется, не замечал, что Вера пыталась вставить хоть слово. Его, впрочем, как и всегда, мало интересовали ее желания. – Где здесь твои вещи? Давай, собирайся, нас отвезут к поезду.       Не дожидаясь пока Вера отойдет от шока, Роберт прямо в своих начищенных до блеска ботинках, скрипя ими при ходьбе, пошел в единственную комнату дома – переднюю. Вера растерянно оглянулась на бабу Таю.       – Пойду-ка я, выйду, – она уже завязывала шаль. – Покалякать вам нужно одним…       Когда Вера на трясущихся от волнения ногах переступила порог передней, она застала Роберта склонившимся над ее раскрытым чемоданом, раскинутым на кровати. Туда он по-хозяйски, небрежно, пытался запихнуть взятые со стола тетради Веры, ее платье…       – Я все решил. Ты в их дом больше не вернешься. Приедешь и сразу поедем ко мне, договорюсь, чтобы расписали сразу…       – Роберт… – тихонько позвала его девушка, пытаясь отодвинуть от чемодана.       – Что? – неожиданно для себя и для нее рявкнул Роберт, швырнув на кровать карандаши, которые отпрыгнули от упругой перины и разлетелись по сторонам, на пол. – Что, Вера?       – Я не хочу ехать в Москву… – боясь поднять на него глаза, на выдохе заговорила Вера.       – Повтори, что? – Роберт оставался на взводе и нетерпелив.       – Я не хочу ехать в Москву. Не хочу ехать с тобой.       Вот, она произнесла это вслух, сделала выбор, а теперь, кажется, пришло время собирать камни. Вдохнув поглубже, Вера впервые с момента встречи расправила плечи и подняла голову, смело глядя в застывшее лицо Роберта.       – Изволь объяснить, что это значит, – процедил он сквозь сжатые губы. Но тут же, не дожидаясь ответа, заморгал, и заговорил уже более мягко: – Бред какой-то. Ты сама не понимаешь, что говоришь. Давай, собирайся и поехали подальше от всего этого.       – Роберт, прекрати! – Вера со злостью выдернула из рук Роберта чемодан и отодвинула подальше. – Я сказала…       Вера не договорила.       – Это кто?       События развивались еще хуже, чем могла себе представить Вера, когда, обернувшись на голос увидела в косяке двери Егора. Но он не смотрел на нее. Они с Робертом гипнотизировали взглядами друг друга. Точнее, пожирали, и, если можно было бы убивать – убивали.       – Я ее жених, а ты кто? – с вызовом бросил первым воображаемую перчатку Роберт.       Вера испуганно смотрела на Егора, оставаясь спиной к Роберту. В ее взгляде не было ничего, кроме молитвы: не делать поспешных выводов и выслушать ее, если кто-то из них даст ей вымолвить хоть слово.       – Жених?       – Я уже сказала, что никуда не поеду с тобой, – не оборачиваясь, глядя на Егора, сказала Вера.       – Мне надоело это слушать, – Роберт схватил ее за запястье и с силой развернул на себя, отчего она едва не потеряла равновесие. – Я не знаю, как этому псевдо-академику удалось промыть тебе мозги, но ты едешь со мной в Москву. Собирайся.       – А ну отпустил ее, – голос Егора прозвучал над плечом Веры грозно, с раскатом, как предвестник надвигающейся грозы.       Вера не стала ждать, когда Роберт подчиниться требованию Егора (да что-то подсказывало, что он не сделал бы этого), и выдернула руку, отступая назад, к Егору. Роберт этого не заметил, так как был занят сверлением сощуренными глазами Егора.       – А уж не вот ли она, причина, из-за которой ты возвращаться не хочешь?       Вера молчала. Надеялась, что Роберту не нужен ее ответ словами, что он прочтет его в ее глазах.       – Мм, – протянул Роберт, покачивая головой. – Вот оно что. Закрутила роман с деревенщиной?       – Роберт, – попыталась предостеречь его Вера, но, как и всегда, оказалась неуслышанной.       – Попридержи свой язык, – снова прогремел Егор.       – И ты променяешь меня, столицу, карьеру на этого колхозника? – Роберт уже перешел на крик, тыкая попеременно пальцем то в грудь девушки, то в Егора.       – Да! – неожиданно для себя отчаянно выпалила Вера, сжимая кулаки, готовая защищать Егора, и все то, что она обрела здесь. – Я выберу его! Колхозника!       – Ну и оставайся, прозябай здесь, в этом болоте! – напоследок крикнул Роберт, бросаясь к выходу, едва не сбивая при этом с ног Веру. – И да, – он обернулся в дверном проеме, – в Москве тебе все равно нечего делать. Никакая «Комсомолка» там тебя не ждет. Ты там никому не нужна.       Вера вздрогнула только когда громыхнула, содрогая собой всю избу, входная дверь. Плечи ее безжизненно опустились, сбрасывая с себя всю тяжесть этого разговора. На плечи мягко опустились ладони того самого колхозника, и их сбросить Вере совсем не хотелось.