Пролог
23 марта 2021 г. в 19:31
Нинкалим готовился ко сну. Солнце уходило за горизонт так быстро, как будто старалось убежать от хищного ночного неба. Люди расходились по домам, сердито звали заигравшихся сыновей и дочерей, запирали двери и окна на замки и засовы.
Аскольд наблюдал за городом с донжона Скальной Совы. Он сидел на подоконнике разбитого витражного окна и, особо не вчитываясь, листал тяжелую толстую книгу. Иногда он ворочался на месте и смахивал с подоконника разноцветные осколки.
Аскольд наблюдал за городом и чувствовал глубокое удовлетворение. Его тяжелая неблагодарная работа скоро подойдет к концу и бессонные ночи, которые он провел в тяжелом обучении и бесконечных поездках по стране, отойдут в прошлое…
Откуда-то снизу, из утонувших во тьме городских переулков, послышались болезненные, нарочито веселые пьяные песнопения. Пели какую-то старую любовную балладу, в которой, как водится, все должно было закончится как можно более кроваво и бессмысленно жестоко. Аскольд поморщился и закрыл книгу — желание читать, которое и до этого было невелико, окончательно улетучилось.
И это тоже отойдет в прошлое. Народ Острогота, его народ, заслужил большего, чем унылое прозябание в выращивании грибов от сезона до сезона в стране вечных туманов, грязи, жестокого разбоя и божков со свиными рылами.
Гиркин за его спиной объявил о себе вежливым покашливанием. Аскольд слез с подоконника, смахнул пыль со своей шелковой рубашки и обратился к своему слуге:
— Все готово?
— Да, мой лорд, шесть десятков человек… Не очень много, но мы можем рассчитывать, что к концу года слухи дойдут до Варадина и Хорона, а если повезет — до Сокона, Тар-Адула и, может быть, даже до Ал-Шари.
Аскольд удовлетворенно кивнул:
— Нам хватит и Варадина, если все пойдет по плану. Ты молодец, Гиркин, а теперь отдохни. Ты заслужил свой отдых — мы все заслужили.
Гиркин поклонился, но не спешил покинуть комнату.
— Что-то еще, Гиркин?
— Вы уверенны в своем решении, мой лорд? — тихо спросил слуга. Брови Аскольда удивленно поползли вверх — никогда раньше Гиркин не подвергал сомнению решения своего хозяина. Лицо Гиркина казалось непроницаемым, но Лорд-Хранитель Острогота достаточно давно знал своего подопечного, чтобы уловить едва заметную неуверенность. Это настораживало, в некоторой степени пугало и, что самое главное, злило.
— Да, Гиркин, я уверен в своем решении. А если бы и не был уверен — то, если ты не заметил, менять что-либо уже поздно!
Раздражение пропало так же внезапно, как и появилось. Аскольд почувствовал себя неловко, словно стыдясь своей вспыльчивости — пусть даже и перед слугой.
— Не забывай, что мы делаем это на благо страны — нашей страны, Гиркин и нашего народа.
Аскольд так и не понял, кому он адресовал эти слова — слуге или самому себе. Гиркин не изменился в лице, только поклонился и, поправив жакет, покинул комнату. Лорд-Хранитель Острогота, к своему неудовольствию, смог в последний момент разглядеть на его лице скептическое выражение.
Раздраженный Аскольд вернулся к разбитому окну. Где-то внизу, в темноте, все еще продолжалась противоестественно веселая, отчаянная попойка — пусть за нами приходит Звездопад! Аскольд недовольно цокнул языком и поморщился, будто от головной боли. Откуда-то слева, из темноты, послышался тихий шелест крыльев и раздался тяжелый удар. Что-то массивное, скрежеща когтями, поползло к Аскольду по узкому скульптурному фризу. Над головой Лорда-Хранителя появились из темноты три светящиеся точки и контур жирного тела с тонкими длинными конечностями.
Вдвоем они простояли так неполную минуту — фигура смотрела на Аскольда, не сводя с него своих светящихся глаз, а Аскольд смотрел в темноту, на столицу Острогота. Потом существо развернуло широкие кожистые крылья и ухнуло куда-то вниз — молча, не издав ни звука.
Скоро его работа даст свои плоды, но, пока она не закончена, стоило постоянно напоминать себе, что поддержание порядка требовало немалых усилий.
Ветер принес с севера угрюмые черные тучи и ливень обрушился на город непроницаемой стеной. В шуме дождя и раскатах грома никто не услышал, как в доме Музака-горшечника внезапно прекратилось пение, стихла музыка и оборвались на полуслове нетрезвые голоса.