Большой обман

Сад ей понравился. Около часа Элоиз гуляла по заросшим тропинкам лабиринта и даже заблудилась в хитросплетении живых стен из высоких кустов. Но потом, когда на пути ей попалась изъеденная трещинами каменная скамья, забралась на нее и увидела дорогу. В центре лабиринта обнаружился искусственный пруд с фонтаном – исполненная на античный манер скульптура девушки с кувшином в руках. Раньше, из него, очевидно, лилась вода. В глубине кувшина послышался шорох, а когда Элоиз подошла ближе, наружу вылетела синица и, усевшись на край, принялась деловито чистить перья. На поверхности воды лениво покачивались белые ненюфары. В детстве няня рассказывала ей, что по ночам эти цветы, которые еще называют мертвыми розами, превращаются в прекрасных женщин. Они парят над водой, заманивая путников исходящим от тел сиянием, а, заполучив в объятия, нежно ласкают, но вместе с поцелуями выпивают жизнь. Элоиз не торопясь обошла пруд, оглядываясь вокруг и пытаясь представить, как выглядело это место в дни своего расцвета. Как маленький Томас за руку с матерью гулял по тропинкам лабиринта, играл с ней в прятки, а, может, прятался он вовсе не от нее, а от деспотичного отца. Элоиз все еще не могла понять, как именно ее муж относился к Шеффилд-Хаусу: любил или ненавидел. Слишком разные эмоции отражались в его глазах, когда он говорил о прошлом. Она посмотрела на особняк. Отсюда, из центра лабиринта, виднелся лишь верхний этаж и острые шпили крыш. Сколько тайн хранят эти стены? Дом глядел на нее мутными стеклами, и она поймала себя на том, что думает о нем, как о живом организме. Но ведь не зря говорят, что у каждого дома есть душа, состоящая из судеб тех, кто жил под его крышей. Томас так много говорил о самом Шеффилд-Хаусе, но почти ничего о его обитателях, а то, что Элоиз узнала от Берты, породило еще больше вопросов, и не дало ни одного ответа. Возвращаясь в дом, она решила, что сегодня за ужином попробует разговорить его. Осторожно, завуалировано и не надавливая. Томас вернулся в начале восьмого. Уставший и, как ей показалось, немного расстроенный: из окна спальни Элоиз видела, как он вышел из экипажа и, опустив голову, тяжелой походкой направился к крыльцу. Но, зайдя в холл и увидев ее у подножия лестницы, улыбнулся. — Как прошел день, милая? Не скучала? — он небрежно кинул шляпу на комод и принялся расстегивать пальто. — Немного, — игриво пошутила Элоиз, направляясь к нему. Томас обнял ее, а затем неожиданно поднял в воздух, так что она вскрикнула. — А вот ты, явно, устал, — сказала она, когда он опустил ее. — Все хорошо? — Ничего катастрофичного, — Томасу явно не хотелось заострять на этом внимание, и Элоиз решила не настаивать. — Рабочие моменты: не успеешь отлучиться, как в делах начинается бардак. — Зато дома полный порядок, — Элоиз взяла его за руку и повела в столовую. — Идем, Берта только что накрыла ужин. Незадолго до прихода мужа Элоиз распорядилась открыть бутылку вина и зажечь свечи. Их свет перемешивался с закатным блеском, льющимся сквозь задернутую тюль, и комната утопала в мягком полусвете. На столе, в фарфоровой вазе, которую Элоиз принесла из кабинета леди Элизабет, стояли свежесрезанные белые и розовые пионы. Судя по удивленной улыбке Томаса, он не привык к такой обстановке, но небольшой сюрприз ему понравился. — Давно здесь такого не было. — Привыкай, — Элоиз отпила вина и улыбнулась. — Если, конечно, ты не против. Томас покачал головой. — Сколько раз повторять: это и твой дом тоже. Кроме того, теперь именно ты управляешь Шеффилд-Хаусом. — Он едва заметно кивнул в сторону стоящей за его спиной Берты и, наклонившись вперед, продолжил доверительным шепотом, — и, кажется, миссис О’Доннел слушается тебя больше, чем меня. Элоиз тихонько засмеялась. Горячий ужин и красное вино, понемногу возвращали Томасу доброе расположение духа. — Миссис О’Доннел, мы с сэром Томасом хотели бы поговорить наедине, — мягко попросила она. Берта кивнула и ушла. — Раз уж ты заговорил об управлении, — Элоиз дождалась, когда за экономкой закроется дверь, — нам не помешает нанять еще пару горничных. — Нужно разобрать старые вещи и навести порядок в комнатах. А еще, — она усмехнулась, — видел бы, как утром я пыталась самостоятельно зашнуровать корсет. Томас положил вилку, напряг плечи и посмотрел на Элоиз. — Томас? — она и сама машинально напряглась. — Что-то не так? Он медленно вытянул руку, взял бокал и сделал большой глоток. — Ладно, — выдохнул он, будто набираясь решимости, хотя для чего именно, Элоиз понять не могла. — Надо было, конечно, сказать это раньше, но то одно, то другое… Я должен кое в чем признаться тебе, Элоиз.

***

Стук дождя по разным стеклам казался неестественно громким. Напряжение в комнате было таким густым и почти осязаемым, что, казалось, его можно разрезать ножом. Элоиз постукивала кончиками ногтей по бокалу, но слышала лишь биение собственного сердца. Тук-тук. Тук-тук. Замедленное, неравномерное. Примерное такое же, как мысли в голове: растрепанные, налетающие одна на другую. — Да, согласен, — Томас первым нарушил молчание, и его голос разбил тишину на тысячи осколков. Он примиряюще вскинул руки. — Надо было сказать раньше. — Например, с самого начала, — предложила Элоиз. Оцепенение понемногу отпускало. — Как и тебе. Он был взвинчен, раздражен, но не зол. Скорее, растерян. — Я хотела, — честно призналась Элоиз. — Но боялась. — Чего? — он сощурился и посмотрел ей в глаза. Элоиз понимала, что он имел виду. Деньги и положение, которые, как он подозревал, она опасалась потерять, в случае, если правда откроется раньше времени. Сжатые губы Томаса говорили о раздражении, но в глазах читался страх. Он боялся услышать подтверждение этим опасениям. — Я боялась потерять тебя. Он выдохнул и прикрыл глаза. — А вот чего боялся ты? Потерять меня, или, — Элоиз огляделась вокруг, — все это? — Какое-то время я всерьез думал жениться на Саре. — Может, все-таки стоило? — Элоиз спросила это резче, чем собиралась. — Да послушай ты! — Томас ударил рукой по столу. Посуда и приборы жалобно звякнули, а Элоиз вздрогнула. — Если бы я хотел этого, сейчас здесь сидела бы она, а не ты. Знаешь, почему ты здесь? — Он перегнулся через стол. — Потому что я полюбил тебя! — И ты жалеешь? Томас откинулся на спинку стула. — Нет, черт подери. Но я не знаю, как реагировать. — Он почесал подбородок и устремил взгляд на пламя в камине. — Я тебя даже обвинить не могу, — Томас нервно засмеялся. — Черт… — он почесал лоб и посмотрел на Элоиз. — И что мы теперь будем делать? «Учиться доверять друг другу заново», подумала Элоиз. У нее болели виски и крутило желудок, и то, что с начала ужина она не успела притронуться к еде, было здесь не при чем. Томас думал, что она богата. Надеялся с ее помощью поправить дела на лесопилке и спасти медленно умирающее фамильное поместье. А, может, и по миру поездить. Но не она ли сама, представляла, как поможет дяде расплатиться с долгами, вышлет ему несколько чеков, а себе купит целый гардероб новых платьев? В памяти ожило плавание через океан. Как Томас отказывается сдать ее в лазарет и, рискуя жизнью, остается ухаживать за ней. Взмокшая от пота и мучимая жаром, она лежит на кровати, но сквозь душное марево лихорадки слышит голос мужа, чувствует, как его пальцы сжимают ее горячую ладонь. — Мы оба были не до конца честны друг с другом. И оба умеем пускать пыль в глаза. Но если уж на то, пошло, ты ни разу не поинтересовался состоянием моего банковского счета. — А если бы поинтересовался? — Томас встал из-за стола, подошел к камину и уперся кулаком в консоль. — Ты бы призналась? — Ты по-прежнему не доверяешь мне, — Элоиз покачала головой. — Справедливо. — Полагаю, нам обоим надо привести мысли в порядок. Томас скомкал лежащую на каминной полке газету, бросил ее в огонь и направился к выходу. Проходя мимо стола, он взял недопитый бокал и залпом опрокинул его в себя.

***

Спать они легли порознь. Томас ушел в свою старую комнату в конце коридора, оставив Элоиз ночевать в их общей спальне, где еще прошлой ночью они засыпали в объятиях друг друга. Она долго ворочалась с боку на бок, пыталась найти удобное положение, но сон не шел. Впрочем, матрас и подушки не имели к этому отношения. То, чего Элоиз ждала и боялась одновременно, наконец произошло, но теперь она не могла понять, какое из чувств было сильнее: облегчение или тревога. Больше не нужно страшиться, подбирать слова и проигрывать возможные сценарии: как отреагирует Томас? Что он скажет? Сделает? Воздушный шар в ее груди наконец лопнул, но вместо него там поселилась неопределенность. Ничего не будет, как раньше. Элоиз не злилась, но понимала, что уже не сможет безраздельно доверять ему. Если он умолчал о своем банкротстве, значит, теоретически может скрывать что-то еще. Элоиз повыше натянула одеяло. Ей было неуютно одной в этой огромной комнате. Она поймала себя на том, что невольно прислушивается к звукам ночного дома: завыванию ветра в камине, странным шорохам за вентиляционными решетками в стенах и скрипу оконных створок. Может, дойти до спальни Томаса? Нет уж, еще чего. Если он не захотел делить с ней постель, она не станет донимать его. По крайней мере, сегодня. Он прав – им обоим нужно выпустить пар и привести мысли в порядок. И все же взаимное признание разорвало натянутую леску, которая все это время не давала ей вздохнуть полной грудью. До сегодняшнего вечера ее точила вина, но теперь, когда выяснилось, что обман (да и обман ли вообще?) был взаимным, они оказались в одинаковом положении. Когда в вентиляции снова что-то не то зашуршало, не то закряхтело, Элоиз натянула одеяло до макушки. Интересно, какова вероятность, что из каминной трубы изволит явиться недовольный призрак? И что, в таком случае он будет делать: греметь цепями, хватать ее за ноги, или просто утробно выть?

***

Элоиз проснулась затемно. Спальню заливал предрассветный сумрак, в светлеющем небе тускло догорали звезды, но на горизонте уже занималась малиновая нить восходящего солнца. Она подошла к окну. Вспомнила события минувшего вечера и тяжело вздохнула. Но все же, следовало признать, что наутро стало немного легче. За ночь мысли упорядочились, эмоции улеглись, хоть внутреннее напряжение и не отпустило ее до конца. Элоиз посмотрела на часы. Томас, наверное, уже встал. Соблазн дождаться его ухода был велик, но она решила не убегать от проблем. К тому же, рано или поздно им так или иначе придется объясниться, и чем раньше это произойдет, тем лучше. Она наспех умылась, накинула поверх сорочки халат и вышла из комнаты. Несмотря на то, что стоял конец мая, и ночи уже давно были теплыми, в доме все равно гуляли сквозняки. Идя по коридору, Элоиз растирала плечи, чтобы согреться – шелковая ткань халата нисколько не согревала. Напротив – еще больше холодила. Она остановилась у верхней ступеньки. С первого этажа доносился стук посуды. Элоиз собралась с духом и спустилась вниз. — Доброе утро. Он сидел за столом, заканчивал завтрак, а рядом дымилась чашка крепко заваренного кофе. Того самого, который накануне Джек купил по ее распоряжению. — Доброе, — Элоиз прошла в столовую и села напротив. При мысли о еде желудок тоскливо сжался, но она решила, что сперва все же поговорит с Томасом. С правой стороны скрипнула дверь для прислуги, и в комнату зашла Берта. — Доброе утро, миледи! — улыбнулась она. — Сейчас принесу ваш завтрак. Специально для вас приготовила куриную грудку в меду и жареный хлеб со свежими овощами. Сэр Томас сказал, вы это очень любите. Не дожидаясь ответа, Берта ушла на кухню, а Элоиз посмотрела на мужа. — Спасибо. Томас пожал плечами. — Ты вчера так ничего и не съела. Тебе только голодного обморока не хватало. Он все еще был раздражен и растерян, но все равно заботился о ней. В груди у Элоиз потеплело. Снова скрипнула дверь, и Берта вкатила сервировочный столик. Шустро поставила перед ней тарелку с кофейником, и так же шустро вернулась к себе. Элоиз даже не сомневалась, что миссис О’Доннел в курсе их вчерашнего разговора – все слуги подслушивают разговоры хозяев – не из злого умысла, так из любопытства. — Мне надо ехать, — сказал Томас, когда она закончила с завтраком. — Дел много, так что вернусь поздно. Элоиз поставила чашку и посмотрела на него. Было ли это единственной причиной? Или ему стало в тягость ее общество? Выяснять отношения, когда эмоции только улеглись, она не стала. — Насколько плохи все дела? — Элоиз отпила кофе. — Теперь, когда мы знаем друг о друге чуть больше, нет смысла приукрашивать действительность. — Не так плохо, как я опасался, — Томас крутил в руках столовый нож, — но положение довольно шаткое. Вечером после ужина мы все обсудим. Что-то в нем изменилось, подумала Элоиз. Он не был груб, но его отстраненная вежливость задевала не меньше язвительных слов. Примерно так же он разговаривал с Сарой, когда она вклинивалась в их разговоры или пыталась флиртовать. Впрочем, и сама Элоиз держалась прохладно – не столько от раздражения, сколько от непонимания того, что теперь делать. Между ними образовался невидимый разлом, они стояли по разные стороны, глядели друг на друга и не могли решиться переступить его, боясь, что от одного неверного шага, земля провалится у них под ногами.

***

Она сидела в гостиной, читала книгу, пыталась сосредоточиться на содержании, но мысли раз за разом возвращались к тому, что происходило между ней и Томасом. Но что именно происходило? Элоиз еще раз перечитала абзац, вздохнула, смирившись, что отвлечься ей вряд ли удастся и положила книгу на журнальный столик. Вряд ли он потребует от нее развода – она не хотела верить, что это их брак может закончиться, не успев толком начаться. Но и к прежнему они вряд ли смогут вернуться. Элоиз поверила ему, когда Томас, ударив кулаком об стол, сказал, что, вопреки всему любит ее, но верил ли он ей? В отличие от него, у нее не было других кандидатов в мужья. Элоиз прикусила ноготь, но, опомнившись, быстро отдернула руку. Не хватало еще вернуться к старой привычке, от которой она с таким трудом избавилась. Элоиз посмотрела в окно. Будь у нее хоть десяток поклонников, среди которых сын президента, она бы все равно выбрала Томаса. И, если уж на то пошло, у него нет права упрекать или обвинять ее – он сам вел двойную игру. — Миледи? Элоиз отвлеклась от пейзажа за окном и повернулась к дверям. На пороге стояла Берта. — Могу я поговорить с вами? — Присаживайтесь, — она кивком указала на кресло напротив. Берта осторожно прошла в комнату и так же осторожно, подобрав юбку, села на предложенное место. — Это было любимое кресло миссис Райт, — улыбнулась она, глядя туда, где сидела Элоиз. — Его изготовили по специальному заказу леди Элизабет. Вот помню… — Миссис О’Доннел, — строго сказала Элоиз, стараясь не обращать внимания не странное ощущение от осознания, что сидит в любимом кресле покойной хозяйки, — вы ведь пришли поговорить ни о леди Элизабет и ее мебели. — Она, прищурившись, посмотрела на Берту. — Ваша правда, миледи, — та явно волновалась, но была исполнена решимости, — вчера я случайно услышала ваш разговор с сэром Томасом и… Элоиз хмыкнула. — Ну, кто бы сомневался. — Зря вы так, миледи, — Берта покачала головой. — Знаю, что вы, наверное, думаете, но я не подслушивала. — Это не важно. Но раз уж вы начали, — она развела руками, — продолжайте. Говорите, что хотели сказать. — Сэр Томас очень хороший человек и всегда поступал по совести. И вы тоже достойная леди. Уж поверьте, в людях я разбираюсь, всякого навидалась. — Это все? — У нее не было желания откровенничать с экономкой, будь она хоть трижды прекрасным человеком. — Этот дом давно счастья не видел, — Берта окинула взглядом комнату. — Но здесь было и по-другому. И я верю, что в ваших силах прогнать эту темноту. — Спасибо за лестное мнение, миссис О’Доннел, — Элоиз сухо кивнула. — Если у вас на этом все, можете возвращаться к делам. Берта еще раз попросила прощения, за то, что помешала ее отдыху и направилась к выходу. Когда она уже потянулась к дверной ручке, Элоиз окликнула ее. — Миссис О’Доннел? — Да, миледи? Элоиз чуть склонила голову набок. — Что вы имели в виду под словом «темнота»? Женщина неловко улыбнулась. — Это всего лишь метафора, госпожа.