Сдавайся, я больше тебе не враг.

Когда желанья одержат верх Когда от жажды остаться с тобой навек Я перестану бояться, что гнев небес Скажет мне: "Это конец"

      Эта борьба все еще длилась, даже после пережитого, когда они сражались плечом к плечу.       Эрик, правда, не знает, смогут ли они когда-то прийти к миру, но и сражаться не могут же они вечно. Сил попросту не хватит, когда каждое слово увечьем покрывает израненные сердца и души. Он в отражении окна наблюдает за тонкими шрамами на шее, резким рывком отодвигает рубашку ниже, где полосы ползут дальше, к груди, словно оленьи рога. Это уже хорошее напоминание, чем заканчиваются конфликты с той, кто одним движением руки может буквально переписать реальность. И в них только пострадавшие, победителей не существует. Эрику тяжело вспомнить, сколько раз он случайно, или же нет, оставлял Ванде похожие «следы».       Ванда тоже это понимает, Эрик читает это в ее глазах, когда зеленая радужка заметно тускнеет.       Иногда… существует что-то, что не прощается. Это они уже оба осознают.       На коже все еще мерещится несуществующее горящее чувство. Его рука до сих пор непроизвольно тянется в груди, желая приложить ладонь к больному месту и вытащить несуществующий нож, от которого это все идет. Кривится, когда ощущает фантомную боль. Иногда в глазах Ванды мелькают нотки сожаления и испуга, а временами просыпается посреди ночи в панике.       А кто обещал, что будет легко? Когда вы настолько разные, словно черное и белое. Эрик это осознал давно, еще при встрече в поместье, где она была словно тем самым лучиком надежды в его темном королевстве. Та самая, которая зажгла давно остывший огонь, и одновременно могла его потушить. Наступить, раздавить, уничтожить. Она могла все. Абсолютно, о чем можно было подумать. И в то же время она была безумно хрупкой, иногда, словно загнанный в клетку зверь.       Его забавил характер и поведение Максимофф, когда она как юркая змейка выскальзывала из любых ситуаций. И будь она обычный покорной девчонкой, это было не так весело, и слишком скучно. Сейчас он жалеет о своих мыслях и сказанных словах, но кто мог подумать, что она сможет сделать то, что не мог совершить никто за всю его жизнь? Просто взять, и заставить его чувствовать нечто, кроме ярости, жадности, могущества и желания мести. Эрик переоценил себя, свою стойкость к подобным чувствам, и что сейчас?       Ничего.       Одиночество. Вот что сейчас царило в его душе. Ныло просто во всем теле. Нигде, ни в едином участке кожи, нельзя было найти спокойный уголок. Присесть, передохнуть от подобных перебегов.       Остро ощущалось одиночество после перепалки, которая уж слишком быстро стала словесным убийством. Ванда просто ушла, не отзывалась на просьбы поговорить или просто намекнуть о своем присутствии и том, что ей ничего не угрожает. Хотя, угрожать может она только сама себе, никто не сравнится с подобной силой, и будет держаться как можно дальше. И все равно, Эрик горит желанием держать ее возле себя и, даже зная вышеупомянутый факт, оберегать ее как ребенка.       Когда обиды сойдут на нет Когда ты будешь готова гореть в огне Когда ты будешь готова простить меня Впустить меня в свой рассвет Прошел долгий, нескончаемый месяц, и она вернулась. Спокойная, хотя словно уставшая. Протягивала руки с просьбой принять ее обратно и не злиться. А он не мог злиться на нее, и принял обратно. С легкой улыбкой на лице открыл и даже придержал двери, наблюдая за каждым легким движением. И так хотелось твари внутри придушить за такой поступок, пытать кого-то из «союзников», и принести на блюдечке с голубой каемочкой головы и сердца на завтрак. Но эта же тварь внутри жалобно и душераздирающе скулила, почувствовав где-то рядом эту ауру. Волосы стали длиннее, до поясницы, и она все так же не собирала их в косы. Это не было началом. И концом тоже. Хотя теперь она нежно вторгалась в его сознание, в бликах мелькая перед глазами, пристально щурясь и наблюдала, наклоняя голову в сторону. Оценивала, о чем-то думала. Но что творилось в ее голове, было только ей известно. И на вопрос, чего хотела своими уходами, в сотый раз отвечала: «Время». Гребаное время. Сколько, месяц, два, полгода? Сколько ему нужно было терпеть все это? Иногда она указывала на свое местоположение, и потом он, измотанный дорогой, возвращался с ней обратно домой под спокойный, обычный, ритм сердца. Челюсть скрипела до прихода домой от того что приходилось сдерживать гнев до прибытия домой. Оставалось лишь надеяться, что он был для нее домом. Куда не нужно было вернуться, а хотелось. Эрик действительно надеялся, ибо каждый раз болезненно сжималось сердце от возможных мыслей, что она ушла навсегда.       – Я бы спросил, не приносит ли тебе это, случайно, отдельное удовольствие. Но наблюдая за регулярностью, вопрос не имеет смысла, а ответ до безумия становится очевидным, – Эрик сжимает до побеления костяшек подоконник, но звучит уж слишком спокойно.       – Ты думаешь, мне просто хочется? – Ванда вздыхает, поднимая плечи, стоит в паре метров за ним, и рассматривает широкую спину. Рубашка слегка натянута, рукава расстегнуты и закатаны до плеча, и на руках проглядываются вины и заветная 214782.       И ему даже не надо оборачиваться, ощущая, как она хмурится.       – О, правда, что ли? А я-то думал, ты просто эгоистично удумала взять и исчезнуть черт знает, куда и он же знает насколько, бросив меня и не поговорив нормально, – ядовито произносит Эрик, разворачивая в ее сторону немного голову.       – Я хотела с тобой поговорить, но вижу, что ты не настроен, – угроза, словно темная туча, повисает в воздухе, и Эрик устало трет переносицу, жмурясь.       – Я тебя слушаю.       – Может, отвернешься, наконец, от наблюдения ночного неба и посмотришь на меня?       Эрик медленно оборачивается, выравнивает спину, моментально становясь выше, и смотрелся как король. Словно он только им и был всю свою жизнь. Ванда чуть вздрагивает от холода в голубых глазах, которым он ее встречает, и кровь стынет в жилах. Она замечает, как периодически он от нее отворачивается и закрывается, выдавливает все живое, и душа сохнет, как без воды.       – Тебе не кажется, что стоит вести себя… немного более надлежащим образом?       – Я тебе не ребенок, и моим воспитанием ты уж точно не занимаешься.       – Нет, – соглашается, и легкая злоба выходит в убийственном спокойствии, как он хищно ухмыляется с прикрытыми глазами и позже – взгляде свысока. – Но, может, должна?       – Я ничего не должна тебе!       – Почему же сразу мне? Остальным мутантам. Ты их спасение, в какой-то мере. И хочешь ты того, или нет, тебе надо подавать достойный пример, – Ванда сжимает руки в кулак, чувствует, как в мягкую кожу ладони что-то вбивается, но и под ногти лезут иголки. – Хотя передо мной тоже есть обязанности.       – Какие же? – гордо вскидывает подбородок, показывая свою правоту.       – И в горе, и в радости… – ласково протягивает он, все так же ухмыляясь, опуская слегка голову. – В болезни и здравии…       – Заткнись.       – Неужто ты забыла, как поклялась? Пообещала, что вытащишь и не оставишь одного, когда меня закрыли в Пентагоне…       – Прекрати.       – …но, как вижу, для тебя это было не важно. Если клятва ничего, то и обещание… Ай-ай-ай, еще и меня называла лжецом.       – Хватит! – она срывается на крик, и Эрик замечает слезы, стоящие в ее глазах. Он не собирался доводить ее до таког, в конце концов, ее боль – его тоже, но сомнения, скопившиеся в нем за последние года, вылились в острые и неосторожные слова.       Он слишком потерял в уверенности. Из-за нее.       – Я не оставляла тебя, – наконец собравшись, выдавливает Ванда, и только падальщик хочет выдать ядовитое «Да неужели?», но этот ее вид тормозит и оттягивает назад. – Я была с тобой все время, охраняла и делала вид, что мне все равно, зная твою нелюбовь показывать слабину. Я рвалась в каждую битву, стояла и дралась плечом к плечу, была разведчиком и вычитывала все планы соперников. И не просто потому что хотела быть полезной, а знать, что ты в порядке. – делает передышку, давится слезами, – Я пожертвовала многими не жалею, я приняла все последствия со смирением. И чтобы остаться с тобой.